Страница 8 из 26
Мориски молчали. Даже корсары. Стояли, будто на смотре, и глядели на причал, на мешки, на галеру. Не улюлюкали, не кидали в осужденных всякой дрянью, но и глаз не опускали. Так они служили своим Грозам, они все время им служили – не хватались за обереги, когда припечет, не поминали всуе, не откупались, а жили. Веруя и помня, что заповедано. Потому и бросали чужих клириков в море вместе с ызаргами. Не за иную веру – за предательство того, чему клялись и чего требовали от других. А вот Аристида победители не тронули, когда тот собрался разделить участь конклава.
Магнус Славы думал прорваться с боем – его пропустили. С оружием, со всеми спутниками. Несколько десятков «меченных львом» серым ручьем протекли сквозь алое поле. Они оказались возле мешков, когда последний магнус – магнус Чистоты – пытался целовать сапог стража в алом с белыми молниями плаще.
– Я отсутствовал, когда вы пришли, – сказал Аристид. – Теперь я здесь.
– Зачем? – спросил Тергэллах. Он мог выхватить саблю, мог подать знак стражам, но не сделал ни того, ни другого.
– Я – магнус Славы и член конклава.
– Верю.
– Я должен разделить судьбу моих братьев.
Аристид поворачивается к сидящему на земле магнусу. Стража опускает копья. Красные, как и все в этот день. Двое воинов в кошачьих шлемах делают шаг вперед. Они похожи, словно близнецы.
– Это не твой брат и ничей, – говорит Тергэллах. – Кто убил твоего предшественника?
– Не знаю.
– Ты обвинял конклав. Ты отказываешься от своих обвинений?
– Они больше не имеют смысла.
– Ты прав. Конклав МОГ убить Леонида, но Юнния он оставил без помощи, спасая себя и богатства. Эта вина очевидна. Очевидна и растущая из нее смерть. Дважды в нашем мире не умирают.
Магнус и мориск смотрят друг на друга. Ничего не делают, только смотрят. Рычит пока еще дальний гром – собирается гроза, а тех двоих, что заступили Аристиду путь, уже нет. Куда они делись? Может, кто и заметил, только не Дерра-Пьяве.
– Скверного города больше не будет. – Тергэллах отворачивается от адепта Славы и смотрит в наливающуюся свинцом бухту. – Те, кто был раньше тебя, забыли главное. Ты помнишь. Уходи и делай, что должно, там, где это возможно. Здесь ты не можешь ничего.
– Я могу здесь умереть.
– Нет.
Пара слов на чужом языке. Тяжелый удар грома. Крик. Нечеловеческий, визгливый. Тощий человек в сером – магнус Чистоты – бьется в руках красной стражи, проклинает, умоляет, обещает. Двое держат человека, двое – мешок, еще один – ызарга. Большого, толщиной в руку. Аристида не держит никто, но магнус Славы словно бы окаменел. Как и его люди.
Чей-то взгляд. Холодный. Змеиный. Женский. Молодая женщина с очень светлыми волосами оперлась на мраморную балюстраду и улыбается. Перед ней лежит ветка лилий. Белых. Меж мраморных столбиков что-то серебрится, будто течет.
Рука Дерра-Пьяве сама тянется к эспере, над головой что-то сухо шелестит. Вот и все звуки, не считая криков. Женщина у балюстрады, не прекращая улыбаться, подносит к губам цветок. У нее зеленые глаза, не смотреть в них невозможно. Лилии медленно падают вниз, качаются на свинцовой воде у борта полной смерти галеры. Сходни уже подняты, вопли и шипенье стали глуше, но все еще слышны. Крики, гром, равнодушный плеск воды.
Две молнии разом ударяют в шпили колоколен. Святой Торквиний и святой Доминик… Под громовые раскаты галера с красными флагами отходит от берега. Стоит мертвый штиль, на воде сонно раскачиваются белые цветы. Смерть, штиль, лилии…
– Значит, саму казнь вы не видели? – уточняет Эмиль Савиньяк. Талигойский маршал – душа-человек, но лучше б он поменьше походил на мориска. Потемнее был, что ли…
– Не видел, – подтверждает Дерра-Пьяве, а перед глазами маячат проклятущие лилии и зеленые глаза. Капитан запивал их четыре дня. Так и не запил.
Глава 3
Северный Надор
Хербсте
400 год К.С. 5-й день Весенних Скал
Савиньяка в наспех превращенном в ставку Проэмперадора трактирчике не оказалось. Вместо маршала пришедшего с докладом Давенпорта встретил Фридрих Дриксенский, вперивший мрачный, но победоносный взор в плохонькую герань. Известная всей Северной армии миниатюра была безупречной, розовая рамка с сердцами, лебедями и ландышами – ужасной, но Савиньяк полагал ее своего рода совершенством. Рассказывали, что юный Лионель увидел розовый ужас на каком-то постоялом дворе. Будущий маршал выкупил находку у хозяина за баснословную для того сумму, заменил святую Октавию на вдовствующую королеву и с тех пор возил с собой то ли на счастье, то ли на беду оригиналам, увязавшим в лебединых объятиях портретов.
Шли годы, менялись лица, но не сердечки и не ландыши. Когда в них ненадолго обосновался тессорий Манрик, рамку вызолотили и усыпали торскими изумрудами. Фридрих угодил в нее на исходе зимы. После почти месяца поисков прохода к Олларии Проэмперадор объявил – хватит, а вечером собравшихся на совет офицеров встретил Фридрих. Все стало ясно без слов – Олларию отдавали южанам, Северную армию ждала Торка.
Чарльз не хуже других понимал, что тащиться в обход ставшего обезумевшим решетом Надорского плоскогорья не только опасно, но и глупо. Марш в один конец хоть через Варасту, хоть через Бергмарк занимал не меньше двух с половиной месяцев, и это без самой Олларии. На исходные позиции Савиньяк возвращался к началу лета, да и то в лучшем случае. Возвращался и заставал хозяйничающих в приграничных городах «гусей» и «медведей», не считая воспрянувшей Каданы. Рисковать было нельзя, и маршал погнал армию на север. Расчетливо, стремительно и безжалостно, как и все, что он делал.
В середине Зимних Молний Савиньяк вернулся в Северный Надор. Оставалось ждать, пока не проявятся намерения противника, но Проэмперадор предпочел их предугадать. Давенпорт хорошо запомнил тот день, потому что накануне пришел пакет от регента, и с ним вместе – письмо отца. Старший Давенпорт не сомневался, что исход военной кампании начавшегося года решит фок Варзов, а столицей займутся Дорак и кэналлийцы. Чарльз просидел несколько часов, перечитывая под треск поленьев суховатые на первый взгляд строки. К вечеру капитан решился и отправился к маршалу, в первый и последний раз воспользовавшись в личных целях правом входить без доклада.
Савиньяк поднял голову от прижатой к столу Фридрихом, подсвечником и грубой глиняной кружкой карты. Он не был удивлен, он никогда не удивлялся. Даже узнав о землетрясении.
– Вот приказ. – Проэмперадор был, по своему обыкновению, краток. – Разошлите по частям сообразно списку и отправьте разъезды для проверки ключевых переправ. Всех.
Чарльз пробежал глазами бумаги. Чернила просохли еще не до конца. Казалось, олень на личной печати Савиньяка летит на помощь Победителю Дракона, только Олларию возьмут другие. Место Чарльза было с ними, но гаунау готовились к войне, и Савиньяк собирал всех, кого мог. В гарнизонах оставались не оправившиеся от ран офицеры, старики и обученные за зиму новобранцы. Уходить сейчас? К тем, кто со своим делом и так справится?
– О разрушенных переправах и незаполненных магазинах[2]. докладывайте немедленно, – уточнил маршал и, не дожидаясь ответа, вновь склонился над картой. Тень от подсвечника черной стрелой пересекла свихнувшееся плоскогорье, устремившись к Олларии, но столица на карту не поместилась. Нарисованный север кончался в Старом Надоре. Недалеко от места, где к отряду Давенпорта вышла нелепая короткохвостая лошадь с заиндевевшей мордой.
– Будет исполнено, – отчеканил капитан Давенпорт и вышел.
Он так и не сказал, зачем приходил, а Савиньяк не спросил, хотя не заметить нарушения субординации не мог. Проэмперадор говорил с подчиненными, когда считал нужным и как считал нужным. Каков он был с друзьями, Чарльз не знал и узнавать не собирался.
2
Магазины – продовольственные и вещевые склады, предназначенные для обеспечения армии.