Страница 9 из 91
2. ГОРЕ И ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ
Осип Мандельштам — поэт и человек поразительного мужества — был арестован в 1934 году, после того как он написал сатирическое стихотворение о Сталине, что сам Мандельштам считал формой самоубийства. Приговор, однако, был мягким: поэта отправили в ссылку, а его жене Надежде в виде исключения разрешили сопровождать мужа. Несколько лет спустя, в 1937-м, Мандельштам написал оду Сталину — сложное, но восторженное стихотворение во славу вождя{49}. Поэта вновь арестовали и, оторвав от семьи, отправили в Восточную Сибирь, где его ждали компания уголовников, тяжкий труд, голод и отсутствие медицинской помощи. Тяжко оскорбив советского лидера, поэт получил необычно легкое наказание; за его прославление он был приговорен к неминуемой смерти. Неизвестно, читал ли Сталин первую поэму-карикатуру и вторую поэму-оду{50}; скорее всего, эта история была, подобно множеству других современных ей историй, бессмысленной, немотивированной, абсурдной. О судьбе Мандельштама почти ничего не было известно до коллапса ГУЛАГа в середине 1950-х, когда выжившие вернулись из лагерей, чтобы рассказать свои полуправдивые-полуфантастические истории о погибших/Литературовед Юлиан Оксман, переживший десятилетнее заключение тоже в лагерях Восточной Сибири (хоть это и было за тысячи километров от места смерти Мандельштама), писал в Калифорнию коллеге-эмигранту в 1962-м:
Еще в этапе он (Мандельштам. — А.Э.) стал обнаруживать признаки помешательства. Подозревая, что начальство (этапный караул) получило из Москвы распоряжение его отравить, он отказывался от принятия пищи... Соседи уличили его в хищениях хлеба («пайка») — его зверски избивали, пока не убедились в его безумии. На Владивостокской транзитке безумие О.Э. приняло еще более острые формы. Он боялся отравления, похищал продукты у соседей по бараку (их пайки не были отравлены, по его мнению), подвергался зверским избиениям. Его выбросили из барака, он жил около сорных ям, питался отбросами. Грязный, заросший седыми волосами, длиннобородый, в лохмотьях, безумный — он превратился в лагерное пугало. Изредка его подкармливали врачи из лагерного медпункта{51}.
В Освенциме таких людей называли Muselmä
Эти слова неплохо описывают конец Мандельштама, который он сам пророчески описал в 1931 году: «И меня только равный убьет»{57}. Его портрет в письме Оксмана — коллективный портрет миллионов равных ему жертв ГУЛАГа.
Выжив в лагере, Солженицын считал, что лагерь функционирует по аналогии с телом, которое не может не избавляться от продуктов распада. Так и ГУЛАГ «отделяет на дно свой главный отброс — доходяг». Подобно Примо Леви, Солженицын писал, что свидетелей, которые могли бы передать ужас этого главного, типического феномена лагерной жизни, просто нет: «Философы, психологи, медики и писатели могли бы в наших лагерях как нигде наблюдать... особый процесс... снижения человека до животного и процесс умирания заживо. Но психологам, попадавшим в лагеря, большей частью было не до наблюдений: они сами угождали в ту же струю, смывающую личность в кал и прах»{58}.
Пытка переделки
Анализируя первые рассказы выживших в нацистских и советских лагерях, Ханна Арендт обнаружила у повествователей общность тона, которую она определила как «любопытное ощущение нереальности». Арендт интересовала именно непостижимость лагерного опыта, который заключенные описывали как кошмар. С точки зрения здравого смысла, «и сам лагерь... и его политическая роль совершенно неразумны». Ничто не противоречит здравому смыслу сильнее, писала Арендт, чем «полная бессмысленность лагерей», где невинные страдают сильнее преступников, труд не приносит плодов, а преступление — выгоды. Это царство чистого насилия нуждается в объяснении, но дать его «чрезвычайно трудно». Пытаясь разгадать загадку лагерей, Арендт представляет их как «лаборатории, где ставились эксперименты тотального доминирования». Этой цели можно достичь, сделав лагерь «рукотворным адом», заключала Арендт{59}.
Не логика производства, а логика пытки определяла жизнь и работу ГУЛАГа. Следственные пытки стали одной из самых памятных черт сталинского террора, но их применяли в тюрьмах, а не в лагерях. Миллионы заключенных ГУЛАГа переживали другой вид пытки. В лагерях одновременное воздействие голода, тяжелого труда, холода, болезней, отрыва от семьи, изоляции от мира и насилия со стороны других заключенных сливалось в невыносимую боль. Эту боль, которую режим намеренно причинял своим жертвам, тоже следует считать формой пытки. Как указывает Элейн Скэрри в классической работе о боли, «пытка включает в себя действия, которые дают боли возможность разрушить человеческий мир». У боли, считает Скэрри, есть особенная способность разрушать язык и мир, низводя речь до звуков, предшествовавших языку. Если боль просто разрушает мир жертвы, то в пытке есть еще один элемент: она дарит палачу чувство собственной власти. Боль, испытываемая при пытке, разрушает границу между внутренним и внешним, сливает частное с публичным и замещает свободу жертвы свободой палача: «Лпалача растет по мере того, как он усиливает боль жертвы»{60}.
Советские лагеря не были лагерями смерти; они были лагерями пыток. В них умерли миллионы, но происходило это в результате естественной убыли, умноженной пренебрежением. Говоря терминами Арендт и Скэрри, ГУЛАГ работал не для того, чтобы уничтожать заключенных, а для того, чтобы разрушать их язык и их мир. Скэрри показывает, что потребность в информации часто являлась ложным мотивом следственных пыток, у которых на самом деле были другие цели. Схожим образом, экономические нужды Советского государства были ложным оправданием для лагерных пыток, у которых тоже были иные цели. Производительность лагерного труда составляла около 50% от среднего уровня в тех же отраслях промышленности; хуже того, эта цифра не учитывает те лагеря и тюрьмы, где тысячи заключенных вообще не работали. Многие проекты ГУЛАГа невозможно обосновать экономической рациональностью. Некоторые из них так и не были закончены, а если и были (как, например, Беломорканал), оказались бесполезны. Постоянной проблемой администрации ГУЛАГа была не нехватка, а избыток рабочей силы. Аресты шли не для того, чтобы набрать рабочих для гулаговских проектов; наоборот, проекты придумывали, чтобы чем-то занять заключенных{61}. Режим отчасти признавал неутилитарную природу лагерей, говоря об их идеологической, образовательной и психологической функциях — одним словом, об их центральной роли в переделке советского человека{62}. Быстрая деградация Мандельштама в пересыльном лагере демонстрирует особую эффективность этого низкотехнологичного метода. Лагеря пыток переделывали природу человека в масштабах всей страны. Повсеместное применение пытки в советских тюрьмах и лагерях превращало тех, кто был щедро наделен языком, творческой способностью и тем, что Арендт называла «миром», в доходяг, безразличных ко всему, кроме пайки хлеба и иерархии в лагерном бараке.
49
Иосиф Бродский считал, что ода Сталину — «самые грандиозные стихи, которые когда-либо написал Мандельштам», и вообще лучшее, что написано о Сталине. «После “Оды”, будь я Сталин, я бы Мандельштама тотчас зарезал», — говорил Бродский. См.: Волков С. Диалоги с Иосифом Бродским. М.: Независимая газета, 1998. С. 33. Интерпретацией оды занимались Михаил Гаспаров и Светлана Бойм: Гаспаров М.Л. О. Мандельштам: Гражданская лирика 1937 года. М.: РГГУ, 1996; Воут S. Another Freedom: The Alternative History of an Idea. Chicago: University of Chicago Press, 2010. P. 70—73.
50
Свидетельства об этом собрал и проанализировал Павел Нерлер: Нерлер П. Слово и «дело» Осипа Мандельштама. М.: Петровский парк, 2010.
51
Из архива Гуверовского института. Письма Ю.Г. Оксмана к Г.П. Струве / Публикация Л. Флейшмана // Stanford Slavic Studies. 1987. № 1. Р. 23—24. По сравнению с другими современниками Оксман драматизировал мучения Мандельштама, но детали, приведенные в письме, подтверждаются другими свидетельствами.
52
2 Агамбен Дж. Homo Sacer. Суверенная власть и голая жизнь. М.: Европа, 2011. С. 235. Он же. Homo sacer. Что остается после Освенцима: архив и свидетель. М.: Европа, 2012. С. 42—91.
53
Солженицын А. Архипелаг ГУЛаг // Солженицын А. Малое собрание сочинений: В 7 т. М.: Инком НВ, 1991. Т. 6. Ч. 3. Гл. 7. С. 136—139.
54
Начиная с 1948 года заключенные ГУЛАГа получили право на заработную плату, установленную в размере 30% от окладов в соответствующей отрасли промышленности. Однако в 1953-м только 61,8% заключенных получали плату за свой труд, остальные были либо слишком больны, либо не способны выполнить заданную работу, либо отказывались работать по религиозным или другим причинам. См.: Соколов А.К. Принуждение к труду в советской экономике. С. 63—64.
55
Согласно статистике центрального аппарата ГУЛАГа, уровень смертности в лагерях превышал в четыре раза средний по стране. Иногда, однако, различие было десятикратным. См.: Wheatcrojt S.G. The Scale and Nature of Stalinist Repression and Its Demographic Significance // Europe-Asia Studies. 2000. Vol. 52. № 6. P. 1143—1159. На строительстве Беломорского канала (1932—1933) смертность в шесть раз превышала средний уровень. См.: Соколов А.К. Указ. соч. С. 22.
56
Кристева Ю. Силы ужаса: эссе об отвращении. СПб.: Алетейя, 2003. С. 37. Доходяги были не единственной категорией, вызывавшей отвращение в лагерях. См.: Kuntsman А. «With a Shade of Disgust»: Affective Politics of Sexuality and Class in Memoirs of the Stalinist Gulag // Slavic Review. 2009. Vol. 68. № 2. P. 308—328.
57
Строка из стихотворения Мандельштама «За гремучую доблесть грядущих веков...».
58
Солженицын А. Архипелаг ГУЛаг. Т. 6. С. 136.
59
Arendt Н. Social Science Techniques and the Study of Concentration Camps [1950] // Arendt H. Essays in Understanding. New York: Schocken, 1994. P. 233, 240—241.
60
Scarry Е. The Body in Pain: The Making and Unmaking of the World. New York: Oxford University Press, 1985. P. 56; см. также: Murav H. Russia’s Legal Fictions. A
61
Соколов А.К. Указ, соч.; Khlevni.uk О. The History of the Gulag: From Collectivization to the Great Terror. New Haven, Co
62
См.: Герасимов И. Перед приходом тьмы: (Пере)ковка нового советского человека в 1920-х годах: свидетельства участников // Ab Imperio. 2002. № 3. С. 297—320; Applebaum А. Gulag: A History of the Soviet Camps. London: Allen Lane, 2003. P. 23; Barnes S.A. Death and Redemption: The GULAG and the Shaping of Soviet Society. Princeton, N.J.: Princeton University Press, 2011. P. 36—41; Draskoczy J. The «Put» of Perekovka: Transforming Lives at Stalin’s White Sea-Baltic Canal // Russian Review. 2012. Vol. 71. P. 30—48. Другие методы психологической трансформации см. в: Halfin I. From Darkness to Light: Class, Consciousness, and Salvation in Revolutionary Russia. Pittsburgh: University of Pittsburgh Press, 2000; Volkov V. The Concept of «Kul’turnost»: Notes on the Stalinist Civilizing Process // Fitzpatrick Sh. (Ed.). Stalinism: New Directions. London: Routledge, 2000. P. 210—230; Hellbeck J. Revolution on My Mind: Writing a Diary under Stalin. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 2006. Об инструментальном использовании государственного насилия как средства идеологической и эстетической трансформации населения см.: Weiner A. Making Sense of War: The Second World War and the Fate of the Bolshevik Revolution. Princeton, N.J.: Princeton University Press, 2001. P. 26—30, 82—126; Holquist P. State Violence as Technique: The Logic of Violence in Soviet Totalitarianism // Weiner A. (ed.). Landscaping the Human Garden. Stanford, Calif.: Stanford University Press, 2003. P. 19—45; Gerlach Ch., Werth N. State Violence — Violent Societies // Geyer M., Fitzpatrick Sh. (eds.). Beyond Totalitarianism: Stalinism and Nazism Compared Cambridge: Cambridge University Press, 2009. P. 133—179. О недооцененных глубинах трансформации человека в Советском Союзе см.: Эткинд А. Эрос невозможного. История психоанаализа в России. М., 1993; об особенно странном проекте см.: Etkind, A. Beyond Eugenics: The Forgotten Scandal of Hybridizing Humans and Apes 11 Studies in History and Philosophy of Biological and Biomedical Sciences. 2008. Vol. 39. P. 205—210.