Страница 6 из 53
Я услышала голоса из коридора, учуяла запах пота, смешанного с ароматом роз. Актеры и актрисы резко отпрянули к дверям, когда увидели меня в своей гримерной. Подняв журнал над головой, я провозгласила:
— Я — автор «Бури оваций моим слезам»!
Вошедшие недоуменно переглянулись и зашушукались, но мои слова возымели нужное действие: оцепенение на лицах людей уступило место благоговению. Эта перемена произошла в области их ртов, затем медленно поднялась ко лбам. Ресницы артистов кокетливо запорхали.
— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, присаживайтесь! — воскликнули голоса.
Мне предложили шаткую табуретку. Едва я попробовала сесть на нее, она захрустела, готовая развалиться под моим весом. Я предпочла продолжить беседу стоя.
— Позвольте ваш автограф! — подбежал ко мне Треплев, от которого пахло мылом, потом и спермой.
Вечером я прилетела обратно в Москву. Лежа в кровати и вдыхая знакомые ароматы, я размышляла о случившемся. Итак, теперь я автор, и обратного пути у меня нет. Раздумья мешали мне заснуть, и даже теплое молоко с медом не спасло положение. В детстве я всегда находилась в жестких рамках и всегда засыпала рано, чтобы вовремя встать на следующее утро и сразу приступить к тренировкам. Не так давно я поняла, что моему детству предшествовал еще один отрезок жизни, на протяжении которого мной не руководили никакие распорядки и часы. Я разглядывала луну, чувствовала на себе солнечные лучи и узнавала, как свет и тьма постепенно сменяют друг друга. Засыпание и подъем были не моим личным делом, а свойством природы. С началом детства природа закончилась. Я хочу разобраться, что происходило со мной до детства.
Повернувшись на спину, я уставилась на потолок и обнаружила там креветку, которая на самом деле была заурядным пятном. Сквозь него проступило худое лицо Треплева, который, впрочем, не имел сходства с креветкой. В течение предстоящих дней, недель, месяцев и лет этот человек будет выступать на сцене, будет в кого-нибудь влюбляться. Настанет день, и он умрет. А я? Я умру раньше. А Морской лев? Он умрет еще до меня. После смерти наши неисполненные желания и несказанные слова станут парить в воздухе, перемешиваться и опускаться на землю в виде тумана. Интересно, как этот туман будет выглядеть в глазах живых? Может, они забудут об усопших и, поднимая головы к небу, примутся вести банальные разговоры о погоде в духе: «Ну и ну, какой сегодня туман!»
Когда я проснулась, время шло к полудню. Я поспешила в издательство и застала Морского льва за работой.
— Дай мне, пожалуйста, свежий номер журнала!
— У нас не осталось ни одного экземпляра. Весь тираж распродан!
— Ты напечатал мою автобиографию.
— Может, и так.
— Почему ты не отправил мне авторский экземпляр?
— Ты же знаешь, отправка бандеролей — дело ненадежное. Я хотел при случае занести тебе журнал лично, но, как видишь, у меня дел по горло, а тот экземпляр, который я приберег для тебя, куда-то запропастился. И потом, зачем тебе перечитывать текст? Ты ведь помнишь, о чем писала, скажешь — нет?
На его лице не промелькнуло ни следа угрызений совести. Да и откуда им было взяться? Впрочем, он сказал правду — мне ни к чему было перечитывать собственный текст.
— Кстати, вторую часть ты должна сдать не позднее начала следующего месяца. Смотри не ленись! — произнес Морской лев и откашлялся.
— Почему ты пообещал продолжение, не спросив меня?
— Ну, право, было бы обидно, если бы такую увлекательную биографию не рассказали до конца!
Его лесть на короткое время смягчила мой гнев, но тут я вспомнила еще кое о чем.
— Тебе ведь известно, что я не умею плакать. Так почему ты выбрал это идиотское название?
Морской лев потер руки, будто вымешивая тесто, из которого слепит новый хлеб вранья. Я не унималась:
— Не смей ничего озаглавливать, не посоветовавшись с авторами! Хоть иногда вдумывайся в значение слов! Слезы — выражение человеческих эмоций. У меня нет слез, а есть только лед и снег. Но размораживать их, чтобы превратить в слезы, нельзя, понимаешь?
Морской лев ухмыльнулся и пошевелил подбородком. Похоже, он отыскал способ, как повернуть дело в свою пользу.
Ты видишь слово «слезы» и решаешь, будто речь идет о твоих слезах. Однако мир не вращается вокруг тебя. Не ты, а читатель должен проливать слезы. Ты же должна не плакать, а соблюдать сроки сдачи рукописей.
Я оробела от его хамства, почувствовав себя беззащитным тюлененком с недоразвитыми конечностями. При этом я не утратила способности проворно хватать, так что могла бы с легкостью обездвижить врага. Тот плюнул в меня следующей порцией сарказма:
— Ну, выговорилась? Тогда иди домой! У меня дел невпроворот.
Вместо того чтобы дать ему пощечину, я высунула язык, который помнил некий горьковато-сладкий вкус.
— Кстати, западный шоколад, которым ты угостил меня в прошлый раз, был недурен. У тебя что, хорошие связи на Западе?
Морской лев изменился в лице, вытащил из ящика стола плитку шоколада и кинул ее мне.
Вернувшись к себе, я тотчас подсела к письменному столу. Злость еще не прошла, и стремление творить сжимало мою лодыжку капканом. Я подумала о Средневековье: уже в те времена существовали люди, подобные Морскому льву, которые ставили в лесах медвежьи капканы. Поймав медведя, они украшали его цветами и водили по улицам, заставляя плясать. Народ веселился, воодушевленно хлопал, бросал медведю монеты. Рыцари и ремесленники, вероятно, презирали таких медведей, потому что те выглядели как бродячие артисты, которые заигрывают с людьми, подчиняются им и зависят от них. Однако, с точки зрения медведя, дело было совсем в другом. Он хотел входить в транс вместе с публикой либо обращаться к духам и мертвецам при помощи своих танцев и музыки. Он не знал ни того, что за люди толпятся вокруг него, ни того, что значит «заигрывать».
С детства я каждый день выходила на арену, но понятия не имела, что еще там демонстрируют. Иногда я слышала львиный рык, но ни разу не видела, как львы выступают на манеже. Помимо Ивана, со мной работали еще два человека. Один приносил лед и бросал его на пол моей клетки, другой убирал посуду. Если я спала, они переговаривались вполголоса и передвигались на цыпочках, чтобы не разбудить меня. Я посмеивалась над ними, ведь мои уши слышали даже сквозь сон, если в дальнем углу комнаты мышка начинала умывать мордочку лапкой. А уж запах, исходивший от Ивана и других мужчин, был таким сильным, что мой нос ощущал его и во время самого глубокого сна.
Из всех пяти чувств я в первую очередь полагалась (и до сих пор полагаюсь) на обоняние. Если мой слух уловил чей-то голос, это не всегда означает, что владелец голоса находится поблизости. Граммофон и радио тоже умеют передавать голоса. Зрению я не доверяю. Тряпичная чайка или человек, одетый в медвежью шкуру, — это все обманки для взора. Иметь дело с запахами куда проще. Я всегда учую, курит ли человек, любит ли он лук, носит ли кожаную обувь, менструирует ли… Аромат духов не скрывает запах пота и чеснока. Напротив, он подчеркивает его, только вот люди, по-видимому, об этом не подозревают.
Снежная пелена окутывала мое поле зрения. Все вокруг переливалось оттенками белого. В желудке у меня было пусто, голод жалил его изнутри. Наконец я унюхала запах снеговой полевки, роющей подземный туннель. Он пролегал не очень глубоко, я прижала нос к покрытой свежей порошей земле и поползла на запах мыши. Хотя я ничего не видела, мне было легко понять, где она сейчас. Вот она! Хватаю! Я проснулась. Белая поверхность перед моим взором оказалась не снежной пеленой, а чистым листом бумаги.
Сетчатка моих глаз отчетливо помнит первую пресс-конференцию, в течение которой вспышки фотоаппаратов пронзали ее каждые пять секунд. Иван был в костюме, тесно обтянувшем его плечи и грудь, и выглядел окаменевшим. Удивило меня и то, что, в отличие от обычных цирковых представлений, в зале было всего десять человек.
— Сосредоточься, это пресс-конференция! — предупредил меня Иван.