Мемуары белого медведя

День, которого я боялся сильнее всего на свете, наступил нежданно-негаданно. Мы с Матиасом играли на площадке, и я ранил его. Тонкая кожа порвалась и мгновенно окрасилась кровью. Матиас даже не повысил голос, но, поскольку это случилось во время нашего шоу, многие зрители перепугались вида крови и начали истошно кричать. Мы вернулись к себе, Кристиан обработал рану. Пока он накладывал повязку, я пытался облизать бутылку с антисептиком. Бутылка перевернулась, и Кристиан отругал меня.

Мы вернулись на площадку. Впервые в жизни я ощутил едкую враждебность публики на собственной коже и задрожал.

— Уважаемые посетители, он просто случайно меня поцарапал, ничего страшного не произошло! — прокричал Матиас непривычно громким голосом.

Публика воодушевленно похлопала ему. Мы с трудом довели шоу до конца. Когда мы вернулись, Кристиан задумчиво посмотрел на нас с Матиасом и произнес:

— Если так и дальше пойдет, на следующей неделе вес Кнута превысит пятьдесят килограммов.

Матиас ничего не сказал, и Кристиан продолжил:

— Мы с тобой уже давно условились, что пятьдесят кило — это верхняя граница. Еще вчера я думал, что мы можем сдвинуть ее до шестидесяти. Но публика видела твою кровь. Кроме того, Кнут станет весить шестьдесят килограммов совсем скоро. Рано или поздно вам с ним придется расстаться. Полагаю, время пришло.

Кристиан говорил спокойно, но под конец его голос сорвался, и он смахнул влагу с глаз тыльной стороной кисти. Матиас положил руку Кристиану на плечо.

— Было бы плохо, если бы нас разлучила смерть, но, к счастью, этого не произошло. Нас разлучает не смерть, а жизнь. Я рад, что мы продержались до сегодняшнего дня.

Затем повернулся ко мне и спросил:

— Ты ведь будешь иногда посылать мне имейлы?

Внезапно я услышал громкий всхлип и перепугался, но быстро сообразил, что его издал Кристиан. Он не мог удержать слез.

В тот же день меня перевели в клетку. Посередине стояла кровать, на которую была постелена солома, возле нее Матиас разместил наш старый компьютер. Похлопал по кровати, проверяя, достаточно ли она прочная. За решетчатой дверью впереди я заметил каменную плиту, на которой каждый день проходило наше шоу. Сзади виднелась откидная дверца, через которую мне должны были подавать еду. Матиас проверил двери и дал подробные инструкции людям, молча стоявшим рядом с нами. Потом опустился на мою будущую кровать, закрыл глаза и лежал как мертвец. Через десять секунд он вскочил и вышел из клетки, не глядя на меня.

С тех пор Матиас не возвращался. Утром и вечером мне передавали еду через дверцу. Персонал часто менялся, насколько я мог судить по запаху, но ни Матиас, ни Кристиан не появлялись. Каждое утро, когда решетчатая дверь открывалась, я выходил на площадку и видел вдалеке публику, которой заметно поубавилось. Вечерами, когда мой нос улавливал запах еды, я удалялся в свою комнату. Компьютер находился рядом с кроватью, но я не помнил, как он включается. В углу кровати сидела та скучная мягкая игрушка, которая была со мной с детства. Вид у нее был усталый.

У меня пропало желание воодушевлять посетителей своей игрой. Быть снаружи мне нравилось только в те часы, когда на небе показывалось солнце, потому что оно согревало мне спину и просветляло голову. Это облегчало боль. Я убирал все четыре лапы под живот и лежал не шелохнувшись.

— Кнуту так тоскливо, — донесся однажды до моего слуха голос девочки, прыгавшей на лошадке-скакалке. — Ему не с кем играть.

Дети с первого взгляда улавливали мое состояние, а вот некоторые взрослые высказывались крайне бестактно. Видимо, их гуманизм распространялся только на гомо сапиенсов.

— Погляди на его ужасные когти! Ими он ранил своего воспитателя.

— Кнут вырос и стал опасным. Он дикий зверь, а не комнатная собачка.

— Он уже не такой милашка, как когда-то.

Мать бросила меня на произвол судьбы сразу после родов. Я вспомнил об этом, когда Матиас оставил меня. Пока он был со мной, у меня не возникало желания раскрыть тайну своего рождения.

Меня вырастил представитель вида гомо сапи-енс, и это само по себе было чудом, ведь подобные опыты не так уж часто заканчиваются удачей. Мне потребовалось время, чтобы отнестись к истории собственной жизни как к чуду. Матиас был настоящим млекопитающим, в гораздо большей степени, чем его сородичи, ведь вместе с молоком, которым он поил меня, я высасывал из него жизнь. Млекопитающие могли гордиться им.

Матиас не принадлежал к моим дальним родственникам и, разумеется, не был моим биологическим отцом. Белый волк заявил, что у нас с Матиасом нет ничего общего. Мы были разными с ног до головы. Волк кичился тем, что члены его семьи выглядят одинаково, будто скопированы друг с друга. Однако я обожал Матиаса за то, что он ухаживал за таким существом, как я, и заботился обо мне, таком непохожем на него. Волк отвечал только за увеличение своей семьи. Матиас, напротив, смотрел вдаль, его взор достигал Северного полюса. Матиас всегда был со мной, целыми днями уделял мне внимание, хотя дома его ждали очаровательная жена и славные дети, которым он передал свои гены. Он был со мной не из-за того, что я хорошенький.

В те дни за мной наблюдали миллиарды встревоженных глаз. Если бы я умер, выхлопные газы образовали бы в небе огромную, твердую, как сталь, пленку и легли бы на город, словно крышка на кастрюлю. Из-за раскаленного пара резко поднялась бы температура, и все горожане сварились бы заживо в мгновение ока. На Северном полюсе растаяли бы все льды, белые медведи утонули бы, а зеленые луга погрузились бы в воды поднимающегося моря. Но чудотворцу Матиасу удавалось выжимать из кончиков своих пальцев молоко, которым он питал чудесное дитя, и Северный полюс, а вместе с ним и весь мир оставался в безопасности. Медвежонка спасли, взамен он был обязан спасти Северный полюс от дальнейших бед. Чтобы понять, как этого добиться, ему пришлось проработать философские трактаты и Священные Писания, созданные людьми. Ему пришлось плавать, пересекать ледяное море, чтобы получить ответ. Огромные ожидания тяготили его плечи.

Происходящее напоминало историю мифического героя, но я ведь был совершенно беспомощен. Я лежал, жалкий, как ощипанный цыпленок. По телевизору крутили видеозаписи со мной новорожденным. Мои глаза еще были закрыты, уши, которые пока ничего не слышали, безвольно свисали, а четыре конечности были так слабы, что не могли даже оторвать живот от пола. «Почему ребенок родился на свет так рано? Может, ему следовало бы провести в утробе еще какое-то время?» Телезрители наверняка задавали себе эти вопросы. Будь у меня такая возможность, я стал бы отрицать, что на видео показывают меня.

Вопрос, почему Тоска отказалась кормить меня, пришел мне в голову не сразу. Вероятно, у матери были на то свои причины, которые мне еще предстояло выяснить. Как правило, дети не понимают того, что творится в головах родителей. Строить домыслы бесполезно. Это один из принципов природы. Меня больше интересовало, почему млекопитающее создано таким, что не может выжить без грудного молока. Допустим, новорожденный птенец обойдется и без матери, если отец принесет ему вкусных червячков. А вот дети млекопитающего должны сосать материнское молоко, как явствует из их названия. Вскормить их можно только молоком. Полагаю, это один из ответов на вопрос, почему мы вынуждены все время вспоминать молочное прошлое и не можем быть свободными, как птицы.

Еще я не понимал, почему молоко вырабатывает исключительно самка. Если бы мой отец Ларс тоже мог кормить молоком, моя жизнь сложилась бы иначе. Но в результате вся вина легла на плечи Тоски.

Цирк восстает против несправедливости природы. Шляпа производит на свет голубей по команде фокусника. Акробат перескакивает с трапеции на трапецию как с ветки на ветку, хотя не родился обезьяной. Дрессировщик заставляет животных, которые боятся огня, прыгать через горящее кольцо. А Матиас выжимал молоко из своих пальцев. Однажды я видел по телевизору выступление восточноазиатского цирка. Из кончиков пальцев женщин, переодетых фазанами, хлестали струи воды. Блестящее представление! Матиас делал то же самое, если не больше. Хотя я очень рано разгадал его трюк с молочной бутылкой, это не изменило ни моей благодарности, ни уважения к Матиасу. Без трюков волшебства не бывает. Матиас не просто поил меня молоком. Он все время беспокоился обо мне, проверял, не слишком ли мне жарко, не слишком ли мне холодно, не поранился ли я головой об острый край какого-нибудь предмета. Он никогда не уходил домой, оставался со мной и заботился обо мне сутками напролет. Когда настало время отлучения от бутылки с молоком, он каждый день предлагал мне вкусные трапезы, чтобы облегчить отвыкание.