Страница 30 из 38
Участие мальчиков в охоте ограничивалось только тем, чтобы ждать, пока я доберусь до норы и выну из нее филина. Я запасся большим холщовым мешком, обычно предназначавшимся для пойманных летучих мышей, и стал взбираться по склону. Но только что я начал восхождение, как филин распустил большие крылья, вылетел из гнезда и пронесся над головами взволнованных мальчиков, в один голос закричавших: «Вот он! Улетел, улетел!»
Но я обернулся приложив палец к губам, вполголоса предостерег детей: «Тише, не шумите! Это самка улетела, но самец — он гораздо больше, огромный! — вылетает только ночью, и я его постараюсь поймать».
В абсолютной драматической тишине я взбираюсь, ползу, за мной также карабкается Карнера, и вот я уже шарю в норе.
Через несколько мгновений мальчики, поднявшие носы кверху и дрожавшие от волнения, внезапно слышат ужасные крики вдруг разбуженного филина; они также слышат яростное хлопание крыльев и мои энергичные возгласы: «Возьми его! Кусай! Куси!» — и как ответ на них злобный лай Карнеры. Борьба, «жаркая и ужасная», продолжается с таким ожесточением, что пораженные юные зрители видят, как из пещеры вылетает облако пыли…
Наконец, я появляюсь перед ними с растрепанными волосами и таща мешок, в котором трепыхается не без труда пойманный филин.
— Вот он, здесь — говорю я, задыхаясь. — Никогда не видел филина таких размеров! К счастью, я его застиг спящим, а то бы он мне выцарапал глаза!
Говоря это, я неловко роняю мешок на склон, по которому начал спускаться. Мешок, весь в движении от яростных толчков птицы, катится вниз.
— Скорей закройте мешок! — кричу я. — Если филину удастся выбраться — он улетит!
Мальчики, толкаясь, выстраиваются широким кругом вокруг продолжающего вертеться и шевелиться мешка, но вдруг узнику удается высвободиться, и на свет появляется радостно фыркающая и виляющая хвостом Карнера: верному псу история, по-видимому, показалась очень веселой! Это он позволил мне разыграть из себя героя и симулировать схватку один на один с «огромным самцом, вылетающим только ночью».
Чтобы иллюзия была полной, я кричал по-совиному и размахивал мешком в подражание машущим крыльям птицы. На мои крики: «Возьми! Куси!»— собака подавала голос. И, наконец, чтобы усилить впечатление, я бросал в сторону выхода полные пригоршни пыли. В общем, сцена получилась правдивой и динамичной!
Эта «охота» происходила 6 февраля 1938 г. Если этот день так запечатлелся в памяти, то потому, что он отмечен еще одной памятной вехой.
Вернувшись с «охоты», когда я забавлялся, мистифицируя детвору, я нашел свой дом в большом смятении, и через двадцать минут родилась девочка, названная Раймондой.
Того же 6 февраля 1938 г. (я ничего не выдумываю, а кроме того, мои слова подтверждаются регистратурой Музея естественной истории в Париже) после сеанса ловли летучих мышей, последовавшего за охотой на филина, я окольцевал около тридцати подковоносов, и одному из них суждено было оказаться героем необыкновенного приключения.
Действительно, 6 марта следующего года эта летучая мышь была поймана в деревне Эсканекраб (Верхняя Гаронна), то есть в расстоянии 40 километров птичьим полетом к северу от грота Тибиран.
Один каменщик, по имени Бонмезон, нашел ее в трещине стены мэрии, которую он поправлял. Заметив, что животное носило прикрепленное к крылу алюминиевое колечко, он его снял и прочел «Музей, Париж Н. 149».
Бонмезон выпустил животное и написал в Париж, что поймал летучую мышь, удравшую из музея. Это позволило Службе кольцевания отыскать запись в реестре и установить, что летучая мышь была окольцована мною 6 февраля 1938 г.
А 24 января 1944 г., производя свою обычную ежегодную ловлю в Тибиране, я нашел среди пойманных мышей подковоноса Н. 149, вернувшегося из Эсканекраба.
Но самое интересное, что 5 апреля 1944 г. тот же каменщик, на этот раз работавший в церкви того же селения, опять нашел подковоноса Н. 149. Но, увы, на этот раз животное было мертво, и мосье Бонмезон (с которым я был в постоянном контакте после его первой находки) прислал мне в подтверждение колечко. Отсюда видно, что маленькое животное циркулировало между гротом Тибиран, где оно проводило зиму, и своей летней резиденцией — селением Эсканекраб. После нескольких месяцев зимней летаргической спячки в темноте пещеры оно в теплый сезон избирало своим жилищем то мэрию, то церковь! Каким образом без метода кольцевания можно было бы что-нибудь узнать о жизни летучей мыши? Нужно признать, что благодаря совпадению, граничащему почти с чудом, одному и тому же человеку и через промежуток в несколько лет случилось найти одного и того же окольцованного индивидуума.
Глава об «историях», связанных с гротом Тибиран, далеко не оканчивается только что рассказанной.
Так велико очарование пещер для того, кто знаком с ними, и так велика власть этого очарования, складывающегося из массы впечатлений и воспоминаний. И если уже мы принялись рассказывать истории, то почему бы не рассказать еще одну, сводящуюся, правда, только к детскому замечанию.
В одно из незабываемых посещений грота Тибиран я взял с собой свою маленькую четырехлетнюю дочку Мари. Мы приехали на велосипеде — девочка сидела на багажнике — и привезли с собой завтрак и все что нужно для надевания колечек на крылья летучих мышей (сачок из материи и стержень с нанизанными на нем кольцами). Нам нужно было охотиться не только в Тибиране, но также и в соседних гротах Гаргас и Тиньяхюст.
Для Мари это было первое посещение грота — ее «пещерное крещение», откладывавшееся несколько раз в силу разных обстоятельств (это было в 1944 г., во время германской оккупации). Оставив велосипед и пройдя лугами и лесом, мы близко подошли к пещере, замаскированной большими деревьями. Перед входом в пещеру рос большой дуб, недавно разбитый молнией. Я часто под ним завтракал и хорошо знал это прекрасное дерево; сейчас ствол его был расщеплен, а огромные ветвистые сучья, перепутавшись, висели до земли. Смертельно раненное дерево наглядно говорило о том, какой силы иногда достигают удары молнии. Но меня больше всего поразило, что дерево было как раз против входа в пещеру. Это было хорошим материалом для моего давно начатого исследования о частоте попадания молнии вблизи гротов и пропастей.
Я размышлял, девочка, по-видимому, тоже о чем-то думала, и, прервав мою задумчивость, она взяла меня за руку и поделилась со мной плодом своих размышлений: «Я думаю, папа, что это ты уж не поправишь!» Тут, перед убитым молнией деревом, моя четырехлетняя дочка, до сих пор полная веры в мое всемогущество, пришла к заключению, что папа не все может!
Через несколько минут мы были в глубине грота, где я констатировал, что колония подковоносов, состоявшая приблизительно из 60 индивидуумов, глубоко спала в своем обычном месте, то есть там, где свод был на высоте 6–7 метров. Чтобы Довить летучих мышей, я надевал сачок на конец длинного шеста, который всегда оставляю в пещере. По палка так прогнила от сырости, что пользоваться ею оказалось невозможным. Нужно было выйти из. грота и вырезать в лесу новый шест, и я воспользовался случаем, чтобы испытать свою дочь и дать ей настоящее подземное крещение. Объяснил ей как самую обыкновенную вещь, что она останется одна в гроте и будет ждать моего возвращения с новой палкой; наказал ей не трогать ацетиленовую лампу, стоявшую на земле, и не подходить к краю бывшей в нескольких шагах пропасти. Чтобы чем-нибудь занять девочку, посоветовал ей делать из глины шарики и сделать их побольше, а чтобы ее немного подзадорить, сказал, что никто из ее братьев и сестер в ее возрасте никогда не оставался один в пещере. И не торопясь ушел.
Ребенок в первый раз был под землей, и испытание было тяжелым, но ей никогда не говорили ни о волках, ни о буке, ни о прочих подобных глупостях, и я всегда старался приучать детей к темноте. Короче говоря, я вышел из грота, срезал длинный каштановый прут и после приблизительно десятиминутного отсутствия вернулся не спеша, как будто все было так, как и должно быть. Испытание оказалось успешным, девочка не испугалась, хотя впечатление, наверное, было сильным. Но мне удалось убедить ее, что бояться нечего, и она в это глубоко поверила. Я ее нашел присевшей на корточки в том месте, где ее оставил, но к трем глиняным шарикам, скатанным мною, не прибавилось ни одного. Очевидно, она все-таки не чувствовала себя настолько легко, чтобы забавляться, и, пока ручки оставались праздными, воображение работало. Впрочем, при моем приближении она поднялась и поделилась со мной немного дрожащим голоском: