Страница 1 из 7

Призрачный поцелуй

Гурова Мария

Призрачный поцелуй

Мария Новоселова

Призраки в ожидании героев

1. Пять ассоциаций со словом «призрак».

Летние сумерки, холодный ветер, скрип деревянных половиц, запах деревенских яблок, блики солнца в чашке с чаем.

2. Есть ли жизнь после смерти?

После смерти есть дорога. Каждый идущий по ней одинок, но иногда он может встретить на своем пути такого же путника и разделить с ним все чудеса, которые встретятся им на пути.

3. О чем эта история?

Эта история о девушке и ее призраке, о котором она забыла, когда выросла.

Говорят, что призраки оживают только ночами, их кожа сухая и пыльная, как страницы старых книг, а голоса подобны шороху паучьих лап. Говорят, что призраки злопамятны, и говорят, что они таятся в душе каждого, прямо позади желтых костей скелетов в шкафу. И еще говорят, что каждый уважающий себя писатель должен написать хотя бы одну историю о призраках, чтобы те не пугали его вдохновение. Но что, если призраки и вдохновение суть одно?

Мой призрак был старой картиной, нежившейся в лучах солнца, когда губы еще помнили сладкий вкус бабушкиной клубники, а руки зудели от укусов комаров. Много лет назад ее нарисовал покойный друг моего отца – опьяневший от безвестности и нищеты художник, имя которого стерлось из памяти столь быстро, словно его начертили веткой на песке.

Я любила эту картину так искренне, как это может делать только ребенок, не одурманенный страхом показаться глупым или смешным, хотя и сама не знала, почему она меня в себя влюбила. Попав в какую-то неприятную историю, одну из тех, которые не принято обсуждать в компании детей, художник расплатился ею с отцом, благодаря чему последний надолго стал предметом маминых шуток. Сама же картина была сослана в деревню, и лишь редкая возможность вновь увидеть ее скрашивала мой вынужденный отдых там.

Рассохшаяся от времени деревянная рама обрамляла неказистый натюрморт: бутылка из-под вина цвета травы, сиротливо стоявшая на газете, заменявшей скатерть; горбушка черного хлеба и несколько переспелых фруктов, то ли персиков, то ли яблок, нарисованных так, словно художник отродясь не видел ни того, ни другого. Однако, как уже было сказано ранее, это история о призраке, и призрак действительно был.

Незатейливая прелесть первой картины блекла под блеском той, другой, что затаилась под кожей холста, не отягощенная тяжестью чужих насмешливых взглядов, но лишь одного восторженного – моего.

Бледная, с сине-лиловым отливом штора качнулась под порывом ветра, очертив контур молодой девушки, стремившейся внутрь комнаты. Шероховатые мазки краски ласкали пальцы, пробуждая в голове какие-то новые чувства, от которых нестерпимо начинал болеть живот. Уродливая незавершенность ее лишь сильнее разжигала огонь фантазии. Мой личный призрак, моя дева в беде звала меня из нарисованной глубины, покачивалась и мерцала под порывом сквозняка и шептала только одно слово: «Спаси». Но я не спасла ее, я про нее забыла. Да, рыцарь забыл про даму своего сердца. Его подвигом стала работа в офисе, а его драконом – избалованная собачка размером с подушку. Такая сказка возможна только в нашем мире. Вечерами я пыталась писать, но тут же зачеркивала написанное; пыталась вспомнить, но сама не знала что. Однажды, между сном и дремой, призрак вновь явился мне. У него был запах весеннего ветра, а его силуэт обрамляла старая тюлевая штора. Как и двадцать лет назад, он простер ко мне руки, и я ответила на его зов.

Сколько еще таких Муз бьются в плену на оборотных сторонах картин, между выхолощенными стерильными строчками книг, в одной-единственной искренней ноте посреди оттюнингованной фальши нового хита? Каким же будет мир, если их освободить? Хотела бы сказать, что знаю ответ, но я знаю лишь то, что готова отправиться на его поиски.

Белый щебень шуршит под старыми кедами, а спина ноет под тяжестью сумки, лямка которой нещадно врезается в плечо. Медленно, но верно я приближаюсь к знакомому дому, увенчанному красной крышей. Взбунтовавшийся ветер выдирает штору из окна, и она рвется ко мне навстречу, протягивая белые тюлевые руки. Я знаю, что мой призрак ждет меня наверху, укрытый тенями чердака; что время нещадно истерзало его прекрасный облик, да и глаза, что помнили его красоту, уже не те, что раньше. Но каждому писателю приходит время вновь встретиться со своим призраком, чтобы выпустить его из клетки; им обоим будет о чем поговорить в эту ночь.

Мария Гурова

Приложение

1. Пять ассоциаций со словом «призрак».

Память, причина, усталость, отягощение, обычай.

2. Есть ли жизнь после смерти?

Не могу быть уверена (иначе это было бы странно), но нет. Воспринимаю любую метафизику как сознательное, возможное только в пределах физической жизни.

3. О чем эта история?

«Приложение» – это история о наследии. Наследникам по праву достаются и чужие блага, и чужие долги. Только нам решать, боимся ли мы образов прошлого и хотим их изгнать или почитаем и помним. Хорошо, когда у нас получается понять их и найти для призраков то самое «лучшее место».

В девичьей загробного мира за прялками проводят века древнегреческая царевна, валькирия и средневековая дама. Как вышло, что ни одна из них не может покинуть комнату? И почему им нельзя говорить о возлюбленных?..

Пролог

Их просторная девичья была одарена всего двумя окнами, но высокими и светлыми, – на западе и на востоке. Обитательницы наблюдали восходы и закаты, а меж ними занимали дневные часы привычными делами: пряли, ткали и вышивали. Обжившись, они убрали комнату тремя видами звуков: грохотом ткацкого станка, разговорами и тихим дыханием, предваряющим сон. Станок гремел, опуская грузило, и будто ухал, как носильщик, скинувший тяжелые сумы ради передышки. Разговоры напоминали песни и были песнями. О былом легче пелось, чем говорилось, и потом – можно ли рассуждать спокойно о том, что уже никогда с тобою не сбудется? Когда и работа, и речь заканчивались, наступала тишина безвременья – отчетливо слышалась пустота места. Три девушки, которые жили здесь, провожали солнце: оно ныряло за вершины гор в западном окне. Потом они ложились спать и не видели снов. А наутро солнце карабкалось по небу, цепляясь лучами за взбитые облака, и с него летели золотые брызги прямо в водную гладь. Восточное море часто шумело, иногда успокаивалось, и тогда в нем плескалось еще одно светило, как близнец похожее на небесное. Впрочем, погода в обоих окнах не имела никакого значения: девушки не покидали девичьей и никого не ждали. Все три были некогда мертвы, а ныне живы в их ограниченном четырьмя стенами мирке. Не стоит о том грустить: они совсем не желали слез по себе и сами не предавались унынию – только воспоминаниям. Сознавая себя ныне мертвыми, девушки не ощущали тела ни бесплотными, ни неприкаянными, ни наказанными за прегрешения, ни одаренными за добродетели. Они в точности знали, сколько времени прошло с их смерти. Иногда ветра, которых одна из них называла Зефиром и Эвром, приносили им знания – бездоказательные и умозрительные, само собой разумеющиеся, которые производила на свет новая эпоха и сбрасывала всякий раз, как листву, сменяя взгляды. Отжившие листья долетали до их девичьей, врывались в окно и стелились у их светлых подолов. И тогда девушки снова заводили старые песни в надежде, что теперь они прозвучат иначе.