Страница 11 из 80
Жандармы тоже узнали меня, что не помешало им весьма строго спросить о роде моего по меньшей мере подозрительного занятия. К счастью, ни по возрасту, ни по виду я не походил на браконьера, ставящего силки на кроликов или охотящегося на хорьков. Все же они велели мне прекратить мою разрушительную работу.
У одного из них, которого я особенно хорошо знал, так как дружил с его сыном, была великолепная золотисто-рыжая лошадь, очень резвая и хорошо выдрессированная, которая по команде вставала на дыбы. Этот жандарм по фамилии Эстард обладал хорошей выправкой, бравым видом и длинными галльскими усами.
Он знал о моем пристрастии к поискам всяческих дыр и посоветовал мне побывать в его родных местах, где колодцы (он назвал их на местном наречии — пудаки) насчитываются сотнями.
«Его родные места», как я знал, находились в деревушке Арба у подножия гор. До них было каких-нибудь двадцать километров, но по тем временам это считалось значительным расстоянием. Я начал его расспрашивать об этих таинственных пудаках, и он мне весьма живо их описал. Это колодцы, затерянные среди гор в еловых и буковых лесах. Они очень опасны, и иногда в них проваливаются овцы и даже коровы, пасущиеся летом в горах.
Вечером за обедом я легко направил разговор на нужную мне тему, и отец, страстный охотник на кабанов (всего он добыл сто сорок кабаньих голов и был однажды тяжело ранен старым одиноким кабаном), сказал, что во время охоты в горном массиве Арба он видел эти знаменитые колодцы, настоящие естественные ловушки, в которые каждый год проваливаются собаки.
Все это мне уже было немного известно из брошюры, прочитанной в библиотеке Тулузского музея, рассказывающей об исследовании одного из колодцев — пропасти Планк. Брошюра принадлежала перу парижского ученого Мартеля. Я снял на кальку план и разрез пропасти, и эта бесценная бумага буквально жгла мне пальцы. Мне было совершенно необходимо увидеть пропасть Планк и по возможности спуститься в нее.
Итак, в одно прекрасное утро я явился в Арба без Марсиаля, у которого еще не было велосипеда. Какой-то старик снабдил меня очень обстоятельными и даже слишком подробными сведениями, и я отправился в горы.
По чистой случайности мне удалось найти жерло колодца «под большим буком», как мне было сказано, если только такое указание можно считать точным, ибо лес сплошь состоял из больших деревьев.
Итак, я у настоящей пропасти, носящей два названия — пропасть Планк, как ее назвал Мартель, и Пудак-Гран (большой колодец), как ее называют местные жители. Признаюсь, что топонимические проблемы перестали занимать меня, как только я приблизился к краю пропасти, оказавшейся гораздо более внушительной, чем я предполагал.
На моем чертеже в разрезе был показан наклонный колодец глубиной в двадцать метров, за ним следовал десятиметровый обрыв, переходящий в большую осыпь, которая достигала гигантского зала. На бумаге все это выглядело аккуратно и не таило никаких неожиданностей. В действительности все оказалось не совсем так. Я был зачарован и ошеломлен этим открывшимся передо мной головокружительным спуском, и моя школьная эрудиция подсказывала мне такую же надпись над ним, какая стояла на вратах Дантова ада: «Оставьте всякую надежду…» Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы достать из мешка тонкую веревку в тридцать пять метров длиной. Я принялся ее медленно разворачивать, проверяя соединительные узлы, которыми она была вся разукрашена, так как состояла из многочисленных отрезков. Потом все мое внимание поглотил узел, которым я привязывал веревку к ближайшему дереву. Но я прекрасно знал, что все эти проволочки направлены только на то, чтобы оттянуть момент спуска.
Все еще находясь в плену классических реминисценций, я вспомнил слова Тюренна:[7] «Дрожишь, негодник!» — и мне пришлось хорошенько отругать себя, чтобы закончить последние приготовления. Эти приготовления включали одно новшество — использование маленького ацетиленового фонарика, какие применяли в то время велосипедисты. Эта противная механика, с которой я, может быть, просто не умел правильно обращаться, причиняла мне сплошные неприятности. К счастью, со мной были мои верные свечи, и, держа одну из них зажатой в зубах, я начал спускаться по крутому склону, ведущему в глубину пропасти. Необходимость выполнять знакомые действия, методические перехваты руками и нормально проходящий спуск автоматически сняли мои страхи и вернули мне все мои умственные способности.
Наконец я добираюсь до места, где очень крутая стенка колодца переходит в совершенно вертикальный обрыв, так что мне предстоит повиснуть над пустотой. До этого места я дошел в очень хорошем состоянии и, не ощущая усталости в руках, соскальзываю на животе и преодолеваю нависший край. Зажав веревку ногами и ступнями (секрет пользования простой веревкой), скольжу вниз, но вдруг происходит неприятность: свеча, которую я держу в зубах, задевает за стену и гаснет. Теперь я продолжаю спускаться на ощупь в темноту и наконец благополучно приземляюсь.
Засветив свечу и фонарь, я с облегчением и не без гордости замечаю, что нахожусь на верху длинного склона, по которому без труда смогу достичь дна пропасти. Я больше не держусь за веревку и иду вниз по крутому склону, заваленному камнями и огромными трухлявыми стволами деревьев.
Очень высокий свод придает этой величественной пещере размеры и вид ушедшего под землю храма, в котором я чувствую себя совершенно ничтожным. По дороге нахожу полузаваленные камнями рога оленя, а немного дальше — кости и хорошо сохранившийся череп медведя. Эти животные провалились, соскользнули по наклонному спуску, упали с высоты вертикальной стены и разбились о лежащие внизу камни.
Достигнув дна пропасти, я с восхищением обнаруживаю прелестное озерко, и его созерцание вознаграждает меня за внутреннюю борьбу, которую мне пришлось выдержать, прежде чем я решился спуститься. Вид этой прозрачной воды в феерическом окружении вознаграждает меня также за все мелкие неприятности и волнения при спуске.
Так вот оно, дно пропасти с маленьким озерком! Ему подобные встречаются почти повсеместно, и, просачиваясь через бесчисленные такие же впадины, они питают источники долины. Здесь я воочию увидел самую таинственную, но и самую поэтичную фазу цикла воды — тайные храмы пленных наяд, спящих под каменными сводами.
Вдоволь насладившись великолепием подземного царства, я преисполнился сознанием, что нахожусь на глубине шестидесяти пяти метров, на дне моей первой пропасти, в которую проник один, пользуясь лишь своими собственными средствами.
Тот, кто никогда не испытывал хмельной радости таких побед, сочтет подобную экзальтацию неуместной, а человека, признавшегося в ней, спесивцем. Но это законная гордость, лежащая в основе всего значительного и достойного внимания, что происходит в мире приключений.
Мой ацетиленовый фонарь, стекло которого разбилось еще при спуске по веревке, ни на что не пригоден. Горелка засорилась, а сам фонарь висит у меня на портупее, бесполезный и стесняющий движения, и я жалею, что взял с собой эту обузу. Никогда больше им не буду пользоваться. Это очень грустно, так как я очень рассчитывал на фонарь (света одной свечи явно недостаточно).
Никогда я не видел более обширного подземелья, чем Пудак-Гран. Чувствуя себя в нем совершенно потерянным и испытывая смутное беспокойство, я перелезаю через обломки скал, поднимаюсь по осыпи в направлении веревки, которая свисает сверху, соединяя меня с внешним миром.
Чтобы составить себе правильное представление о размерах и форме большого зала, по которому медленно пробираюсь, я держусь все время левой стены. Чем дальше, тем сильнее изгибается стена, и вдруг я обнаруживаю, что нахожусь уже не в большом зале пропасти, а в каком-то ответвлении от него. Передо мной загроможденный проход, и каждый шаг по нему уводит меня от выхода, но я понимаю, что это продолжение пещеры не нанесено на план, находящийся в моем распоряжении, и, следовательно, оно осталось неизвестным моим предшественникам.
7
Тюренн (1611–1675) — выдающийся французский полководец, маршал Франции, автор книги «Мемуары», в которой изложил свои методы боевых действий.