Страница 2 из 20
– Их ресурсы тоже не бесконечны.
– В общем, не ссы, писатель, прорвёмся.
– Я не писатель, – запротестовал я. – Я официальный историограф Коммуны!
– Тем более, – серьёзно сказал Борух. – Историю, сам знаешь, пишут победители!
Коммунары. Катастрофа
– Значит, откроется здесь? – молодой, поразительно блёклой внешности человек в штатском заинтересованно осматривал обвитую толстыми кабелями металлическую арку.
– Если откроется… – буркнул недовольно Матвеев.
– Ну, Игорь Иванович! – профессор Воронцов возмущённо вскочил со стула. – Мы же сто раз обсуждали…
– Мы не обсуждали, – желчно ответил худой и нервный учёный, одетый в потасканный и не очень чистый лабораторный халат, – вы вещали, заткнувши уши…
– При всём уважении… – у профессора Воронцова халат был идеально бел, выглажен и накрахмален, а внешность настолько академическая, что так и просилась портретом в школьный кабинет физики, между Ньютоном и Кюри. – При всём уважении, товарищ Матвеев, но ваша позиция кажется мне недостаточно аргументированной. Пораженческой мне кажется ваша позиция!
– Товарищи, товарищи! – примирительно сказал директор ИТИ Лебедев, крупный широкоплечий мужчина с чёрной пиратской повязкой через левый глаз. – Все имели возможность выступить на совещании вчера, давайте не будем повторяться… Решение принято, правда, товарищ Куратор?
Человек в штатском внимательно посмотрел на учёных, помолчал, а потом уверенно кивнул.
– Принято, – сказал он жёстко. – Партия и правительство ждут от вас результата, товарищи учёные. В вашу установку вложены огромные народные средства, и пора уже показать, что вложены они не зря.
«Какой он всё-таки неприятный, – подумала Ольга, – вот всё вроде правильно говорит, а ощущение гадкое, как будто врёт».
Временно приставленная к Куратору сопровождающей от института, девушка откровенно тяготилась этой обязанностью. В первом отделе, где она работала помощницей, накопилась куча бумаг, требующих разбора, – к режиму секретности в Институте относились более чем серьёзно, – но прибывший из столицы слишком молодой для такого высокого поста функционер не отпускал её от себя целыми днями. В её положении это было утомительно физически и тяжело морально. Особенно после вчерашней безобразной сцены…
– Итак, – утверждающе сказал Куратор, – проход открывается здесь, в него пойдёт товарищ Курценко…
Все посмотрели на высокого блондина, одетого, как турист, – в сапогах, с рюкзаком, в полевой форме без знаков различия. На груди у него висела новенькая фотокамера «Ленинград», а за плечами – потёртый карабин Симонова. Среди белых халатов он выглядел вызывающе.
– Вы готовы, Андрей?
– Всегда готов! – отдал шутливый салют «турист».
– Почему он? – спросил у Ольги шёпотом Мигель, жгучий брюнет, дитя испанской революции, один из немногих допущенных к Установке мэнээсов. Вообще-то, его звали Хулио Мигель, но он, по понятным причинам, предпочитал представляться вторым именем.
– Почему этот непонятный Андрей? – настойчиво повторил испанец. – Чем я, например, хуже? Откуда он вообще взялся, этот Курценко?
– Куратор с собой привёз, – ответила девушка нехотя.
– Ну вот, мы работаем-работаем, а как первый шаг в неведомое – так привозят какого-то… – недовольно шептал Мигель. – Вся слава ему…
– Какая слава? – осадила его Ольга. – При нашем-то режиме секретности…
– Всем, кроме товарища Курценко, покинуть рабочий зал! – провозгласил Лебедев торжественно. – Давайте, давайте, товарищи, соблюдайте технику безопасности!
– Эх, я бы… – продолжал страдать по романтике странствий Мигель, глядя на зал установки через толстое бронестекло аппаратной. Перед аркой переминался с ноги на ногу, ожидая команды, Андрей, и испанец ему люто завидовал. – Это как, не знаю… Как в космос полететь!
– Помолчите, товарищ Эквимоса, – недовольно сказал ему Воронцов. – Займите своё место у пульта, мы начинаем.
Вскоре у обзорного стекла остались только Куратор и Ольга, у которых в аппаратной никаких функций не было.
– Вы подумали над моими словами, Ольга? – тихо спросил молодой человек, глядя мимо.
– Подумала, – решительно, но так же тихо ответила девушка, – и решила, что ваше поведение недостойно коммуниста и честного человека.
– Напрасно, напрасно… – сказал тот рассеянно, как будто в пространство, – теперь ведь всё изменится…
– Готовность!
– Есть готовность! – перекликивались в зале.
– Реактор?
– Шестьдесят от максимума!
– Напряжённость?
– Растёт по графику! Пятьдесят, пятьдесят пять, семьдесят, восемьдесят пять… Восемьдесят семь, восемьдесят семь… – остановка динамики! Нет роста поля!
– Реактор на семьдесят! Поднимайте мощность!
– Девяносто, девяносто два… Медленно растём!
– Реактор на семьдесят пять!
– Мало!
– Опасно работаете, – громко сказал Матвеев. – Реактор в конце ресурсного цикла, не стоит выше трёх четвертей мощность поднимать.
– Риск небольшой, – не согласился Воронцов. – Даже если паропроводы опять засифонят, ничего страшного. Плановая остановка вот-вот, заодно и заменим.
Матвеев молча пожал плечами.
– Реактор восемьдесят, поле сто! Установка в режиме!
– Отсчёт!
– Десять, девять, восемь…
«Великий момент, торжество советской науки, – подумала Ольга, – а я о каких-то глупостях думаю. Испортил настроение Куратор этот…»
– Три, два один… Разряд!
Все напряженно уставились в обзорное окно. Лампы в помещении пригасли и тревожно загудели, больше ничего не происходило. Стоящий перед аркой Курценко недоуменно повернулся и развел руки в вопросительном жесте. Мол: «И что?».
– Добавьте энергии! – нервно вскрикнул Воронцов. – Мало!
– И так пятьдесят мегаватт качаем, – ответил ему Матвеев. – Куда ещё?
– Добавьте!
– Реактор восемьдесят пять! Давление первого контура в красной зоне! Давит из-под уплотнителей! Поле сто десять!
– Да гасите уже, рванёт! – зло сказал Матвеев.
– Есть реакция поля! Есть! – закричал от своего пульта Мигель, показывая пальцем на стрелку большого квадратного прибора. – Сейчас откроется!
– Неужели? – подскочил Воронцов.
– Отключайте! – неожиданно закричал Матвеев. – Отключайте, не тот вектор! Вы что, не видите?
– Опять вы, това… – начал директор.
Свет моргнул, пол дрогнул, по герметичной аппаратной как будто пронёсся холодный сквозняк. Гул оборудования резко затих, лампы снова загорелись в полный накал. В тишине стало слышно, как стрекочет фиксирующий ход эксперимента киноаппарат. Перед аркой растерянно стоял Курценко.
– Не работает ваша установка, – констатировал Куратор. Голос его был спокоен, но стоявшая рядом Ольга видела, что он в бешенстве. Еще бы – такое крушение планов…
– Ответите вы за свой саботаж, товарищи учёные… – сказал молодой человек зловеще, но его никто не слушал.
– Автоматика отрубила по превышению поля, – сказал Мигель. – Был какой-то пик…
– Что-то определённо было… – засуетился Воронцов. – Дайте мне ленту самописца… Да, вот же, скачок! Установка сработала! Но почему…
На стене аппаратной громко зазуммерил телефон внутренней связи.
– Да, я, у аппарата… – ответил Лебедев. – Что?
– Что исчезло? – голос его стал изумлённым. – Вы что, шутите так? Вы там что, пьяные?
Держа в руке эбонитовую трубку, директор повернулся к коллегам. Лицо его было растерянным, единственный глаз глупо моргал.
– Говорят, там солнце исчезло…
Историограф. «Феномен очевидца»
На «боевые» меня теперь дёргали редко. Безумие первых дней осады, когда приходилось спать, не раздеваясь, в обнимку с планшетом, схлынуло. Наладился график работы операторов, пошла ротация на блокпостах, организовался отдых. Да и сами штурмовки стали куда реже – отбившись от первого внезапного натиска, Коммуна устояла, удержала ключевые реперы, перевела конфликт в позиционную фазу. Постепенно и до меня дошла старая солдатская мудрость: война – это много скуки между приступами паники.