Смоляночка

Глава первая

В которой маленькая Дашутка Азарова от просвещенных своих подружек узнаёт, что означает слово "махаться"…

Мадмуазедь Бэжо бежала из Франции от этого, как она его называла, terrible monster, от Наполеона Бонапарта, и желая обрести здесь в Павловской России душевный покой и спокойствие, подальше от революций, от гильотин, от простолюдинов в мгновение ока ставших маршалами Франции, здесь, на новой родине она теперь ревностно выискивала крамолу. Везде. И прежде всего в спальнях своих воспитанниц.

Маленькие гадкие девчонки, – на своем картавом южно-западном, отнюдь не парижском французском, кричала мадмуазель Бежо, – я еще раз спрашиваю, чья эта гадкая книжонка?

Сегодня утром, покуда девочки были в церкви, освобожденная от посещений православной службы католичка мадмуазель Бежо, как всегда рыскала по спальным комнатам… И вот нашла. Вольтера.

Вольтера со срамными стихами о Жанне Дарк, где та вступает в плотское соитие…

Боже! И не просто в плотское соитие, но с конем. Со своим конем!

Je me repet une foi encore, – кричала мадмуазель Бежо, потрясая в воздухе найденным фолиантом, – de qui est set livre?* * чья это книга?

Мадмуазель Бежо вся раскраснелась и даже пошла пятнами от гнева, красными пятнами, что рассыпались по ее щекам и открытой шее, контрастируя с напудренными буклями, словно красные снегири на белом снегу.

Мадмуазель Бежо уверенно полагала, что чтение книжек, где описываются половые акты, будь то арабские сказки, античные произведения или современная проза, не просто вредят нравственному воспитанию девочек-смолянок, но растят из них скрытых до поры чудовищ, вроде Шарлоты Конде. Мадмуазель Бежо думала, что если сегодня тринадцатилетняя девочка читает Вольтера и Апулея, в свои шестнадцать она будет морально готова отравить своего царя.

– Если вы упорствующие в своей преступной скрытности, вы, маленькие дряни, если вы будете продолжать молчание и не скажете мне, чья это книга, я прикажу оставить вас без десерта и без сахара к чаю на три дня, – кричала мадмуазель Бежо, – лучше бы вы так же упорствовали в изучении языков, как вы упорствуете в покрывательстве ваших преступных подружек!

Мадмуазель Бежо с трудом перевела дыхание.

Здесь в холодной России за две зимы она уже заработала себе хронический бронхит, который рано или поздно должен был перейти в смертельную для нее южанки болезнь лёгких…

– Les animal sal, – фыркнула мадмуазель Бежо и повернувшись к девочкам своею узкой недоброй спиною, удалилась в розово-тревожное никуда.

– Три дня без сладенького! У-у-у-у! – хором заныли девчонки.

Со сладким и вкусненьким в Смольном институте и без того было не богато. Кормили девчонок не ахти как. И если бы не дополнительные закупки сахару и пирожных, которые позволяли себе некоторые из Александровских, то есть из тех девиц, что учились не на средства казны, а на родительский счет, да еще и получали из дому деньги на конфеты, то жизнь девчонок-смолянок здесь на левом берегу Невы, сладкой назвать было бы совершенно невозможно.

Сама Дашутка Азарова книжку вольнодумца-Вольтера не читала.

До нее просто очередь не успела дойти.

– А что? Правда там Орлеанская Дева с конем? – влажно шептала она в розовое ушко своей искушенной подружке Полинке Закревской.

– Правда, – тихо кивала Полинка.

– Но ведь у коня такой большой! – изумленно округляла глазки Дашутка, – неужели это правда?

– А когда дитя из матери вылезает, разве дитя не большое? – шепотом отвечала Полинка, – не больше чем это самое у коня!

Разговоры об этом самом возбуждали девчонок.

Им нравилось говорить об этом.

Только они не могли взять в толк, какая связь между книжками об этом самом и верностью трону и государю?

– А ты слыхала, что матушка государыня с господином Вольтером состояла в переписке? – спросила Полинка.

Полинка была чуть старше Дашутки и намного умней.

Ее батюшка – граф Арсений Андреевич Закревский был генерал-адьютантом и состоял при наследнике, при Александре Павловиче, который был одним из попечителей их богоугодного заведения.

– А я слыхала, что к государыне к самой в спальные комнаты белого коня приводили и государыня его сама мыла, – сказала Дашутка, сказала и тут же испуганно поджала губки, исподлобья поглядев на Полинку.

– Ou as-tu-lu cela! Que Catrine le Grand ce monarci

Дашутка глубоко вздохнула.

С Полинкой порою было тяжело столковаться.

Она вообще странная.

Говорила, что мечтает о красивом принце.

Но Дашутка то точно знала, что мечтает подруга об Александре… Об Александре Павловиче.

И стихи себе в альбом та записывала соответствующие…

Зреть тебя желаю, а узрев мятуся

И боюсь, чтоб взор не изменил

При тебе смущаюсь, без тебя крушуся,

Что не знаешь, сколько ты мне мил…

Это Полинка написала сразу после высочайшего посещения Смольного наследником.

Когда тот с господами Сперанским и Державиным к ним приезжали.

И к лютейшей муке ты того не зная,

Может быть вздыхаешь об иной,

Может быть бесплодным пламенем сгорая,

Страждешь ею так, как я тобой

Так из муки в муку я себя ввергаю,

И хочу открыться и стыжусь.

И не знаю прямо я чего желаю

Только знаю то, что я крушусь… …

Из старших смолянок, Дашутка общалась в основном только с Машей Завадовской.

Отец Маши – граф Петр Васильевич Завадовский по слухам был в свое время фаворитом государыни Екатерины и был обласкан чинами и лентами. После присоединения Польши был пожалован десятью тысячами десятин земли и тремя тысячами душ… Имел чин тайного государственного советника и управлял Дворянским заемным банком.

Сахарок и пирожные у Маши Завадовской не переводились.

– А у нас в спальной мадмуазель Бежо книжку Вольтера про Орлеанскую девственницу нашла, – сказала Дашутка, угощаясь Машиным калачом. Калач был свежий. Девочки только-только сгоняли лакея Филиппа в кондитерскую. А кушать Дашутке хотелось, аж животик сводило!

– Я читала, – хмыкнула Маша, – ничего особенного.

– А еще у нас девочки Апулея ночью читали, – жадно жуя калач, говорила Дашутка, – про то, как один молодой римлянин превратился в осла и все боялся что никогда больше не будет знать женщин, однако наоборот, когда он стал животным, женщин у него стало еще больше, чем до превращения, что оказывается молодые римлянки все очень любили делать это с ослами, потому что у ослов большие…

– Уши, – перебила ее Маша, – уши у ослов большие.

– Машенька, голубушка, ты все знаешь, а какой он бывает ну…

Даша замялась.

– У кого? У штаб-ротмистра Желтухина? – ехидно переспросила Маша.

Маша знала, что во время последнего августейшего посещения Смольного, штаб-ротмистр Желтухин, будучи самым молодым офицером в свите, срывал самые страстные и самые откровенные глансы девушек… И девочек.

– Ну и хоть бы у него, – покраснев, сказала Даша.

– У него вот такой, – расставив ладошки примерно на четыре вершка, показала Маша.

Даша прекратила жевать и судорожно проглотив недожеванный кусок калача тоже расставила свои ладошки, отмерив на треть аршина.

– И он с ним что? – спросила Даша старшую товарку.

– Махается, – ответила Маша.

– Что? – не поняла Даша.

– Махается, ну слово это теперь такое при дворе, – скривило личико Маша, – если фрейлина или дама с каким офицером, то про них говорят, что они махаются, поняла?

– А я? – спросила Даша.

– Что ты? – недоуменно переспросила Завадовская.

– А я тоже буду махаться?

– Будешь, непременно будешь, куда же ты денешься! – со смехом воскликнула Маша. ….

Ночью Дашеньке приснилась мадмуазель Бежо.