Страница 1587 из 1599
— Рудольф, я достойно выгляжу?
— Эрнст, ты звезда кинематографа! Но всё же держался бы ты от него подальше.
— Ничего, он теперь смирный, а этот фильм будет смотреть сам фюрер. Он должен запомнить моё лицо. Ты нас обоих снял?
— Да, сейчас ещё пройдусь по его форме.
— Теперь снимай грузы.
Йордан навел камеру на лежавшие на снегу шесть свинцовых кубов с надписями на каждом: «10 килограмм». Затем, не прерывая съёмку, приказал солдату сложить их в рюкзак и надеть на Долгова.
Шеффер тем временем делал в журнале соответствующие записи и, не удержавшись, чтобы ещё раз мелькнуть перед объективом, застыл на линии старта.
— Первый, бежишь на полную выкладку! Даже когда тебе покажется, что ты уже не можешь, всё равно беги. Мой препарат даёт неисчерпаемые силы! И мы договорились — без глупостей! На сей раз я тебя не прощу. Ты будешь рядом, когда объект начнёт уничтожать доктора. Не заставляй меня делать это. А теперь пошёл!
Шеффер театрально махнул перед камерой фуражкой и отскочил в сторону. Долгов медленно побежал трусцой, затем постепенно его бег ускорился.
Бежалось легко. Ноги сами пружинили и ускоряли бег. Когда он пробегал мимо профессора, то закрывал глаза, чтобы не чувствовать этого острого отвращения к себе и не поддаться соблазну свернуть ему шею. Он лишь слышал стрекотание камеры и понимал, что замкнул очередной круг. Сердце ухало в груди как колокол. Оно сотрясало грудную клетку, но он его надрыва не чувствовал. Сердце было будто чужое и билось из последних сил в чьей-то чужой груди.
«Что же ты никак не остановишься!» — обращался к нему старпом. Как было бы здорово рухнуть сейчас замертво и никогда больше не видеть профессора, и его эсэсовцев, и эту ненавистную тропу. Получилась бы прекрасная шутка от Долгова!
Но сердце упрямо продолжало биться, и он бежал, бежал, бежал!
В очередной раз услышав стрекот кинокамеры, он не удержался и взглянул на Шеффера. Оберштурмфюрер ликовал. Он радостно хлопал по спине помощника и показывал на часы, затем схватил журнал, чтобы отметить очередной круг.
У Долгова сбилось дыхание, и он почувствовал, как кровавая пелена застилает ему глаза. Сейчас он опять потеряет над собой контроль, бросится на профессора и погубит Артёма. Сжав зубы, старпом пытался заставить себя продолжать бег, но ярость, будто вулкан, рвалась изнутри. Зарычав, словно дикий зверь, задыхаясь от забившей рот пены, он остановился и вдруг почувствовал, как силы его покидают. Рюкзак внезапно приобрёл свой вес, ноги подкосились, сердце вновь стало чувствовать и резануло страшной болью. Долгов пошатнулся и рухнул на спину, ощутив, как острые углы груза впились в спину. Дальше сознание перешло в сумеречное состояние, и он лишь мог видеть бездонное небо, не в силах даже двинуть глазами. Вдруг небо заслонило уродливое лицо Шеффера, и растянувшийся рот профессора голосом, будто доносившимся из колодца, выговаривал:
— Ты мог сделать ещё десяток кругов! Ты меня обманул. Поэтому я покажу тебе свою вторую шутку! Я сейчас открою вентиль с азотом!
Долгов застонал и дёрнулся, отдав на это последние силы. На мгновение сознание к нему вернулось, и он увидел, что профессора рядом нет. Тот стоял в стороне и что-то записывал в журнал. А дальше всё погрузилось в темноту, и Долгову показалось, что сердце не выдержало и всё-таки остановилось. Тогда на его лицо набежала улыбка.
«Я всё-таки тебя обманул, Шеффер!» — мысль взмыла последним всплеском и затухла.
Оберштурмфюрер отложил журнал и обернулся к Йордану.
— Очень неплохо! Ты всё снял?
— Да, фильм выйдет прекрасный.
— Больше всего я боялся, что ты вдруг скажешь, что у тебя заело камеру.
— По совести, я этого тоже боялся. Эрнст, а почему он улыбается?
Шеффер взглянул на солдат, проносивших за руки и ноги Долгова. Голова старпома безвольно свисала и оставляла на снегу борозду.
— Наверное, он очень доволен собой! — профессор засмеялся и отвернулся. — Нашему Голиафу понравилось быть кинозвездой. Хотя видно, что он на пределе. Боюсь, что ноль шесть станет для него последней.
— А у меня такое чувство, что он уже…
— Ты не наблюдателен, Рудольф. Взгляни на его шею. Я сразу заметил пульсацию вены. Благо, по его венам теперь можно изучать кровеносную систему человека.
— Да, это немного режет глаз. Как к этому отнесутся в Берлине?
— Ничего, ради солдат-победителей фюрер закроет глаза, если даже мы им отрастим рога. Ты уже убрал от объекта доктора?
— Нет. Я думал — пусть полежит до конца пробега единицы. Он ведь гарантия успеха.
— Зря. В успехе я был уверен с самого начала. С первым легко работать. Он чужую жизнь ставит превыше собственной. Такие экземпляры редко, но встречаются. А потому мы могли не демонстрировать связанного доктора. Хватило бы просто ограничиться рассказом. У Арнольда Филиппыча богатое воображение, и долго его уговаривать бы не пришлось. Но что поделать, имею слабость — люблю яркие постановки! Пошли, Рудольф, в смотровую. Я хочу побеседовать с доктором. Что он там говорил насчет глаз?