Ты дура, детка!

Я посмотрела на Илью. В его глазах плескался покой, умиротворение и ещё какое-то чувство, которое я никогда не могла определить. Но оно мне нравилось, потому продолжала им напитываться, словно разряженный аккумулятор.

Илья наклонился, легко коснулся моих губ своими. Поцелуй получился очень нежным. Я улыбнулась. На ум пришли фильмы о любви.

В таких сценах, как сейчас, разыгрывалась между мной и Ильёй, по сюжету обычно звучала музыка. Но в нашем случае кричала кукушка. От этого романтика тёмного леса становилась зловещей, бросающей вызов обычному течению бытия, вкусной и животворящей.

Вот ведь слово подобрала: «вкусной»! Но, в каком-то смысле – да. Мне хотелось поглощать обстановку, растворять её в себе.

Илья ещё раз меня поцеловал, но на этот раз в лоб, словно демонстрируя собственную ранимость. Усмехнулась, ведь понимала, что начинались показательные пляски Илюшиного чистосердечия, призванные найти отклик в моей душе. Но не находили – открытости не замечала у Лоскутова. Увы. Всё что сейчас происходило – чепуха, психологическое программирование.

Образ, где он, она и вокруг страшный мир, навязан нам фильмами, любовными романами. Ими мы увлекались в прыщавый период своего взросления. Да, мелодия звучала у нас в головах, как в романтической картине, но называлась она: «Шум гормонов». А кинематографисты старались, делали свою работу честно, и герои втискивались в необыкновенной красоты пейзажи, на фоне коих обязательно целовались – трепетно и страстно. Без слов нам транслировалась со страниц или экрана некая идея, заключающаяся в упрощённом виде: они всегда готовы вместе сражаться против изменчивого света.

Нападение – защита. Оборона – капитуляция.

Кругом трансляция и навязывание идей, сублимация и позёрство.

Кругом. И я часть этого мира, ведь особое состояние и обстановка действовали и на меня.

Мы с Ильёй сейчас шагнули на тропу шаблонов. Я, Илья и мой страх перед грядущим. Только в нашем сюжете с врагами сражаться буду только я.

Вдруг лицо мужчины, его взгляд изменились. Иллюзия оборвалась жестким, страстным поцелуем, обрушившимся на мои губы. Руки любовника прошлись по спине, но не задержались на ней, а легли на ягодицы.

Илья требовал ласк, вынуждал меня ответить ему взаимностью. В душе я хохотала: момент душевного целомудрия был разрушен. И правильно! Пусть катится к лешему. Так всё привычнее, спокойнее, проще для нас обоих.

Отстранилась от Ильи, но мой взор наткнулся, на стоящую рядом Люси.

Я прохрипела:

– Комарова, не хорошо подсматривать. Иди, и сделай вид, что ничего не разглядела.

Илья ошарашено взирал на меня, но из кольца рук не выпускал.

Тряхнула головой и всмотрелась в лицо подруги. Она стояла, держась за горло рукой. Бледная, с распущенными волосами, в одной кофточке и брючках.

– Милка, что случилось? – встревожилась я. – Почему ты раздета?

Я миллион лет не называла её Милкой – подруге не нравилось. Но наедине, в моменты откровений и женских посиделок «на двоих», я продолжала в шутку называть её Милой. Это был наш секрет.

Много же у меня секретов!

– Здесь никого нет, – произнёс Илья ровно в тот момент, когда я оттолкнула его, осознав, что передо мной призрак.

Ничего не говоря, рванула по тропинке к дому. Сердце клокотало внутри, ноги стали деревянными, а ладони – кололо тысячью игл.

– Стой! Я помогу! – орал сзади Илья.

Я бежала. Дыхание перехватывало, а перед глазами появились чёрные пятна. Тёмный лес расплывался, а светлое пятно усадьбы – смазывалось. В горле возник спазм, и я не смогла втолкнуть в себя воздух и начала проваливаться в обморок.

Нет! Мне нужно быть в сознании! Пожалуйста! Пожалуйста!

Я опустилась на колени. Трясла головой, хваталась за горло, царапала кожу, чтобы прийти в себя.

Илья подхватил меня за плечи.

– Я здесь, – говорил он. – Здесь. Всё хорошо. Вдох. Сделай вдох.

– А-а-а, – простонала я и мои лёгкие заполнились.

Илья помог мне подняться и придерживал, пока мы быстро, насколько это возможно делать на ватных ногах, шли к дому. Когда в просвете между деревьями стал виден угол дома, раздался громкий хлопок.

Всё что происходило дальше, было, как в тумане. Я вырвалась из крепких рук, рванула к зареву, но не смогла сделать и пары шагов – упала. Илья подхватил меня, и мы направились к лужайке, где стоял стол, барбекю, плетёные кресла с пледами.

Там уже собралась толпа.

Запах мяса и костра ударили в нос, одурманили. Я попыталась вырваться, чтобы попасть в дом. Меня удерживали – люди, не пускали. Лиц не запомнила, они смазались в сознании. Я билась, выла что-то нечленораздельное.

Огонь разрастался всё сильнее, заполняя собой раскрытые окна, полощась в проёмах, словно подхваченные ветром оранжевые живые шторы.

В какой-то момент я перестала сопротивляться, остановилась, но меня всё еще не выпускали из объятий. Кто? Не знаю – плевать, ведь моё внимание полностью поглотила появившаяся в окне фигурка девушки. Она легко сошла по воздуху на землю. Языки пламени, окутавшие её тело, выглядели тонким плащом – ярким, бушующим.

Рыжая.

Она двигалась быстро, мягко ступая босыми ногами по газону. Призрак подошла ко мне и замерла, глядя в глаза. В её радужках отражался огонь, контрастируя с белками.

– Решение за тобой, – прошептала Она, а из-за её спины вышла прабабушка всё в том же изящном платье, но теперь её волосы были распущены и красивыми тёмными волнами лежали на плечах.

– Месть, – толи прошептала, толи вскрикнула я, теряя сознание.

Глава 5

Подоконник очень холодный, но я продолжала сидеть на нём, пялясь на освещенные тусклым фонарным светом тротуар и проезжую дорогу, возле корпуса больницы. Я здесь уже три дня. Меня сюда засунул Илюшенька – чтоб ему пусто было, и я пропустила похороны Люси.

Урод! Варвар! Сатрап!

Не прощу!

К тому же у Лоскутова были все основания запереть меня здесь. Эти гады в белых халатах посоветовали ему беречь мою психику от стрессовых ситуаций. Куда уж без потрясений на похоронах – тем и апеллировали, заперев меня в палате. Пообещали, что со временем приду в себя, и мне позволят поехать на кладбище, над могилкой скорбеть.

Открылась дверь и в палату вошел Илья. Вот ведь: козла помянешь – он в твой огород наведается.

Я не стала менять позу или как-то давать понять Лоскутову, что я заметила его. Он остановился в дверях. Не подходил – наблюдал, как за зверюшкой. Взвешивал, наверное: кинусь на него или нет? Я смотрела на отражение мужчины в стекольном полотне и чувствовала, что по щекам потекли слёзы. Не вытирала их – пусть будут.

Лоскутов приблизился ко мне и тихо произнёс:

– Привет.

Его голос казался глухим, осторожным.

– Ты лишил меня возможности попрощаться с Людой.

– Я принёс тебе… Вот тут, смотри.

– Ты лишил меня возможности проститься с Людой.

Невольно поёжилась. Обхватив себя за плечи, сжалась. Слёзы продолжали течь по моим щекам, капая на свитер. Я не поворачивалась к Илье – боялась, что не сдержусь, влеплю ему пощечину.

– Я узнавал. Тебя могут выписать на следующей неделе. Съездим на кладбище. Обещаю.

Помотала головой и уткнулась в согнутые колени. Мне было жаль себя. Жаль настолько, что хотелось выть, царапаться, выкрикивать ругательства, обвинять. Моя душа клокотала болью.

– Я испугался. За тебя.

Продолжала молчать и не рефлексировала, словно не было никого в комнате.

– Мне трудно говорить с тобой сейчас. Извиняться. Но я люблю тебя и… Всё что сделал, пусть и неправильно, это для тебя.

– Любовь? Ты сказал: «Любовь»? – мой голос стал хриплым, и перекатывался, словно проходил через жернова мельницы. – Какая любовь, Лоскутов?

– Я люблю тебя.

– Ты меня любишь. Ты, Лоскутов. Не я!

Нарывалась и понимала это, но остановиться не могла. Он отнял у меня возможность выполнить свой долг перед подругой. Мы едва ли не с рождения вместе и у меня ампутировали последние минуты с ней.