Кричи громче

– Ты погоди, сейчас будет весело, – он встал за костром и изобразил смесь Дракулы и епископа, хотя, признаться, разница между ними была несущественной. Речь Тимми была сумбурной и малопонятной, он вытягивал каждую гласную, будто хотел пропеть ее, руки истерично метались в разные стороны. Скажу честно, это действительно выглядело забавно. Тимми стоило бы пойти в драмкружок.

– Покаааайся, Боообби, покааайся, `ооообииин… покааайтесь… бооог видииит всеее, – затем добавил: – А с тебя Мишель хватит, ты уже достаточно чиста, иди домой, дитя мое, и съешь мороженное. Столько, сколько захочешь.

Я никогда так не смеялся, уверен, что девчонки тоже. А когда Тимми сделал крючок указательным пальцем и подставил его к носу, мы попадали в истерике. К сожалению, Тимми на этом не остановился и совершил роковую ошибку. Он повернулся к нам задом, закинув на спину низ мантии, и громко пукнул в костер. Пламя лишь слабо колыхнулось от ветра, все самое лучшее досталось штанам Тимми, которые тот не снял, но зрелище все равно было захватывающим. Мишель и Робин фукали, закрывали носы и хохотали в голос, а я впервые ощутил недоброе предчувствие. Я бы даже назвал это предзнаменованием. Что-то заставило меня обернуться, но болотная трава хранила молчание. И все-таки я испытал сильный порыв бежать сломя голову подальше отсюда.

Наконец мой друг уморился и присел рядом.

– Признайся, Тимми, ты наделал в штаны, – пошутил я.

– Вовсе нет. Показать? – задорно ответил Тимми, и я поверил, что он правда покажет, поэтому резко замотал головой.

– Ты – пердушка, – вставила свое Робин. – Лягушка-пердушка.

Тогда Тимми стал прыгать по болоту, изображая лягушонка.

– Я больше не могу, – смеялась Мишель, и никто не мог, наши щеки уже болели от смеха.

Пришло время выдвигаться домой. Отец мог вернуться с работы пораньше, чтобы застать их врасплох, и мы надеялись его перехитрить. Сели на велосипеды, направились в сторону дома Тимми. Однако нас ожидал сюрприз. Неожиданно за поворотом, скрытые в камышах, стояли родители ребят и епископ Рахель собственной персоной. Лица их были перекошены от гнева. Уж не знаю, как ему удалось нас обнаружить, видимо, священник следил за нами с самого начала или увидел дым от костра, впрочем, неважно. Знаете, есть такие люди, которым необходимо все контролировать. Держать в узде. Рахель был из таких. Он видел корень проблемы в детях, их непослушании, неповиновении, поэтому выставлял жителям свои правила.

В руках отец Тимми держал ремень, в зубах – сигарету. Я пришел в ужас, ведь не сошел еще старый шрам на щеке моего друга. Священник явно видел слишком много и взгляд его подтверждал, что нам придется поплатиться за это. Мы до смерти перепугались, когда Тимми вдруг схватили за руку и он отчаянно завизжал. Рядом раздался крик:

– Найджел! Ему же больно! – возмущалась мама.

– Заткнись, Линда. Я разберусь сам, – ответил он, выронив сигарету на землю.

– Оставьте, Найджел. Побойтесь Бога, – вмешался священник. – Они все понесут наказание перед лицом господа нашего, за то что посмели ослушаться и оклеветали слугу его, – взгляд направился на меня, и я понял, что и в этот раз вся ответственность ляжет на мои плечи.

Нас отвели в церковь и вынудили молиться о прощении. Поставили коленями на кусочки смолы, которые явно не в первый раз применялись не по назначению. Священник оказался любителем телесный наказаний, но только тех, что поощряются богом. Очень удобно творить зло и находить ему оправдание свыше, понимаете? Возможно, поэтому в храме божьем, как это называет Рахель, водится столько садистов.

Никогда не забуду, как маленькие твердые камешки впивались мне в коленные чашечки, словно ростки бамбука, прорастающие через плоть. Мы повторяли слова раскаяния под надзором Рахеля, а он не ленился бить прутьями по спине, стоило нам прерваться хоть на секунду. Не знаю, каким образом удалось Мишель и Робин перенести эту пытку, видимо, им было не так больно, ведь обе они легкие как пушинки, но ни капли слезы не скатилось с гордых личиков. Меня действительно поражает, какими стойкими могут быть маленькие дети, если чувствуют, что это необходимо, или если понимают, что так лучше для друзей. Вероятно, епископ был в бешенстве, ведь его цель состояла в том, чтобы поломать нас, выбить любой порыв к сопротивлению. На какое-то мгновение мне показалось, что у него это получится, когда Робин готова была вот-вот потерять сознание, но сестренка выдержала, она резко открыла глаза, будто увидела ангела, вставшего перед ней, и более их не закрывала. Вопреки желаниям Рахеля, каждую секунду вместо раскаяния во мне зарождался гнев, дикая животная злость, требующая вцепиться зубами в глотку жертве и не отпускать, пока она не испустит дух.

Не знаю, сколько времени прошло, пока мы стояли как рабы в тени горящих свечей с запахом ладана, но в какой-то момент священник решил, что с нас достаточно. Мы встали на ноги, а к коленям приклеились маленькие вонючие кусочки, и мы с отвращением их стряхнули. С тех пор не единожды мне снится сон, где смола не отваливается, а впивается в тело, сливается с ним, и я загораюсь будто спичка, когда епископ подносит ко мне огонь. Затем он встает передо мной на колени и молится о спасении своей души. А потом поднимает лицо, и вместо человека я вижу черную собачью морду с горящими красными глазами, а после этого с криком просыпаюсь.

Родители забрали Мишель с Тимми, где их ожидало следующее наказание, при этом нашей бабушке даже не сообщили о случившемся. На улице уже смеркалось, и священник просто отправил нас домой, униженных и побежденных, по крайней мере так он считал. Вы скажете: не самая лучшая идея бросать детей одних, и что он обязан был уведомить бабушку, и я с вами соглашусь. Но, думаю, Рахель получил, что хотел, а остальное его не интересовало.

Я посадил Робин на велосипед, чтобы отвезти домой, плохо представляя, как смогу крутить педали закостенелыми ногами, когда она неожиданно расплакалась.

– Я все расскажу Ба-Ма.

Она снова превратилась в ребенка, кем и являлась, но я уставший и раздраженный не в силах был с ней нянчиться.

– Нет, Робин, ты будешь молчать, – приказным тоном сказал я.

– Не буду, не буду и точка. Она накажет Рахи… Раха… накажет плохого дядю, – всхлипывала она.

– Нет. Послушай сюда, Робин. Она накажет тебя, нас обоих, потому что мы сбежали. А Рахеля еще поблагодарит за то, что он сделал…

– Врешь!

– …и ты не скажешь ни единого слова. Будешь молчать, как немая. А иначе бабуля тебя отшлепает и я тоже. Ясно тебе? – сурово скомандовал я.

– Ты злой, – ревела она.

– Я спросил: тебе ясно?

– Ага.

Когда мы приехали домой, уже стемнело. Я решил, что лучше войти через главный вход. По пути хотел убедиться, что сестра сдержит слово.

– Слушай, Робин. Не все можно рассказывать взрослым.

– Врать плохо, – ответила она.

– Не всегда. Некоторые вещи нужно хранить в тайне… или тебя поругают. Ты уже достаточно большая, чтобы понимать это, – я лукавил, считая ее малявкой, но дети любят, когда их принимают за взрослых. – Например, мы врем, что спим, а сами сбегаем, чтобы погулять, потому что нас накажут. А в итоге весело проводим время. И кому от этого плохо?

– Тимми и Мишель… – жалобно сказала она.

– Они сами о себе позаботятся. Как и мы теперь сами по себе. Просто делай, что я скажу, и поддакивай, – снова приказал я.

Мы прошли в дом, и первым среагировал дед. Он стал орать, что мы заходим в обуви в коридор (а мы обычно так и делаем), вместо того чтобы оставить обувь за дверью. Затем, опомнившись, возмутился, где мы шляемся затемно. Тут подоспела бабушка, недовольно оглядывая нас снизу вверх.

– Мы тут с ума сходили! Может, пояснишь, где вы были?

– Извини, ба. Мы… мы ходили в церковь, – пояснил я.

– Что-то? – ее лицо стало мягче.

– Робин приснился плохой сон, – сочинял я на ходу, перетаптываясь с ноги на ногу, – про монстра, и я вспомнил, что епископ Рахель говорил, в таких случаях нужно молиться и поставить свечку… поэтому привел ее к нему.