Страница 95 из 139
Неудавшийся доброволец Гучков на вечернем заседании выступил со словами осуждения, которые по сути должны были быть направлены к самому себе: «Мы воевали плохо. Теперь мы воюем еще хуже. Проиграем мы войну – не знаю. Но мы идем к этому. Страна и армия морально больны. Целые отрасли промышленности при смерти. Падение добычи топлива и металла ужасное. Снабжение армии ухудшилось. Производительность труда упала. Продовольственный кризис наступил. Сельскому хозяйству нанесены непоправимые удары. Финансовый крах уже свершился, и мы живем сейчас лишь за счет печатных станков. В общественной атмосфере накапливается тревога и неудовольствие. В центре всего ненормальное состояние революционной государственной власти. Власть больна тем, что ее нет. Есть лишь тень власти, которая появляется подчас с помпезными атрибутами, которая начинает говорить в таких тонах, от каких мы уже давно успели отвыкнуть»67.
Гучков был прав. Положение действительно было тяжелым. Временное правительство пошло на значительные расходы. С начала войны по февраль 1917 г. на военные расходы было потрачено 30 461,9 млн руб., а с марта по конец августа 1917 г. – 10 930,8 млн руб.68 С 6,5 млрд руб. в декабре 1916 г. эмиссия выросла до 16,5 млрд. Этот процесс шел безостановочно. С 1 (14) марта 1917 г. по 1 (14) октябрь 1917 г. было выпущено кредитных билетов на 7340 млн руб. (за тот же период 1916 г. – на 1688 млн руб.). В среднем за месяц войны Временное правительство выбрасывало 1048 млн руб., до революции ежемесячно печаталось около 264 млн руб. Бумажные деньги покрывали уже 80 % расходов69. Тем не менее руководителя ЦВПК никто уже не хотел слушать. Во всяком случае, желающих было немного. Свое время он исчерпал, как раз когда собрался рассказать о природе демократии. Под аплодисменты справа и крики «Прервали вовремя» слева он покинул
трибуну70.
Совещание быстро превратилось в говорильню. Практических результатов оно не имело и не могло иметь. Возвратившийся из Москвы в Смоленск Алексеев не скрывал своего раздражения. Встретившись с князем Друцким, он выразил свои мысли, этот разговор свидетельствует о многом: «Подло то, что эти подлые кадеты “спихнули” Николая, когда мы почти заканчивали наши приготовления к весенней кампании. Эти господа были в полном курсе наших работ главным образом по артиллерийскому снабжению и прекрасно знали, что с весны немцы были бы буквально засыпаны, сметены нашим снарядами, знали, что той феноменальной мощности артиллерийский огонь, который мы развернули бы, выдержать немцам было бы невозможно! Знали, что неудачи или даже неуспеха у нас с весны быть не могло, и потому они поспешили “спихнуть” Николая, так как наличие военного успеха делало революцию фактически невыполнимой и невозможной»71.
14 (27) августа Москву покинул и Корнилов. Он возвратился в Могилев. Перед отъездом генерал заявил о необходимости объединиться вокруг Временного правительства и сосредоточить все внимание на возрождении страны и особенно на самом главном вопросе – «оздоровлении армии». «В своей речи на совещании, – сказал он в беседе с журналистами, – я отмечал необходимость безотлагательного осуществления ряда намеченных мною мероприятий в этой области, и я думаю, что правительство после совещания немедленно санкционирует эти предположения к проведению в жизнь, причем, конечно, будет обращено одинаковое внимание на оздоровление как фронта, так и тыла». При этом генерал счел необходимым отметить, что «по существу эти мероприятия не встречали возражений со стороны Временного правительства и до московского совещания»72.
Рига
Вскоре последовали события, которые очевидно свидетельствовали о том, что время споров о темпах наведения порядка заканчивается. Боеспособность русской пехоты так и не удалось восстановить в полной мере. Корнилов только удержал ее в относительно контролируемом состоянии. Германские наступления на Восточном фронте на Червищенском плацдарме, под Ригой и Якобштадтом доказали это1. Удар по Риге планировался с 1915 г. Он был организован одними из лучших военачальников Второго рейха – генералами Максимилианом Гофманом и Оскаром фон Гутьером – и артиллерийским гением Первой мировой войны – подполковником Георгом Брухмюллером. Для него было выделено 11 пехотных, 2 кавалерийских дивизии, 170 батарей – всего около 60 тыс. человек и 2 тыс. орудий и минометов (включая 230 минометов среднего и крупного калибра).
Противник предполагал связать наступлением силы 12-й русской армии, а затем окружить и уничтожить их под Ригой. В тылу оборонявшихся должен был быть высажен десант. Для взлома обороны применялась новая система «штурмовых отрядов», которые должны были блокировать опорные пункты сопротивления, нащупывать слабые участки и просачиваться на них в тыл. Сочетание использования химических и обычных снарядов также обещало дать особый эффект. Тем не менее такого незначительного сопротивления немцы просто не ожидали встретить. 1 сентября в 4 часа утра была произведена газовая атака, в 6 часов начата артиллерийская подготовка, а уже в 9:10 утра к русскому берегу пошли первые понтоны с немецкой пехотой2. Перед наступлением на русскую сторону перебежал солдат-эльзасец, известивший о том, что готовится прорыв. Был составлен план его отражения, но реализовать его не представилось возможности3.
12-я армия слыла самой разложившейся частью Северного фронта4. Комиссар армии Станкевич и его сотрудники, по воспоминаниям помощника комиссара, не перенапрягали себя борьбой за восстановление морали: «…это были славные ребята, изнывавшие от скуки и не знавшие, чем занять время»5. К началу августа некомплект в частях 12-й армии составил 30 тыс. человек, или 15 % штатной численности. Приходившие пополнения были представлены молодыми возрастами, новобранцы были слабо обучены и почти не имели представления о воинской дисциплине и порядке6. Все это не замедлило сказаться на ходе боев. «Каждый полк, – отмечал комиссар Северного фронта, – стал действовать самостоятельно и по своему почину, и везде почином было отойти назад. Противник около 9 часов утра без потерь начал переправу своих войск на правый берег»7. Ставка практически сразу же вынуждена была признать успех немецких действий и в районе переправы и Митавского шоссе, где немцы начали атаку 20 августа (2 сентября). Фронт здесь был прорван к вечеру8. Поклявшаяся защищать революцию 186-я дивизия (одна из наиболее надежных в армии) не оказала практически никакого сопротивления9.
Помощник комиссара при главнокомандующем Северным фронтом, член ЦИК Совета рабочих и солдатских депутатов В. С. Войтинский лживо извещал страну: «19 августа (1 сентября. – А. О.) под прикрытием ураганного огня противнику удалось переправиться на правый берег Двины. Наши орудия не могли помешать переправе, так как большая часть орудий, прикрывающих район переправы, была подбита противником. Наш плацдарм был засыпан снарядами и бомбами с удушливым газом. Войска вынуждены были отступить на 5 верст от Двины на фронте протяжением 10 верст. Для восстановления положения двинуты свежие войска. Перед лицом всей России свидетельствую, что в этой неудаче нашей армии не было позора. Войска честно исполняли все приказания командного состава, переходя местами в штыковые атаки и идя навстречу верной смерти. Случаев бегства и предательства войсковых частей не было»10.
«Войска дрались честно и доблестно, – заверял Войтинский в другой телеграмме. – Один полк почти весь день сражался без всякой связи с другими полками дивизии, будучи от них отрезан. Другой полк, потеряв большую часть своего состава ранеными и отравленными, почти уничтожен. Третий полк на протяжении нескольких верст теснил превосходящего его силами противника. Н-ский артиллерийский дивизион снялся с позиции с последними цепями пехоты, но вынужден был оставить 8 орудий в виду громадной убыли людей и лошадей. Потери у нас значительны, но настроение в войсках бодрое. Солдаты за 10 верст выносили на руках своих раненых товарищей и офицеров. Огромное количество раненых прибывало на перевязочные пункты с оружием в руках. В районе боев я нигде не встречал картин паники и только на тыловых дорогах наталкивался на отдельные кучки уклоняющихся от боя. К собиранию этих кучек принимаются меры. Считаю долгом отметить дружную работу комитетов и командного состава»11. Позже Войтинский объяснил первую телеграмму желанием защитить солдата, а вторую – результатом встреч с членами комитетов, по рассказам которых он и описал эту картину12.