Страница 68 из 139
Революция, по словам Брусилова, была неизбежна, необходима и даже несколько запоздала. Армия при этом все равно оказалась неподготовленной к ней, и мало развитый солдат просто не смог правильно понять смысл изменений: «Свобода подействовала на несознательную массу одуряюще. Все стремятся завладеть правами и освободиться от обязанностей»28. Единственное, что при этом все-таки волновало командующего фронтом, была опасность со стороны большевиков. Он был первым и единственным из генералов, который заговорил об этом.
Позиция военных оказалась расколотой.
Главнокомандующие Северным и Западным фронтами Драгомиров и Гурко поддержали Алексеева. Первый был краток в выводах и требованиях: «Так больше продолжаться не может. Нам нужна власть. Мы воевали за Родину. Вы вырвали у нас почву из-под ног, потрудитесь ее теперь восстановить. Раз на нас возложены громадные обязательства, то нужно дать власть, чтобы могли вести к победе миллионы порученных нам солдат»29. Главнокомандующий Румынским фронтом Щербачев занял относительно нейтральную позицию. Так, во всяком случае, поняли его слушатели. Тем не менее и он потребовал передачи верховной власти в армии Главковерху30. Особенно непримиримо по отношению к демократизации армии был настроен Гурко, считавший, что «…для сохранения боеспособности армии важно не сочувствие солдата целям войны, а наличие дисциплинарной власти начальника»31.
Гурко категорически протестовал против принятия «Декларации.» и основных положений Приказа № 1, вошедших в нее. «Про прежнее правительство говорили, – заявил он, – что оно “играет в руку Вильгельма”. Неужели тоже можно сказать про вас? Что же за счастье Вильгельму! Играют ему в руку и монархи, и демократия. Армия накануне разложения. Вы должны помочь. Разрушать легче, и если вы умели разрушить, то умейте и восстановить»32. Генерал привел примеры разрушения дисциплины эмиссарами Совета33. Он излагал совершенно очевидные истины, ссылался на свой собственный опыт в Южной Африке, где регулярные части с жесткой дисциплиной проявили большую боеспособность, чем добровольцы, которые прекрасно знали, за что они сражаются. Но эти слова были обращены к людям, для которых они звучали кощунством. «Весь тон и содержание заявлений Гурко показывали, – комментировал Церетели, – что он пришел на собрание не с целью найти общий язык с демократией, а с целью объяснить свое решение уйти в отставку»34.
Алексеев в последний раз попытался переломить ситуацию, но это было бесполезно. Решение правительством и Советом было уже принято.
Верховному главнокомандующему это было еще не ясно, и он сделал все возможное для того, чтобы примирить расходившиеся позиции участников совещания. «Армия на краю гибели, – говорил он. – Виновны в этом все. Вина лежит на всем, что творилось за последние два с половиной месяца. Мы прилагаем все усилия, чтобы оздоровить армию. Мы верим, что новый военный министр будет своим влиянием помогать нам. Но этого мало. Должны помочь те, кто разрушал. Немало разложения армии было положено приказом Совета № 1. Тот, кто издал приказ, должен помочь нам ликвидировать его последствия. Совет должен издать ряд приказов и разъяснений, восстанавливающих авторитет офицеров. Скажите здоровое слово, что без дисциплины армия существовать не может. Помогите установить такой порядок, при котором до армии могут доходить только приказы военного министра и главнокомандующего. Если мы виноваты, смещайте нас, предавайте суду, но не вмешивайтесь. Не торопитесь издавать “Декларацию прав солдата”. Если она будет издана, то, как сказал генерал Гурко, все оставшиеся устои рухнут. Вместе с отказом от декларации, надо отказаться от лозунга мира. Скажите солдату простую истину: кто говорит – не надо войны, тот изменник; кто говорит – не надо отступления, тот трус»35.
Позиция Верховного была проста: он говорил о том, что глупо было предоставлять людям права, не возлагая на них обязанности36. Если эти слова и убеждали гражданских слушателей Гурко, Драгомирова и Алексеева, то только в правильности принятого ими решения. Им отвечали лидеры Совета. Первым был И. Г. Церетели, сразу отвергший то, что политика Совета «играет в руку Вильгельма». Более того, он заявил, что появление Приказа № 1 способствовало организации неорганизованной толпы и поэтому тот выполнил свою задачу: «Масса солдат хочет продолжать войну. Те, кто не хотят этого, неправы, и я не хочу думать, чтобы не хотели они из-за трусости. Это результат недоверия. Дисциплина должна быть. Но если солдат поймет, что вы не боретесь против демократии, он поверит вам. Этим путем можно спасти армию»37.
Церетели заявлял, что разложение армии началось до революции: «Единственной основой влияния Совета на армию является то, что он выражает идеалы революции. Революция требует разрыва со всей старой политикой, приведшей армию и страну на край гибели. Оздоровить армию и поднять ее боеспособность можно не попытками задушить в сердцах солдат стремление к миру и к освобождению от гнета старой дисциплины, а нахождением разумных способов удовлетворить эти стремления»38. В сложившейся ситуации армия была основной и практически единственной силой. А. И. Деникин был прав, когда утверждал: «Исследуя понятие “власть” по отношению ко всему дооктябрьскому периоду русской революции, мы, в сущности, говорим лишь о внешних формах ее. Ибо в исключительных условиях мировой войны небывалого в истории масштаба, когда 12 % всего мужского населения было под ружьем, вся власть находилась в руках – Армии»39.
Генералы хотели восстановить контроль над этой силой для победы над внешним врагом, но им не верили и им не собирались предоставлять возможность достичь первую цель. Наиболее искренен был М. И. Скобелев, заявивший о том, что Приказ № 1 был необходим из-за недоверия к офицерам и командованию на фронте, и при этом отношение Петросовета к командному составу с этого времени не изменилось40. «У нас была скрытая тревога, как отнесется к революции фронт, – говорил он. – Отдаваемые распоряжения внушали опасения. Сегодня мы убедились, что основания для этого были. Необходимо сказать правду: мероприятия командного состава привели к тому, что за 2^ месяца армия не уразумела происшедшего переворота… Мы согласны с вами, что у нас есть власть, что мы сумели ее заполучить. Но когда вы поймете задачи революции и дадите уразуметь народу объявленные лозунги, то получите ее и вы»41.
Иначе говоря, лидеры «революционной демократии» продолжали свою игру: отказываясь от участия в правительстве, не отказываться от власти или, во всяком случае, делать все, чтобы правительство эту власть не имело. Характерно, что почти одновременно в Совете шли горячие споры о дележе портфелей для будущих «министров-социалистов»42. Итоги совещания общими словами подводил А. Ф. Керенский – «военный министр революции», как назвал его Скобелев. Вдаваться в подробности ему не было необходимости. Решение уже было принято43. Теперь ему было нужно только скрыть это, и Керенский успокаивал генералов, как мог. «Ответственность мы берем на себя, – заявил он, – но получаем и право вести армию, и указывать ей путь дальнейшего развития. Тут никто никого не упрекал. Каждый говорил, что он перечувствовал. Прошу ехать на ваши посты и помнить, что за вами и за армией – вся Россия. Наша задача – освободить армию до конца. Но этот конец сам не придет, если мы не покажем всему миру, что мы сильны своей силой и духом»44.
Конец действительно не пришел сам. Правительство даже не пыталось поддержать даже собственных назначенцев, как только они предлагали выход из кризиса путем применения силы. Когда посланный в Кронштадт на должность военного коменданта член Государственной думы В. Н. Пепеляев (будущий премьер-министр правительства Колчака) предложил навести порядок путем расстрела нескольких сотен матросов, он встретил жесткое сопротивление в Петрограде. Ссылки на то, что иначе он не ручается за контроль над городом и флотом, не действовали. Г. Е. Львов заявил, что он скорее подаст в отставку, чем прольет «братскую кровь». В результате в отставку ушел Пепеляев45.