Страница 5 из 27
7 (20) января 1917 г. была арестована рабочая группа Московского ВПК. Формально она собралась для обсуждения вопроса о фабрично-заводских старостах. В момент начала заседания появилась полиция и, несмотря на возражения руководства комитета, арестовала восемь членов группы и двух присутствовавших на заседании выборщиков24. Вслед за этим немедленно последовали протесты и требования освободить арестованных со стороны руководителей комитета25. Члены рабочей группы Одесского ВПК в знак протеста отказались продолжать свою работу. Через два дня арестованные были освобождены26. Весьма интересным совпадением было то, что именно в день ареста московской рабочей группы Челноков счел необходимым обратиться к правительству с открытой телеграммой, в которой заявил о том, что в город поступает недостаточное количество хлеба, запасов муки в Москве, по его словам, оставалось на 5 дней, после чего «Москву ожидает настоящий голод». Городской голова просил принять меры27.
Неудивительно, что подобные заявления вызвали у населения панику и повышенный спрос на продовольствие. На улицах появились очереди в булочные. 11 (24) января московский градоначальник генерал-майор В. Н. Шебеко обратился к москвичам с разъяснением ситуации. «Ложная тревога ни на чем не основана», – заверял он. Как оказалось, запасы пшеничной (792 тыс. пудов) и ржаной (478 тыс. пудов) муки в Москве позволяли обеспечить снабжение ее хлебом в течение трех недель, даже если не будет никакого подвоза. Шебеко призывал жителей города успокоиться28. Генерал не ограничился словами. Им были приняты и другие меры: он лично инспектировал хлебную торговлю. Хозяева булочных, которые прекращали торговлю при наличии муки или вывешивали ложные объявления об ее отсутствии, подвергались штрафам от 500 до 1000 рублей29.
В начале февраля в связи с метелями и морозами, усложнившими обстановку на железной дороге, положение со снабжением Москвы мукой вновь ухудшилось. При наличии около 2100 вагонов с мукой, рассредоточенных по разным станциям к востоку от Среднего Поволжья, в первопрестольную столицу удавалось ежедневно перебрасывать по 17 вагонов из необходимого минимума в 35 вагонов в день. Недостаток покрывался из запасов интендантства и продовольственного отдела30. Впрочем, к концу месяца обстановка разрядилась: город стал ежедневно получать от 90 до 100 вагонов муки (преимущественно пшеничной), что позволило резко улучшить его снабжение хлебом31. В немалой степени снятию ажиотажа способствовало введение в Москве 20 февраля (5 марта) 1917 г. карточной системы распределения хлеба (по карточкам он распределялся по твердым ценам)32.
В целом можно отметить, что, несмотря на сложное положение, обстановка в Москве все же несколько разрядилась. В Петрограде с начала года она оставалась неизменно напряженной. 11 (24) января 1917 г. К. А. Гвоздев на заседании бюро ЦВПК заявил о том, что в условиях, предлагаемых властями, рабочая группа работать не может33. На следующий день под председательством Гучкова состоялось «многолюдное» заседание ЦВПК, где в ходе обсуждения требования Хабалова подверглись жесткой критике и было принято решение ответить на них протестом34. При этом в газетах было заявлено о том, что 12 (25) января ЦВПК принял требование петроградской полиции об уведомлении ее относительно времени, места и программы заседаний рабочей группы35.
13 (26) января Гучков ответил наконец на письмо Хабалова. Ответ был почти откровенно издевательским. Председатель ЦВПК заявлял, что он лично крайне отрицательно относится к закону 1 (14) сентября 1916 г., а так как указанный закон не возлагает на общественные организации обязательства сообщать о своих собраниях в администрацию, то ЦВПК не будет извещать о времени, месте и программе заседаний рабочей группы. Боле того, Гучков счел возможным прибегнуть к откровенной демагогии, обвиняя правительство в предвзятом отношении к общественным организациям. По его мнению, такое отношение, «диктуемое соображениями, чуждыми самым насущным в данное время интересам Родины, может принести стране непоправимый вред»36.
Вечером 17 (30) января в здание комитета явился пристав Литейной части с двумя чиновниками. Они удостоверились в том, что в помещении рабочей группы нет собрания, и удалились37. На следующий день сюда вновь прибыли представители администрации. Они должны были присутствовать на заседании рабочей группы, однако ее секретарь заявил, что собрания нет и оно не планировалось. Вновь повторилась та же история: убедившись, что в помещении рабочей группы никого нет, чиновники удалились38.
19 января (1 февраля) Хабалов вновь отправил Гучкову письмо, пытаясь доказать необходимость выполнения закона. Генерал призывал председателя ЦВПК войти в суть дела, так как рабочая группа обсуждает вопросы в резко революционной тональности и начальник гарнизона просто обязан принять меры. Поэтому генерал предупреждал: или ЦВПК будет давать требуемую информацию, или военные власти не допустят более собраний рабочей группы39. Ответа не последовало. На следующий день во время заседания рабочей группы ее помещение вновь посетили частный пристав и чиновник для особых поручений при градоначальнике. Явившемуся товарищу председателя ЦВПК М. И. Терещенко был задан вопрос о том, на каком основании группа ведет работу, не известив об этом предварительно власти. Терещенко прибегнул к отговорке. Он заявил, что рабочая группа подобных указаний от бюро ЦВПК не получала, и попросил К. А. Гвоздева закрыть собрание во избежание недоразумений. Представители власти составили протокол40. Эта история немедленно была отражена в прессе41, а 21 января (3 февраля) работа рабочей группы возобновилась в обычном
режиме42.
Именно в это время газеты либерального направления единодушно выступают с публикациями письма графа Д. А. Олсуфьева и разъяснительного письма Протопопова в адрес предводителей губернского дворянства, собранных в Москве в августе 1916 г.43 Исчерпанная и почти забытая история превращается в обвинение в адрес министра внутренних дел. Лучшим направлением для дискредитации власти, естественно, были опробованные на практике слухи о предательстве, лучшим поводом для этих слухов – встреча Протопопова с Варбургом в Стокгольме.
Принципиально важным вопросом было, по мнению Олсуфьева, то, что Варбург не являлся официальным представителем враждебного государства: «Вообще ни о каких германских дипломатах и помина не было, и беседа имела совершенно частный характер. Я настаиваю на этих обстоятельствах потому, что, как мне думается, все то преувеличенное внимание, которое вызвала в наших официальных кругах и обществе встреча А. Д. Протопопова с Варбургом объясняется несколько ее внешней официальной стороной. Всех интересовал вопрос, кто таков был сам Варбург, по чьему полномочию он выступал и при каких условиях происходил разговор. Действительно, беседа гамбургского банкира за чайным столом в небольшом кружке русских людей с формальной стороны не имеет больше значения, чем какая-нибудь случайная встреча с немцем в вагоне или беседа с военнопленным»44.
Полное отсутствие каких-либо доказательств предательства, естественно, ни о чем не свидетельствовало. Более того, сделанные Олсуфьевым разъяснения, фактически подтверждавшие правоту слов Протопопова, но отрицавшие причастность к организации встречи русского посланника в Швеции (который был информирован о ее подготовке45), были перетолкованы самым чудесным образом. 20 января (2 февраля) Милюков так прокомментировал их: «Для меня разоблачения гр. Д.А. Олсуфьева не были новостью, т. к. я сам имел случай указывать на “неточное” изложение А. Д. Протопопова и в частности на странность его ссылки, что будто бы наш посланник в Стокгольме г. Неклюдов просил его побеседовать с Варбургом, но, я должен признаться, я не ожидал, что на долю фантазии А. Д. Протопопова приходится так много, как это видно из письма Д. А. Олсуфьева»46.