Страница 48 из 139
К приходу поезда погода успокоилась. Встречающие построились в две длинные шеренги. Николай II вышел из вагона, Алексеев отдал ему честь, бывший уже император поздоровался с ним за руку, после чего обошел строй, к концу встречи по щекам его текли слезы. Присутствовавший при этом Кондзеровский вспоминал: «На всех эта встреча Государя произвела неизгладимое тяжелое впечатление, – по наружному виду как будто бы ничего не изменилось, все, как прежде, а между тем это был на самом деле только мираж, ибо Царя уже не было»77.
После завершения обхода Николай II принял Алексеева в своем вагоне. По свидетельству Деникина, император хотел исправить вариант отречения – в пользу сына, но Алексеев не решился телеграфировать новую версию документа. В стране и армии уже распространялся манифест, подписанный в Пскове. Документ, написанный рукой Николая, остался в хранении генерал-квартирмейстера Ставки. Алексеев хотел, чтобы бывший уже император оставался в Ставке вплоть до приезда великого князя Николая Николаевича (младшего) и формально сдал ему командование78. Алексеев хотел внешне соблюсти видимость того, что власть в армии передается легитимно. После этой встречи состоялась другая, уже в штабе, – с иностранными военными представителями.
В разговоре с Генбери-Вилльямсом Николай II сказал, что не хотел бы покидать Россию, но все же, если он вынужден будет это сделать, то он предпочел бы отправиться в Англию. Император выразил желание поддерживать переписку с английским генералом и добавил, что лучше всего в сложившейся ситуации было бы, ради продолжения войны, поддерживать новое правительство. Николай II высказал опасение, что революция может разрушить армию. К этому моменту он получил последние известия из столицы: великий князь Михаил Александрович отрекся от престола, а беспорядки в Петрограде прекращались. Его последними словами были: «Запомните, ничего не имеет значения, кроме победы над Германией»79.
4 (17) марта 1917 г. в Могилев вместе с великим князем Александром Михайловичем прибыла вдовствовавшая императрица Мария Федоровна. На вокзале ее встречал Николай II, великие князья, присутствовавшие в Ставке, и Алексеев уже со своим штабом. «…в 12 часов прибыли в Ставку в страшную стужу и ураган, – отметила она в своем дневнике. – Дорогой Ники встретил меня на станции. Горестное свидание! Он открыл мне свое кровоточащее сердце, оба плакали. Бедный Ники рассказал обо всех трагических событиях, случившихся за два дня. Сначала пришла телеграмма от Родзянко, в которой говорилось, что он должен взять все с Думой в свои руки, чтобы поддержать порядок и остановить революцию; затем – чтобы спасти страну – предложил образовать новое правительство и… отречься от престола в пользу своего сына (невероятно!). Но Ники, естественно, не мог расстаться со своим сыном и передал трон Мише! Все генералы телеграфировали ему и советовали то же самое, и он. подписал манифест. Ники был неслыханно спокоен и величествен в этом ужасно унизительном положении.»80
События в Петрограде первоначально вызвали надежду и сомнения среди ее противников. Их положение было чрезвычайно тяжелым. «Но в эту тяжелую пору, в марте 1917 г., – вспоминал Гофман, – произошло событие всемирно-исторического значения, казалось, опять давшее Германии надежду на победоносный исход: началась русская революция»81. Тяжелое положение на фронтах усугублялось продовольственным кризисом. 1916 год был неурожайным по всей Европе, но исключительно плохим в том году был урожай пшеницы в Венгрии – основной житнице союзников, а в самой Германии не хватало картофеля. Страна переживала так называемую зиму репы: основная часть населения была вынуждена питаться именно этим продуктом. Снабжение тыла проводилось по нормам, вдвое уступавшим по калорийности необходимым для поддержания здоровья82.
«В России революция! Как часто люди с реальными или вымышленными знаниями об этой стране провозглашали, что это событие вот-вот произойдет? – восклицал Гинденбург. – Я не мог поверить в это. Но теперь, когда революция произошла, она пробудила во мне не чувство политического удовлетворения, но скорее военного облегчения. Я спрашивал себя, было ли падение Царя победой партии войны или партии мира… Пока что поведение русской армии не давало ясного ответа на этот вопрос. Наше положение в отношении России было и оставалось неопределенным. Процесс разложения, без сомнения, уже начал развиваться в Русском государстве»83.
Реакция Людендорфа была гораздо более энергичной: «Сколько раз я мечтал о том, что русская революция облегчит наше положение, но эти чаяния всегда оказывались воздушными замками; теперь революция наступила, и наступила внезапно. Огромная тяжесть свалилась у меня с плеч. Тогда я еще не считал возможным, что в дальнейшем она подорвет наши силы»84. Вскоре последние сомнения были развеяны. «Русская революция, с военной точки зрения, является для нас счастьем. В данный момент время на нашей стороне», – отметил в своем дневнике 4 марта 1917 г. Гофман85.
Строительство новой власти
Монархия была свергнута, но уже в ходе переворота либералы столкнулись с Советом рабочих и солдатских депутатов и вынуждены были во многом подчиниться ему. Это, впрочем, не мешало им лелеять самые радужные надежды на будущее. М. М. Винавер и Ф. Ф. Кокошкин – одни из авторов Выборгского воззвания – вместе готовили первый манифест Временного правительства. Кокошкин, «по призванию, прежде всего, парламентарий», буквально сиял от восторга. «Вот опять мы с вами, – говорил он Винаверу. – Смотрите, какая тут символика. Помните, как в летнюю ночь в Выборге писали мы вдвоем завет 1-й Думы. Теперь меня просят сочинить привет свободной России, манифест Временного правительства. Давайте сочинять вместе. Начнем с того, чем мы закончили 11 лет тому назад»1. Эти люди как будто не хотели замечать того, что происходило буквально у них под носом, ведь разговор происходил в Таврическом дворце. «Свершилось великое, – говорилось в обращении Временного правительства к гражданам от 8 (21) марта. – Могучим порывом русского народа свергнут старый порядок. Родилась новая свободная Россия. Великий переворот завершает долгие годы борьбы»2. «Вестник Европы» патетически восклицал, сравнивая русскую революцию со свержением Луи-Филиппа: «При совершенно исключительных – и исключительно благоприятных – условиях совершилось крушение старого государственного и общественного строя. Светлым, благодаря этому, является будущее новой свободной России»3.
На самом деле настоящая борьба за будущее только еще начиналась. В первый же день своего избрания Гучков встретился с Поливановым и предложил ему организовать под своим председательством комиссию из офицеров для обсуждения реформ о положении в армии. 5 (18) марта было проведено ее первое заседание. Товарищем председателя был избран генерал А. З. Мышлаевский4. Позже Поливанов объяснил свою готовность преобразовывать вместе с Гучковым армию следующим образом: «Что ж поделаешь?! Надо действовать в духе времени!»5 Гучков поначалу не боялся его, очень многого ожидая от реформ. Эти ожидания он охарактеризовал следующим образом: «Не нарушая воинского духа и дисциплины, реформы устранят всякие ненужные стеснения, сравняют солдата в общественных правах со всеми остальными гражданами и поставят его в подобающее положение»6.
Между тем в комиссии сразу же обнаружились серьезные противоречия. Единство военных было формально в прямом смысле этого слова. С самого начала обнаружился конфликт между старыми и новыми «младотурками», между штаб-офицерами и генералами. На заседании в Военном министерстве Энгельгардт перебил речь Поливанова словами «никакие реформы невозможны, пока не сменены некоторые начальники»7. Старшие офицеры выступили против генералов, на очереди были выступления младших офицеров против старших и рядовых против офицеров. В Николаевской академии, где возникло сразу несколько комитетов (комитеты писарской и нештатной рабочей команд, полуэскадронный и академический комитеты), вскоре стали заниматься проверкой послужных списков на предмет законности зачисления в академию8. В Главном штабе писари захотели выбрать начальника штаба, Гучков остановил их, но не смог остановить Приказ № 1 Петросовета. Предводитель думских «младотурок» – П. И. Пальчинский – отметил, что раз зло сделано, остается лишь одно: канонизировать его9.