Страница 19 из 139
За четыре месяца (август – ноябрь) закупки хлеба нового урожая составили 102 млн пудов. Кроме того, имелись и 85 млн пудов резерва Министерства земледелия. Сделать больше не удалось. Резервы хлеба для армии и города постепенно сокращались30. Для решения этой проблемы по рекомендации А. Ф. Трепова министром земледелия был назначен А. А. Риттих31. Это был энергичный человек, заслуженно пользовавшийся репутацией настоящего знатока своего дела32. К моменту его назначения на фронтах запасы хлеба исчислялись нормами, рассчитанными на несколько дней. Новый министр вынужден был прибегнуть к экстраординарным мерам: «Все хлебные грузы, находившиеся в это время в вагонах, были экстренными маршрутными поездами отправлены на фронт. Для удовлетворения неотложных потребностей фронта был почти полностью использованы и те 85 миллионов пудов зерна, которые во время осенней навигации были вывезены на верховья и среднее течение Волги. Принятыми мерами удалось за две недели довести запасы фронтов до менее угрожающего состояния»33.
Исправив грозящее катастрофой положение, Риттих активно взялся за исправление создавшейся кризисной ситуации. В декабре 1916 г. выход был найден в разверстке 772,1 млн пудов хлеба различного вида по основным губерниям России. При этом часть урожая сдавалась по фиксированным ценам, часть подлежала свободной продаже. При общей верности этого подхода, он имел и скрытые недостатки: разверсткой облагались не только зернопроизводящие, но и нуждающиеся во ввозном хлебе губернии. В результате возникла необходимость дополнительного уточнения первоначальных планов, и срок окончательного выполнения разверстки был передвинут с 6 (19) января до 1 (14) марта 1917 г. Тем не менее этот план выполнен не был, во всяком случае, вовремя34.
Риттих ввел оплату за перевозку хлеба поставщиками по нормам гужевых поставок. Крестьяне должны были подвозить зерно на пункты приема на железной дороге, ранее оплачивалась перевозка на расстояние не более 20 верст, что, разумеется, никак не соответствовало реальному положению вещей: фактически многие поставщики были вынуждены заниматься извозом бесплатно. Изменение норм оплаты немедленно дало о себе знать: в декабре 1916 г. поставки составили 49 млн пудов, в январе 1917 г. – 65 млн пудов35. Ситуация стала явно меняться к лучшему, когда в середине января средние цены на закупку продовольствия выросли более чем 2,5 раза36. К февралю 1917 г. исполнение разверстки по 60 зернопроизводящим уездам составило 97 %37.
Практически все это время (ноябрь 1916 г. – январь 1917 г.) первоочередным образом выполнялись продовольственные наряды фронтов, что позволило к февралю 1917 г. создать там запасы на 18–30 дней. При этом наряды Москвы и Петрограда выполнялись на 10 % и менее38. Столицы вынуждены были расходовать запасы и экономить потребление продовольствия. Результат не замедлил сказаться. Количества муки, масла и яиц, поступавших в Петроград, было недостаточно для удовлетворения ажиотажного спроса на продовольствие39. Атмосфера накалялась. «Достаточно будет, – предупреждало столичное охранное отделение еще в октябре 1916 г., – если хлеб будет прятаться и в дальнейшем, одного этого исчезновения хлеба, чтобы вызвать в столицах и других наиболее крупных населенных пунктах империи сильнейшие волнения с погромами и бесконечными уличными беспорядками»40.
Столичные власти шли на любые меры для того, чтобы увеличить производство хлеба. 14 (27) декабря было издано распоряжение градоначальника, запрещавшее под угрозой штрафа в 3 тыс. руб. или трехмесячного заключения выпечку и продажу сдобных булок, тортов, пирожных, печенья и т. п. Все кондитерские должны были перейти на выпечку хлеба. Исключение делалось на рождественские и новогодние праздники (23–27 декабря, 31 декабря и 1 января, Страстную и Пасхальную недели)41. К началу 1917 г. ситуация не улучшилась. «Лавки, в которых продавался хлеб по гарантированным ценам, стали притягивать к себе тысячи представителей беднейших слоев городского населения. Иностранные обозреватели, – вспоминал Нокс, – постепенно привыкли к длинным очередям бедняков, часами ожидавших на холоде своей очереди или в хлебных магазинах, или в ужасно переполненных трамваях. Эти трудности продолжались так долго, что они стали думать, что эти люди слишком пассивны для того, чтобы предпринять организованное выступление против правительства»42.
Это убеждение разделяли и многие русские политики. Риттих на докладе в Особом совещании по обороне 15 (28) февраля 1917 г. заявил, что кризис будет преодолен только при условии удержания объемов поставок на уровне не менее 60 млн пудов ежемесячно. При этом, учитывая недобор урожая в 400 млн пудов, что составляло приблизительно половину количества хлеба, который оставался в России вследствие отсутствия экспорта, министр считал выполнение объемов заготовок в 900 млн пудов нереальным в любом случае. «Без значительного сокращения потребностей тыла, – сказал он, – мы окажемся не в состоянии удовлетворить армию, что ни в коем случае не может быть допущено. Если всеми сознающими долг гражданами России не будут приложены дружные и энергичные усилия к разрешению продовольственного вопроса в указанном направлении, нам предстоят, быть может, тяжелые потрясения»43.
К сожалению, далеко не все оказались в состоянии столь трезво оценить уровень грозящей опасности. Может быть, не все воспринимали возможные потрясения как опасность. Когда Нокс попытался обратить внимание Родзянко на опасное положение с продовольствием в тылу и сказал, что даже офицерские семьи не имеют достаточно муки и сахара и что люди завтра могут начать бить окна, последовала удивительная для британского военного атташе реакция: «Он (Родзянко. – А. О.) только рассмеялся и сказал, что у меня горячая голова»44. На самом деле, основания для беспокойства были. В тылу не было надежной вооруженной силы. Обучение новобранцев-пехотинцев не было поставлено на должный уровень. Несколько лучше дело обстояло в кавалерии и артиллерии.
«Солдаты после двух лет войны в значительной массе также были уже не те, – вспоминал генерал Врангель. – Немногие оставшиеся в рядах старые солдаты, несмотря на все перенесенные тягости и лишения, втянулись в условия боевой жизни, но остальная масса, те пополнения, которые беспрерывно вливались в войсковые части, несли с собой совсем иной дух. Состоя в значительной степени из запасных старших сроков, семейных, оторванных от своих хозяйств, успевших забыть пройденную ими когда-то воинскую школу, они неохотно шли на войну, мечтали о возвращении домой… Подготовка пополнений в тылу, обучение их в запасных частях стояли в общем низко. Причин этому было много: неправильная постановка дела, теснота и необорудованные казармы, рассчитанные на значительное меньшее количество запасных кадров, а главное отсутствие достаточного количества опытных и крепких духом офицеров и унтер-офицеров инструкторов. Последние набирались или из инвалидов, или из зеленой молодежи, которой самой надо было учиться военному делу. Особенно резко все эти недочеты сказывались в пехоте, где потери и убыль кадровых элементов были особенно велики»45. Положение в Петрограде было особенно тяжелым.
Значительная часть солдат запасных полков состояла из жителей столицы, не отличавшихся высокими боевыми качествами. В массе своей это были рабочие, настроенные против войны46. Поднять их боеспособность власти не могли, как, впрочем, и занять свободное время солдат. В этих условиях запасные части не могли быть поддержкой для фронта, скорее наоборот. Бывший военный министр генерал Редигер с горечью восклицал: «.Да как же и могло быть иначе, когда эти войска почти не имели кадров и в них не было ни порядка, ни правильного обучения, и нижние чины сами видели, что их напрасно призвали!»47 Полковник В. М. Пронин вспоминал: «Это были не солдаты, а одетые в солдатские шинели разных категорий люди, над приведением коих в солдатский вид нужно было и время, и совершенно другая обстановка, и, наконец, что самое важное, достаточное количество хорошего качества обучающего (офицерского и унтер-офицерского) кадра. Обстановка большого города развращающе действовала на запасных»48.