Страница 23 из 55
Сказала и исчезла. Зато вместо нее перед мутными очами Ильи вновь возник Паклин.
– Оклемался, соколик?
Илья навел резкость и хотел было плюнуть мучителю в лицо, как это делали в кино партизаны в фашистских застенках, но затем передумал, так как пришел к выводу, что второго такого удара он уже не перенесет.
– Будем дальше сопротивляться и делать глупости? – Паклин участливо заглянул в глаза своей жертве. – Или будем говорить как взрослые люди?
– Будем…
– Будем что? – не понял Паклин.
– Как взрослые люди, – промямлил Далекий.
Ему стало так себя жалко. Почти так же жалко, как в тот момент, когда он собирался вешаться. Слезы снова покатились у него из глаз. Они падали на пол хрусталиками и разбивались на сотни частиц. Некоторые слезинки попадали прямо на ботинки стоявшего рядом Паклина, отчего тот сделал шаг назад и вновь обратился к Илье:
– Ну вот, Илья Андреевич, чего это вы учудили! – Он снова перешел на "вы". – Плакать вздумали! Ну, будет вам, будет. Что вы, ей Богу, как маленький!
– Простите, – жалостливо откликнулся Далекий, – я больше не буду.
– Вот и не надо. Не надо. Лучше садитесь поудобнее – поговорим.
Илья поерзал на диванчике, с которого ему так и не удалось сдвинуться за все время пребывания в квартире незваных гостей. Найдя наиболее подходящую для себя позу, при которой его голова, раскалывающаяся от боли, удобно легла на спинку дивана, он умиротворенно взглянул на Паклина, давая понять, что готов внимать его словам.
– Так вот, Илья Андреевич, дело заключается в следующем. Как вы уже поняли, с вашей бывшей начальницей у нас вышла небольшая неувязочка. Даже не то что неувязочка, а так… Ну, скажем, что это был пробный шар. Совершенно естественно, что я понимал, к чему это может привести. Надеюсь, вы отдаете себе в этом отчет?
– Отдаю и понимаю, – бойко ответил Илья, хотя понимал что-либо пока очень слабо.
– Ну так вот, на всякий случай поясню. Конечно, было как дважды два ясно, что работать у Бортковского и писать про него же гадкие статейки просто невозможно.
Василиса попала в ловушку, которую я ей поставил и оказалась крайней во всей этой истории.
– Так зачем же было ее заставлять все это делать? – Илья недоуменно смотрел на Паклина. – Смысл-то какой?
– Ээээ! Смысл огромный! Я ее заставил делать все это не для того, чтобы она своими бездарными статейками нанесла хоть какой-нибудь ущерб Бортковскому, а чтобы, как бы это получше выразить… Чтобы почву прощупать, понимаете меня Илья Андреевич?
– Не совсем, – честно признался Далекий.
– Поясняю. Бортковский владеет сегодня огромной информационной империей – газеты, журналы, телевизионный канал. Там работает много людей, очень много. И далеко не все они рады тому, что работают на господина Бортковского. Ну, у всех них, конечно, свои причины, чтобы его не любить. Но в целом ситуация примерно такая.
Василиса была нужна для того, чтобы выявить во всей этой массе тех, кто настроен оппозиционно, И она свою задачу выполнила.
– Теперь ясно, – Илья понимающе закивал головой, в которой моментально что-то затряслось. – Но вот чего я не понимаю, так это одного – почему Компотов ничего не сказал Василисе, когда та рекомендовала меня? Он что, ничего не понимает?
Ничего не знает?
– Я вам открою одну небольшую тайну, Илья Андреевич. Господин Компотов, прямо скажем, человек небольшого, я бы даже сказал очень маленького, ума. Но он занимает очень ответственное положение. Он фактически правая рука Бортковского в его медиа-империи. Ясно лишь одно – конечно, он все знал, но почему-то решил взять вас на работу. Почему – это предстоит узнать вам. И не только это, как вы понимаете.
– Может быть, он тоже против Бортковского? – решил блеснуть интеллектом Илья.
– Умоляю вас, вам назвать размер зарплаты Компотова? Только сразу предупреждаю – за это знание тоже могут того…
– Чего того?
– Ну, как чего, грохнуть, – Паклин лукаво подмигнул Илье.
– Тогда не надо… не интересно совсем чего-то…
– Ну, если не интересно, тогда не буду говорить, – согласился искуситель.
Сказав это, Паклин деловито встал со своего стула, дал отмашку своим верным псам и направился к двери. Уже на пороге он обернулся и обратился к так и сидящему на диванчике Илье:
– Значит завтра, к девяти, вы должны быть готовы стать сотрудником "Российских новостей". Дальнейшие инструкции получите чуть позже, после трудоустройства, если оно, конечно, состоится. А, если нет, то… – так и не договорив, Паклин прошмыгнул в угодливо распахнутую перед ним дверь и растворился в темноте лестничной клетки.
Риточка Воробьева появилась на свет жарким маем 1972 года. Случилось это знаменательное событие в роддоме номер один города Москвы, ибо жила семья Воробьевых в Центральном Административном Округе. На свет младенчик появился безо всяких проблем, забил ручками – ножками, заплакал и сразу снискал любовь, как своей родной матери, так и всего медперсонала. И было за что. Даже новорожденной, когда уж вообще невозможно понять, что за человек получится в результате, Риточка выглядела очень красивой.
– Ути какая деточка, ути какая конфеточка, – улюлюкали медсестры.
Глядя на Ритину маму сложно было подумать, что она способна произвести на свет такое прекрасное создание. Татьяна Натановна Воробьева, в девичестве Резнер, была женщиной высокой, сутулой, черноволосой. Отец ее, Натан Резнер, был чистокровным евреем, исправно посещал некую подпольную синагогу, находящуюся в какой-то деревне недалеко от кольцевой автодороги и соблюдал субботу. Рано женившись на дочери профессора Московского Университета Гершгала Соне Гершгал, он зачал ей первого и единственного своего ребенка. Когда Ритина мать выбралась, расталкивая все на своем пути, из утробы Сонечки Гершгал, ошалевший от счастья Натан вознес руки к небу и на чистом иврите затараторил молитву, дабы отблагодарить Бога за рождение дочери. Пейсы его вывалились из-под вполне советской шляпы и взгляды сразу нескольких врачей устремились в его сторону. Кто именно из них донес на Натана в соответствующую инстанцию неизвестно, зато известно, что тем же вечером несчастного арестовали, отвезли в казематы, где и заставили подписать бумагу о том, что он является участником Объединенного Еврейского Центра, главной целью которого является убийство Вождя всех трудящихся планеты. К слову, на дворе стоял 1952 год.
Натана Резнера приговорили к десяти годам строгого режима и отправили отбывать наказание в одну из казахских зон. Сидеть ему пришлось чуть меньше положенного срока, так как после всех катаклизмов в высших эшелонах власти партию наконец-то возглавил товарищ Хрущев, который затеял свою "оттепель". Натан знал, что сам бы Хрущев, будучи русским, до такого гениального изобретения как "оттепель" никогда бы не додумался. Натан знал, кого благодарить. Конечно же еврейский народ! А если точнее, то его верного сына Илью Эренбурга! Удовлетворенный своим тайным знанием Натан освободился на два года раньше, чем было ему отведено советским судом, и устремился в Москву.
А в Москве его ждала верная Софочка. Когда Натан, разгоряченный от счастья и быстрого бега, который ему пришлось проделать ввиду отсутствия денег даже на наземный транспорт, ворвался вихрем в собственную квартиру, первым делом он обнял жену, а затем деловито поинтересовался, где его дочь. Маленькая Таня в тот момент находилась в соседней комнатушке и тряслась от страха, так как отец ей представлялся матерым уголовником. Причина подобного видения собственного родителя крылась в скрытой от глаз взрослых детсадовской жизни ребенка, которая и учила его реальной жизни. А реальность была такова, что в рабочем районе, где проживало разлученное тюрьмой семейство Резнер, у половины детей родители сидели.
Но если Танин папа попал в застенки по причинам сугубо политическим, то у других у сверстников родители отправлялись в места не столь отдаленные по причинам более банальным. В детском саду Таня не раз слышала рассказы о "героических" подвигах" пап и мам ее одногруппников. Но до поры до времени эти рассказы были чем-то вроде занятных сказок, так как никто, в том числе и сама Таня не могла соотнести рассказанное с реальной жизнью – уж больно фантастично все звучало.