Роль жертвы

Я кивнула.

— Когда делали фильм по его книге «Сердце в кулаке», — продолжила посетительница, — он поставил условие, чтобы я играла главную роль.

— Тогда у вас были хорошие отношения? — уточнила я, не веря в такое благородство.

— У нас и сейчас хорошие отношения, — сказала Климанова. — Но тогда мы уже фактически разошлись. Я, конечно, очень переживала наш разрыв, а когда фильм смонтировали и озвучили, я попала в клинику неврозов. Версия для всех — переутомление. А я просто любила Андрона и места себе не находила.

Она надолго замолчала, уставясь в одну точку, а я, воспользовавшись паузой, наблюдала, как меняется ее лицо, становясь мечтательным и страдальческим одновременно. Со стола упала отложенная мной ручка, и Климанова вздрогнула.

— Извините, — снова сказала она. — Но в последнее время меня кто-то преследует.

— Объясните, — попросила я. Пока что она больше сказала про отношения с бывшим мужем, чем про преследования маньяка.

— Я не знаю, как объяснить. Может, я неправильно выразилась. Надоедает, скорее.

Надоедает — это не по адресу, подумала я. Что ж я из нее клещами тащу каждое слово? Дежурные прокуроры так себя не ведут. Задача дежурного прокурора — сделать так чтобы у прокуратуры было поменьше работы. Если человеку кажется, что его кто-то преследует, а он не может толком объяснить что происходит, — это в клинику неврозов.

— Знаете, я сейчас живу одна. Квартира огромная, а мне в ней неуютно. Чудится все время что-то...

— Что именно? — я все-таки не теряла надежды выяснить, что же с ней приключилось.

— Ну... Стуки какие-то... Ходит кто-то над головой...

— А на каком этаже вы живете? — спросила я на всякий случай.

— На последнем. Мне слышно, как по чердаку кто-то ходит...

— Ну, это неудивительно, там рабочие могут ходить, сантехники или кровельщики.

— Да, конечно... Но рабочие не крадутся. Они топают. А эти шаги... Они такие... Как будто кто-то на цыпочках ступает. А кому надо по чердаку ходить на цыпочках?

В этот момент сквозняком прихлопнуло дверь, и моя посетительница вздрогнула так, что и я невольно вздрогнула вместе с ней. Она оглянулась и судорожно вцепилась в стол: и я поняла, что она действительно смертельно напугана. Все-таки она не долечилась в клинике неврозов.

— Татьяна Викторовна, и это все?

— Нет, — еле слышно сказала она. — Еще мне звонят.

— Кто?

— Не знаю. Звонят и молчат.

Она подняла на меня умоляющие глаза.

— Я понимаю, что я глупо выгляжу... Ничего конкретного сказать не могу, но поверьте, когда ночью, в пустой квартире, раздается телефонный звонок и в трубку ничего не говорят, молчат — это страшно.

— Вам просто звонят? Ничего не требуют, не угрожают?

Она покачала головой.

— Татьяна Викторовна, а от вас никому ничего не нужно? Может быть, вас так пытаются заставить сделать что-то?

— Я ума не приложу, — тихо сказала она.

— Вы имущество не делили с бывшим мужем? Кому принадлежит квартира, в которой вы проживаете?

— Никому, — прошептала она. — Вернее, государству. Это квартира моих родителей, они уже умерли. Квартира неприватизированная. А у Андрона есть жилплощадь.

— Вы ни с кем не судитесь? Никому не должны денег?

— Что вы! Нет!

— Дети у вас есть?

— Нету, — тихо ответила она, опустив голову. Но вдруг подняла ее и умоляюще посмотрела на меня. — Я никому ничего не должна, не представляю, чего можно от меня добиваться... таким способом...

— Татьяна Викторовна, а как в театре? Вы ведь ведущая актриса?

— Ну... Можно и так сказать.

— Может быть, кто-то хочет выжить вас из театра? Или просто подвинуть? Может, вы кому-то дорогу перешли?

— Да нет же, — сказала она почти с отчаянием. — У нас в театре все очень милые люди. Я всех люблю.

— Но может быть, вас не все любят?

— Может быть, — неожиданно твердо ответила она. — Но такими способами никто из наших действовать не будет. Вы мне поможете? — ее голос дрогнул.

— Татьяна Викторовна... — Я помолчала, потому что мне нечего было ей сказать. — Вынуждена вас огорчить, но прокуратура здесь бессильна. Не исключено, что это звонит кто-нибудь из ваших поклонников. Узнал телефон по справочному, а поговорить с вами не решается, вот и молчит.

— Что же мне делать?

— Поставьте на телефон определитель номера.

— И... что?

— Если выясните, кто звонит... — тут я замолчала. Даже если она выяснит, кто звонит, что дальше? Максимум, что могут сделать прокуратура и милиция это вызвать нахала и строго с ним поговорить. И отпустить, потому что в нашем уголовном кодексе не предусмотрена ответственность за такие действия. Да что там говорить, даже по административному кодексу его не наказать. — Если выясните, кто звонит, попросите ваших знакомых поговорить с этим человеком. Пусть ему объяснят, что он ведет себя неправильно.

— И... это все?

— Татьяна Викторовна, к сожалению, все. Наше законодательство не позволяет привлекать к ответственности за такие поступки.

Она опустила голову и стала водить пальцем по горошинкам на подоле платья. Потом вздохнула и встала.

— Спасибо, что выслушали меня, — промолвила она еле слышно. Я развела руками.

— Я бы и рада помочь вам, но не представляю, как это можно сделать. Может быть, если вы определите, кто звонит, вы к сами разберетесь с этим человеком. По крайней мере, поймете, что ему нужно.

— Спасибо, — еще раз повторила она, повернулась и вышла из кабинета.

Я стала бесцельно перелистывать журнал приема, а перед глазами у меня стояло миловидное лицо актрисы Климановой. Неужели она и вправду не долечилась?

Одна в пустой квартире, наверняка все время думает о бывшем муже, которого, похоже, до сих пор любит; так действительно можно свихнуться. Но развить эту мысль мне не дали. На этот раз стук в дверь был решительным, не успела я ответить, как в дверь протиснулась крупная дама и объявила, что ей нужно поговорить с дежурным прокурором.

— Садитесь, пожалуйста, — пригласила я. Дама осталась стоять.

— Мне нужно поговорить с дежурным прокурором, — настаивала она.

— Я вас слушаю.

— Я вам должна рассказывать?

— Ну да.

— Хорошо.

Она наконец присела.

— Видите ли, у меня дело государственной важности. У меня по стенам от соседей давно уже течет серная кислота. К этому я уже привыкла, дома хожу в защитном противохимическом костюме и респираторе. Но сегодня утром я выпила стакан кефира и обнаружила, что это не кефир.

— А что? — поинтересовалась я.

— А серная кислота в чистом виде. Хорошо, что я не допила литровую упаковку...

Утром следующего дня ко мне заглянула Лариска, чтобы узнать, как прошел прием.

— Ларис, как я выгляжу ? — спросила я, оторвавшись от постановления о назначении экспертизы.

Лариска честно вгляделась в мое утомленное лицо.

— Да не страшнее, чем обычно, наконец ответила она.

— Я не в этом смысле. Очень молодо или все-таки нет?

— Маша, — осторожно проговорила Кочетова, — это на тебя вчерашний прием так подействовал? Если бы ты молодо выглядела, я бы тебе сказала.

— Спасибо, Ларисочка, — засмеялась я. — Кто мне еще правду скажет? Но я не об этом.

— А о чем? — разочаровалась Лариска.

— Вчера пришла тетенька с серной кислотой...

— А-а, Тороповец у тебя была! Как у нее дела, она еще держится?

— Держится, вчера гады ей в кефир кислоты налили.

Лариска улыбнулась.

— Но я это к чему, — продолжила я, поскольку это меня вчера весьма задело. — Она пришла и спрашивает — где дежурный прокурор? Я ей предлагаю мне рассказать про свои проблемы; она повздыхала и согласилась. Рассказала свою леденящую душу историю, а потом спрашивает: ну, а теперь я наконец могу пройти к дежурному прокурору? А я все-таки сидела в форме, между прочим, с майорскими погонами, и выгляжу я, как ты любезно заметила, на свои.

— Не обижайся, — утешила меня Лариска. — Она привыкла ко мне ходить, а других она и за прокуроров не считает. Даже если бы вчера шеф на приеме сидел, она и ему бы что-нибудь ввернула, лишь бы ее до меня допустили. Ну, а еще чего хорошего было?