Реверс

«Скажу им, как Львовичу, – «память отшибло». Покрутят, поколют, не поверят и плюнут. А вот с батей чего делать, ума не приложу…»

Маштаков шоркал городским бульваром, прозванным за протяжённость дистанции «стометровкой». Клейко зеленевшие насаждения ещё не давали тени. Две женщины в спецовках, «гусиным» шагом двигаясь вокруг клумбы, высаживали рассаду красной петуньи. Похмельного вида рабочий в замызганном комбезе макал квач в ведро с растопленным гудроном и щедро мазюкал им поверх ржавчины чугунную решетку, ограждавшую бульвар от проезжей части. За бронзовым памятником воину-победителю Миха прибавил шагу. Ближе к вокзалу архитектурный ансамбль улицы Абельмана составляли двухэтажные строения дореволюционной постройки (кирпичный низ, деревянный верх). В одном из таких домов по фасаду висела жестяная, в известковых разводах вывеска, на которой посвящённый прохожий мог угадать надпись: «Антикварная лавка». Потянув на себя тяжёлую дверь, Маштаков шагнул внутрь, сопровождаемый блямканьем колокольчика.

В лавке царил неистребимый запах лежалых вещей, но посетителю показалось, будто он свежего воздуха полной грудью глотнул. А ещё почудилось, что все сегодняшние события: милиция, алименты, подписка о невыезде, автоматчик у ворот – затянувшееся сновидение, а в реальность он возвращается теперь.

…По левую руку высилось бюро из массива дуба с выдвижными ящиками. Лак на нём давно облупился и пузырился шпон, однако своей величавости предмет офисной мебели конца девятнадцатого века не утратил. Как и втиснутый в простенок у окна тёмного дерева резной буфет, рябой от трещин и сколов. На перегородившей помещение стойке по убывающей были расставлены: пузатый угольный самовар с оттопыренными ручками, канделябр в стиле ампир и керосиновая лампа с закопченным стеклом. Латунный маятник кривовато висевших на стене часов с боем был недвижен, и Михе захотелось его толкнуть, чтобы возобновить ход времени. С порога он не мог разглядеть затейливой надписи на эмалевом циферблате, но знал доподлинно, что марка часов – «Густав Беккер» и изготовлены они в Германии…

Наваждение нарушил долговязый человек, появившийся из подсобки.

– Свят-свят-свят, – деланно запричитал он. – То не стая воронов слеталася!

– День добрый, Семён, – Маштаков пропустил мимо ушей каркающее сравнение. – Бизнес процветает?

– Какой у меня бизнес, Михаил Николаевич? Слёзы, – вытянув жилистую шею, хозяин лавки разглядывал сквозь тусклое оконце, нет ли за порогом сопровождения нежданного гостя.

Сеня Чердаков слыл оригиналом. Имел в активе смекалистую голову, подвешенную «метлу», фактурный экстерьер. Учился в трёх ВУЗах (мехмат, физвос, биофак), полного курса не осилил ни в одном. В своё время судимости приобрел сообразно интересам: первую за незаконные валютные операции, вторую – за «травку». Миха познакомился с Сеней до того, как тот попал в поле зрения правоохранителей. Старшую дочь Маштаков водил в один детсад с отпрыском Чердакова. В один садик, в одну группу и даже ящички для одежды соседствовали: у Даши – с яблоком на двери, у Сениного Орфея – с морковкой. По роду своей деятельности Чердаков обязан был перманентно общаться с представителями криминального мира, сбывавшими в его лавку предметы старины, и, соответственно, с ментами. Насколько Михе было известно, Сеню в корки закатать[40] не сподобились, но от разовой помощи уголовному розыску он не увиливал.

Чердаков, сверстник Маштакова, словно сошёл с фотки начала восьмидесятых. Расчёсанные на прямой пробор соломенные волосы достигали воротника, не знавшая сносу затёртая джинсовая пара стала второй кожей, кроссовки с тройными синими полосками титуловались, естественно, «Adidas», за щекой перекатывалась неизменная жвачка.

– Хорошо выглядишь, – зачем-то сообщил Миха продавцу древностей.

– Чего не скажешь о вас, монсеньор, – у Сени на языке было тоже, что и на уме.

Маштаков достал из кармана куртки несколько сложенных вдвое банкнот, положил на стойку.

– Бонистика отнюдь не мой профиль, – забормотал Чердаков, склоняясь над прилавком и разворачивая дензнаки веером. – Ну-с, и что мы здесь лицезреем? Царские ассигнации… «Четвертной билет»[41], «катенька»[42] и даже «Пётр»[43]. Угу. Знаки многократно использованные, однако неповреждённые. Стало быть, сохранность их отнесём к «очень хорошей». Но все выпуска после 1898 года, посему для серьёзного коллекционера профита не представляют. А это у нас…

Банкноту желтоватого цвета Сеня повертел, добиваясь, чтобы свет на неё падал под разными углами.

– Билет государственного казначейства главного командования вооруженных сил на юге России достоинством пятьдесят рублей, 1919 года выпуска. Деникинские деньги. Сохранность «чрезвычайно прекрасная». Очень привлекательный знак, с лёгким износом лишь. Вам, Михаил Николаевич, угодно-с, чтобы я произвёл оценочку?

– Такточно, – кивнул Маштаков. – И купил.

– Извольте, царские ассигнации сто рублей за бумажку, белую денежку – в пятистах. Поверьте, цену предлагаю настоящую.

– Годится.

Чердаков проворно растасовал банкноты по пластиковым файлам, убрал в ящик, отсчитал клиенту восемьсот целковых и, словно крыльями, встряхнул волосами.

– Вспрыснем сделочку?

Предложение поступило заманчивое, но отказаться от него у Михи силы воли хватило.

– Я, это самое, на просушке.

– А-а-а, – с понимающей скорбью Сеня закачал головою. – Тогда не смею задерживать. Заходите, всегда будем рады.

– Повод будет, загляну, – пообещал Маштаков, думая попутно, что упакованный в провощённую бумагу «повод» надлежит срочно припрятать.

Место нычки подсказала фамилия антиквара.

Миха двинул на главпочтамт, располагавшийся в шаговой доступности, откуда отправил пятьсот рублей на ивановский адрес Татьяны. На бланке перевода написал: «Я нашёлся. Начинаю возвращать долги». Сделать приписку «Передай привет Даше и Маришке» не решился, подумав, что это будет выглядеть мимоходом. К девчонкам надо ехать лично. Чем скорей, тем лучше. И не с пустым карманом.

Затем Маштаков сфотографировался на паспорт. Час, необходимый для изготовления снимков, он решил скоротать на лоне природы. Купив в магазине бутылку молока и пакет овсяного печенья, спустился к пойме.

В старших классах на сдвоенных уроках физкультуры сюда ходили кататься на лыжах. Лыжня начиналась от окраинной Клязьменской улицы, но все уважающие себя пацаны вставали на лыжи у краеведческого музея и летели вниз с обледеневшей горы. Такого ликующего задора, морозного ветра, обжигающего щёки, и ослепительного солнца во взрослой жизни не бывает.

Кратчайшим путём выходя к реке, Миха узрел, что любимое им место – на обрыве у излучины – занято. Возле болотного цвета иномарки с распахнутыми настежь дверями и багажником кучковались трое молодых мужчин. Донёсся разухабистый бухающий шансон. Бутылки и закуски капот не украшали. Отсюда следовал логичный вывод, что ребята навестили «бугорки» пролётом. Но ждать, когда они отчалят, было бы некорректным.

Маштаков взял правее, пробрался по скользкой чавкающей тропке меж ям, заполненных талой водой. На повороте оглянулся – мужчины провожали его долгими взглядами. Их недружелюбное внимание заставило пройти дальше к мосту. Весьма кстати подвернулось поваленное дерево, на которое можно было усесться без риска застудить мочеполовые органы.

Глядя на быструю воду, моргавшую солнечной рябью, на журчавшие под глинистым обрывом юркие водоворотики, Миха пил из горлышка молоко и закусывал печеньем. Или, наоборот, жевал печенье и запивал молоком. От перемены мест слагаемых вкус не менялся и был родом из детства.

Маштаков думал с ленцой, как классно бездельничать и блаженно щуриться на мирном майском солнышке. Стриженую голову припекало, и он включил в план завтра же прикупить на рынке бейсболку. Попутно головной убор спрячет от любопытных глаз шрам на темени.

40

Закатать в корки – официально завербовать (жарг.)

41

«Четвертной билет» – двадцатипятирублёвый кредитный билет (устар).

42

«Катенька» – банкнота Российской империи номиналом 100 руб. (устар).

43

«Пётр» – банкнота Российской империи номиналом 500 руб. (устар).