Страница 5 из 129
— Любезный! сказалъ рѣзкимъ голосомъ крупчатникъ: — я долго сносилъ твое безстыдство. Прошу не забывать, что не я у тебя нахожусь, а ты — у меня. Убирайся же по добру по здорову отсюда, не то…
— Раби Давидъ! въ свою очередь произнесъ раввинъ, вставши съ мѣста: — вашъ трудъ — напрасенъ. Не корысть играетъ въ этомъ дѣлѣ главную роль, какъ вы полагаете. Сохрани насъ Богъ и помилуй отъ подобнаго смертнаго грѣха. Зельманъ признанъ всѣми нами дурнымъ израильтяниномъ и опаснымъ для нашего молодаго поколѣнія. Выгоняя его изъ города, но предоставляя ему свободу, мы тяжко согрѣшили бы предъ Еговой и его святыми законами; если Зельманъ заберется куда нибудь и испортитъ хоть одну, родную намъ по вѣрѣ душу, то всѣ мы раздѣлимъ его преступленіе и погубимъ нашу вѣчную жизнь. Израильтяне — порукой другъ за друга[25], вотъ почему, мы рѣшили — и рѣшеніе это неизмѣнно — отдать его въ рекруты, чтобы избавятъ все наше племя отъ заразы. Что сдѣлаемъ мы съ квитанціей, которую за него получимъ, продадимъ ли ее и кому именно продадимъ, это къ дѣлу не относится. Такъ ли выразилъ я ваше желаніе и вашу цѣль? окончилъ раввинъ, обратясь къ собранію.
— Сущую истину изволили вы сказать, почтеннѣйшій раби, отвѣтило хоромъ все собраніе.
Раби Давидъ побагровѣлъ отъ бѣшенства.
— Послѣднее слово, закричалъ онъ охрипшимъ голосомъ. — Вы разбойники и братоубійцы, вы невѣжи и Каины! Если вы не отстанете отъ своей затѣи и завтрашняго же дня не выдадите паспорта, то будете имѣть дѣло уже не съ безсильнымъ ребенкомъ, а со мною.
Эффектъ этой рѣчи былъ поразительный. Староста поблѣднѣлъ, общественный писарь разинулъ ротъ и безсознательно началъ сжимать и разжимать свои костлявые пальцы. Остальные члены общества затаили дыханіе и съ особеннымъ злорадствомъ вперили глаза въ старшинъ, любуясь ихъ крайнимъ замѣшательствомъ. Одинъ только хитрый раввинъ стоялъ невозмутимо, заложивъ толстые пальцы обѣихъ рукъ за широкій поясъ и опустивъ глаза.
— Раби Давидъ, прошипѣлъ ханжа со своимъ медовымъ голосомъ — неужели вы способны сдѣлаться доносчикомъ? Волосы у меня дыбомъ становятся при этой страшной мысли. Нѣтъ, я не могу этому повѣрить!
— Предать справедливому суду людей, торгующихъ свободою и жизнью несчастнаго сироты, не значитъ еще быть доносчикомъ. Я буду только орудіемъ Божьей мести.
— Знаете ли вы, раби Давидъ, что по повелѣнію талмуда, разрѣшается убить доносчика, даже въ великій судный день[26]?
— Знаю. Но, вопервыхъ, я не доносчикъ, а защитникь слабаго; а вовторыхъ, я васъ объ. этомъ предваряю и отъ васъ самихъ зависитъ не доводить меня до этой крайности.
Съ этими словами Раби Давидъ вышелъ изъ комнаты, сильно хлопнувъ дверью.
Онъ не могъ не замѣтить того потрясающаго впечатлѣнія, которое произвела на публику его угроза. Дѣло, по его мнѣнію, было окончательно выиграно. Онъ торжествовалъ: въ выдачѣ паспорта его любимцу не было уже сомнѣнія. Воротившись домой и плотно поужинавъ, онъ улегся въ постель, какъ около полуночи разбудилъ его шумъ нѣсколькихъ голосовъ, и неистовый стукъ въ наружныя окна и двери. Онъ вскочилъ и, дрожавъ страха, едва смогъ зажечь свѣчу. Въ то же время выскочила и хозяйка квартиры, въ глубочайшемъ неглиже, блѣдная, какъ смерть.
— Караулъ! Воры! не кричала, а шептала она, смотря на постояльца глазами помѣшанной и судорожно вцѣпившись въ него.
Отецъ мой спалъ глубокимъ сномъ человѣка выздоравливающаго; онъ ничего не слышалъ.
Повторяемый неоднократно стукъ и крикъ снаружи отрезвили немного раби Давида. Онъ оттолкнулъ хозяйку и подошелъ къ окну.
— Кто тамъ и что нужно? спросилъ онъ дрожащимъ голосомъ.
— Дверь отворить, скотина! крикнулъ сиплый голосъ снаружи: — впустить сейчасъ полицію!
При этомъ магическомъ словѣ хозяйка ахнула и окончательно растерялась. Она побѣжала въ ту комнату, гдѣ слалъ больной, я залѣзла подъ кровать. Раби Давидъ отворилъ дверь. Въ комнату вошелъ квартальный, а за нимъ два десятскихъ.
— Ты кто? грубо спросилъ квартальный.
— Я мѣщанинъ города М., Давидъ Ш.
— Паспортъ?
— Сейчасъ.
Раби Давидъ досталъ бумажникъ, отыскалъ паспортъ и вручилъ его блюстителю закона.
Квартальный прочелъ вслухъ содержаніе драгоцѣнной грамотѣ, но на примѣтахъ остановился.
— Подойди-ка поближе къ свѣчѣ, голубчикъ!
Храбрый предъ еврейскимъ кагаломъ, раби Давидъ совсѣмъ струсилъ предъ грознымъ квартальнымъ. Марсъ, по волшебному мановенію краснаго околышка, превратился въ мокрую курицу. Онъ робко подошелъ къ свѣчѣ.
— Носъ умѣренный, произнесъ начальникъ глубокомысленнымъ тономъ, растягивая каждый слогъ: — какой умѣренный? вскрикнулъ онъ строгихъ и рѣзкимъ голосамъ — у тебя носъ длинный. Гм! Да и всѣ примѣты не твои. Голубчикъ, этотъ паспортъ не твой. Тотчасъ сознайся!
— Помилуйте, ваше благородіе, это мой паспортъ, я примѣты мои.
— А если это твой паспортъ, то отчего ты не заявилъ его въ полицію?
— Извините, ваше благородіе, я все былъ занятъ; собирался завтра зайти собственно для этого въ полицію.
— Очень хорошо, голубчикъ, очень хорошо. Одѣвайся-ка и пойдемъ съ нами.
— Ваше благородіе! произнесъ раби Давидъ умоляющимъ голосомъ.
Онъ заискивающимъ взглядомъ посмотрѣлъ на грознаго представителя полицейской власти, и инстинктивно запустилъ руку въ бумажникъ.
— Что-о!? гаркнулъ кварташка. — Взятки? Ты смѣешь предлагать мнѣ взятки, бродяга ты этакой? Живо одѣваться! А вы, пьяныя рожи, чего вы зѣваете — а? обратился онъ къ десятскимъ.
Десятскіе встрепенулись, и начали одѣвать раби Давида самымъ безцеремоннымъ образомъ, пяля на него что попало. Въ минуту туалетъ былъ оконченъ.
Такимъ образомъ, раби Давидъ, превратившійся внезапно въ бродягу, былъ притащенъ въ часть, гдѣ былъ сданъ дежурному и его немедленно втолкнули въ такъ-называемую холодную.
Какъ только полиція увела раби Давида, хозяйка его, пришедшая между тѣмъ нѣсколько въ себя, выползла изъ-подъ кровати, робко вышла въ другую комнату и, призвавъ на помощь весь запасъ храбрости, заперла дверь и легла, не потушивъ уже свѣчи.
Но этой ночи суждено было сдѣлаться самою роковою и ужасною ночью въ жизни несчастной Фейги-Хаесъ. Не прошло и часа со времени ухода полиціи, какъ стукъ въ двери и окна повторился съ большей еще силой и неистовствомъ. Дѣлать было нечего; Фейга, съ своей служанкой, дрожа, какъ осиновый листа, подошли къ двери и трепещущимъ голосомъ спросили, кто стучитъ.
— Свои, свои, отвѣтили на еврейскомъ жаргонѣ.
— Что вамъ угодно? спросила Фейга, немного храбрѣе, убѣдись, что имѣетъ уже дѣло съ своимъ братомъ, а не съ краснымъ воротникомъ.
— Да отворяйте же, любезная Фейгоню! отвѣтили снаружи ласкающимъ голосомъ. — Мы хотимъ узнать, что тутъ случилось. Что сдѣлала здѣсь проклятая полиція, и за что арестовала бѣднаго раби Давида?
Фейга отъ души обрадовалась этому неожиданному участію къ любимому ею постояльцу и быстро отодвинула засовъ. Отъ сильнаго напора снаружи, дверь широко распахнулась. Нѣсколько человѣкъ, не останавливаясь въ сѣняхъ, пробѣжали мимо хозяйки прямо въ комнату. Вслѣдъ за ними бѣжала и недоумѣвающая Фейта.
Два ловца[27] быстро скрылись за дверью комнаты, гдѣ спалъ мой отецъ, и чрезъ нѣсколько мгновеній раздался страшной крикъ его. Вслѣдъ за тѣмъ и онъ самъ показался на порогѣ, ведомый подъ руки двумя личностями звѣрской наружности. Однимъ взоромъ окинувъ все общество и сцену насилія, онъ понялъ въ чемъ дѣло и безъ словъ опустился въ обморокѣ на колѣни.
— Кончайте скорѣе, приказалъ старшина — надѣньте на него кандалы, да тащите вонъ.
Не взирая на то, что отецъ мой былъ безъ чувствъ, его оковали но рукамъ и ногамъ и выволокли на улицу. Затѣмъ заперли въ какой-то общественной конурѣ. Приговоръ общества былъ написанъ и подписанъ. Крупчатникъ заплатилъ уговорную сумму. Раввинъ, старшины, общественный писарь и ловцы были награждены особо. На другой день снарядили сдатчика[28] и бѣднаго моего отца, въ цѣпяхъ, при общественной стражѣ, увезли въ губернскій городъ для сдачи въ рекруты.
25
Талмудъ убѣдилъ евреевъ, что вся нація отвѣчаетъ за грѣхи каждаго отдѣльнаго индивидуума. Убѣжденіе это повело къ тому, что каждый еврей, глазами аргуса, слѣдятъ за своими собратіями, и замѣтивъ что-нибудь неправильное, нерелигіозное, передаетъ это на судъ общественнаго мнѣнія, которое наказываетъ вольнодумца не только презрѣніемъ, но и матеріальнымъ вредомъ его дѣламъ.
26
Законъ этотъ точно существуетъ въ талмудѣ. За эту жестокость талмудистокъ впрочемъ обвинять. не слѣдуетъ. Въ тяжкія для евреевъ среднѣвѣковыя и позднѣйшія времена, когда малѣйшій анонимный доносъ подвергалъ цѣлыя тысяча людей безчеловѣчной пыткѣ и ауто-да-фе, нельзя было иначе смотрѣть за крупныхъ и мелкіхъ доносчиковъ, какъ на бѣшеныхъ собакъ.
27
Въ прежнія времена, когда евреи страшась рекрутчины пуще смерти, тщательно укрывались отъ своей очереди, бродяжничая и нищенствуя вдали отъ своей родины, еврейскія общества имѣли такъ называвшихся ловцовъ. Въ должность эту выбирались преимущественно люди физически-сильные, грубые, жестокіе и пьющіе. Играли же ловцы эти ту же гнусную роль, какъ и охотники за бѣглыми неграми, въ Америкѣ.
28
Для сдачи рекрутъ въ рекрутское присутствіе, всякое общество имѣло своего выборнаго сдатчика, обязанность котораго состояла въ томъ, чтобы конвоировать рекрутъ въ губернскій городъ, кормить и поить ихъ на убой. Сначала, сдаютъ онъ болѣе зрѣлыхъ и здоровыхъ; худыхъ же и тощихъ оставлялъ на десертъ, стараясь между тѣмъ откормить ихъ какъ гусей. На обязанности сдатчика лежалъ и трудъ подмазыванія членовъ рекрутскаго присутствіи. Нельзя себѣ вообразить, какія крупныя суммы расходовались сдатчиками при сдачѣ рекрутъ. Не подвергаясь никакому контролю въ своихъ мутныхъ дѣлахъ, сдатчики наживались на своихъ должностяхъ очень быстро. Должность эта была одна изъ самыхъ доходныхъ кагальныхъ должностей.