Записки еврея

— Мама! говорилъ онъ: — я хочу состроить бабу, высокую, высокую бабу. Можно?

— Сострой, голубчикъ!

— Но ты, мама, не говори Олинькѣ, пока я не буду готовъ.

— Хорошо, дружочекъ.

Митя стремглавъ бросился во дворъ, поднялъ лежавшую гдѣ-то въ сторонѣ лопату, и взялся разрывать самый большой снѣжный сугробъ.

— Что такое онъ хочетъ сдѣлать? что такое — баба? подумалъ я, и съ особеннымъ интересомъ началъ слѣдить за его работой.

Между тѣмъ, сильныя руки Мити усердно работали. Онъ сгребъ цѣлую кучу снѣга, затѣмъ лопатою началъ обрѣзывать края кучи и отбрасывать въ сторону. Мало по малу, образовался четырехугольный снѣжный столбъ, вышиною въ уровень съ мальчикомъ. Митя отбросилъ лопату и принялся доканчивать набѣло свою работу руками, останавливаясь по временамъ и потирая озябшіе пальцы. Я смотрѣлъ на его трудъ съ насмѣшливой улыбкою, какъ человѣкъ взрослый, серьёзный смотритъ на дѣтскую шалость. Чрезъ четверть часа, куча снѣга приняла форму человѣческой фигуры, безъ рукъ и вотъ, наподобіе древнихъ каменныхъ идоловъ самаго грубаго изваянія. На плечахъ этой снѣжной фигуры сформировалась такая же шарообразная голова. Митя, окончивъ свою работу, отбѣжалъ нѣсколько шаговъ, и издали провѣривъ свою работу, остался, повидимому, совершенно доволенъ ею. Затѣмъ, онъ побѣжалъ обратно въ домъ.

«Для какой цѣли такъ усердно трудился этотъ глупый мальчикъ?» подумалъ я. Не успѣлъ я кончить мысленно этого вопроса, какъ Митя уже появился опять на дворѣ, облеченный въ сѣрую гимназическую шинель съ краевымъ воротникомъ и металическими пуговицами. Озираясь, онъ подбѣжалъ къ своей снѣговой бабѣ, быстро набросилъ на нее шинель, и снявъ фуражку, ловко надвинулъ ее на голову бабы. Баба эта, одѣтая такимъ приличнымъ образомъ, приняла видъ самаго Мити, остановившагося и смотрящаго на заходящее солнце. Нѣсколько минутъ стоялъ Митя съ непокрытой головой, прикрывая уши красными отъ мороза и снѣговой работы руками. Холодъ его повидимому сильно пробиралъ. Онъ бросалъ поперемѣнно взгляды то на двери домика, какъ будто поджидая кого-то, то на своего двойника, но никто въ дверяхъ не появлялся. Митя нетерпѣливо топнулъ ногой, сдѣлалъ рѣшительный поворотъ, и стремглавъ бросился въ нашъ флигель. Всѣ эти эволюціи Мити до того меня заинтересовали, что я вскочилъ съ своего обсерваціоннаго пункта и выбѣжалъ въ сѣни. Въ тотъ же моментъ прибѣжалъ туда и Митя.

— Оля не идетъ, сказалъ онъ мнѣ дрожащимъ отъ волненія голосомъ: — а мнѣ холодно. Бѣги пожалуйста къ намъ, и вызови Олю. Скажи ей: Митя тебя зоветъ скорѣе.

Я чрезвычайно мало понималъ русскій языкъ, а говорить и вовсе почти не умѣлъ, за исключеніемъ нѣсколькихъ малороссійскихъ словъ. Изо всего, что сказалъ мнѣ Митя, я понялъ одно, что ему холодно. Долго не думая, я снялъ свою мѣховую шапку, не слишкомъ изящнаго вида, и подалъ ее Митѣ.

— Фи! прикрикнулъ онъ на меня, съ омерзеніемъ отталкивая шапку. — Мнѣ не нужка твоя ермолка. Бѣги къ намъ, и вызови Олю. Я не могу самъ…

Въ эту минуту, въ дверяхъ домика, съ которыхъ Митя не спускалъ глазъ, появилась дѣтская фигурка дѣвочки. Митя, не докончивши фразы, притихнулъ, спрятался за дверь, и жадно, едва дыша, началъ слѣдить за малѣйшимъ движеніемъ дѣвочки.

Дѣвочка, осѣнивши глаза ручкой, обвела взоромъ весь дворъ и остановила его на мнимомъ Митѣ. Постоявъ нѣсколько секундъ такимъ образомъ, улыбнулась, осторожно, безъ шума, спустилась съ трехъ ступенекъ низенькаго крылечка и пустилась шагать по направленію къ бабѣ, самымъ комичнымъ образомъ переваливаясь, гримасничая и досадуя, повидимому, на нескромный скрипъ, производимый ея ножками по хрупкому снѣгу. Митя, между тѣмъ, за дверьми, заливался неудержимымъ, беззвучнымъ хохотомъ, и въ порывѣ веселья схватилъ мою руку и крѣпко ее стиснулъ. Оля, въ большомъ черномъ капорѣ, окутанная плотно шубенкой, подкралась къ бабѣ на два шага, и, чтобы испугать мнимаго Митю, бросилась разомъ и обхватила Митю сзади.

— Ахъ! закричала она вдругъ испуганнымъ голосомъ, почувствовавъ въ своихъ объятіяхъ кучу снѣга, прикрытаго гимназическою шинелью, отпрыгнула очень неловко и упала ничкомъ въ снѣгъ.

Я бросился къ ней стремглавъ, а за мною и Митя, но я добѣжалъ первый и успѣлъ ее поднять. Оля пугливо посмотрѣла на меня, и замѣтивъ за моей спиной испуганнаго Митю, захохотала самымъ звонкимъ, дѣтскимъ хохотомъ.

— Ахъ, шалунъ же ты, Митя! Я не ушиблась. А я думала, что это ты, и хотѣла тебя испугать.

— Храбрый! А потомъ сама испугалась, и отъ страха упала.

— Неправда! Я не испугалась, я только оступилась.

Во время этого разговора я молчалъ и серьёзно смотрѣлъ на Олю. Не могу себѣ дать отчета, что замѣтилъ я въ этомъ дѣтскомъ лицѣ, знаю только, что оно меня очаровало: столько доброты и нѣжности было разлито въ голубыхъ, темныхъ глазахъ дѣвочки, вокругъ ея изящнаго ротика и кругленькаго, съ ямочкой, подбородка.

— Митя, фуражку надѣнь! раздался испуганный голосъ той самой женщины, которая полчаса тому назадъ застегивала полушубокъ. — Митя! Оля! въ комнату!

— Идемъ, мама, идемъ, отвѣтила Оля. Сорвавъ фуражку съ бабы, она надвинула ее на голову мальчика, схватила Митю за руку и шаловливо потащила его за собою. Но вдругъ остановилась, выпустила руку Мити и подбѣжала ко мнѣ.

— Благодарю васъ, что вы меня подняли, сказала она мнѣ и какъ-то тепло посмотрѣла мнѣ въ глаза. Я чувствовалъ, что покраснѣлъ по уши, опустилъ глаза и ничего не отвѣтилъ.

— Ты будешь приходить къ намъ? спросилъ меня въ свою очередь Митя, чрезвычайно ласково. — Приходи, братъ, вмѣстѣ играть будемъ.

Дѣти, рука объ руку, убѣжали и скрылись въ дверяхъ домика. Я долго стоялъ еще на мѣстѣ. Отъ этихъ дѣтей вѣяло свѣжестью и добротою. Неужели это христіанскія дѣти? неужели они меня не презираютъ? Отчего же я такъ боюсь русскихъ мальчиковъ? и долго, быть можетъ, простоялъ бы я на одномъ мѣстѣ, задавая себѣ подобные вопросы, еслибы трескучій голосъ яги-бабы не вывелъ меня изъ задумчивости своимъ неласковымъ привѣтомъ.

— Ты что тамъ болваномъ остановился? Чего ты лѣзешь въ знакомство съ гоимъ[31]. Уходи, оселъ, пока еще не битъ. Онъ радъ всякому случаю позѣвать. Набожныя дѣти давно уже всѣ въ синагогѣ, а онъ возится со всякой сволочью.

Понуривши голову, я поплелся во флигель. Къ брани и угрозамъ моей мучительницы я давно уже сдѣлался равнодушнымъ. Но именно въ эти непривычно-сладкія для меня минуты, ея брань была особенно непріятна. Я проводилъ мысленно параллель между счастливою жизнью этихъ дѣтей, цвѣтущихъ здоровьемъ, веселыхъ, игривыхъ, свободныхъ, и моей мученической жизнью, полной униженій, лишеній и неволи. Съ невыразимо горькимъ чувствомъ зависти и ропота вошелъ я въ комнату. Невольно бросилъ я взглядъ на обломокъ нешлифованнаго зеркала, приклееннаго къ стѣнѣ, увидѣлъ тамъ отраженіе собственной фигуры и вздрогнулъ. Мое непомѣрно-длинное, неправильное, желтоблѣдное лицо, съ впадшими щеками и выдающимися скулами, отѣненными длинными, тонкими, жидкими пейсами, напоминающими собою червяковъ, моя непомѣрно-длинная, тонкая шея, лишенная галстуха, все мое хилое, согнутое тѣло, на тонкихъ ножкахъ, неуклюже обутыхъ, внушило мнѣ такое непреодолимое отвращеніе, что я отвернулся и плюнулъ, но плюнулъ такъ неловко, что плевокъ очутился на щекѣ старухи. Она позеленѣла отъ ярости, и такъ хватила меня по щекѣ своей сухой дланью, что искры посыпались у меня изъ глазъ.

— Въ синагогу, мерзавецъ! трещала она, и съ грохотомъ прихлопнула за собою дверь.,

— Опять въ синагогу! повторилъ я съ глубокимъ вздохомъ — о, Господи! когда же этому будетъ конецъ?

Прикрывая одной рукой разгорѣвшуюся щеку, я поплелся въ синагогу. На крылечкѣ флигеля выдѣлывалъ Митя какія-то прихотливыя антрша. Я поровнялся съ нимъ.

— Куда идешь? спросилъ онъ меня. Въ его голосѣ мнѣ послышалась насмѣшка. Я молча прошелъ мимо.

— Дуракъ! крикнулъ онъ мнѣ вслѣдъ. Я зарыдалъ, и, чтобы скрыть свои рыданія, пустился бѣжать безъ оглядки.

Перенесть оскорбленіе — тяжело, но перенесть оскорбленіе отъ счастливца — невыносимо.

31

Слово «гоимъ» въ переводѣ — племена. Но такъ-какъ въ древнія времена всѣ почти племена были идолопоклонники, то слово это превратилось въ брань.