Страница 8 из 22
Дельвиг
Из трубки я выдул сгоревший табак,
Вздохнул и на брови надвинул колпак.
А. ДельвигВ табачном дыму, в полуночной тоскесидит он с погасшею трубкой в руке.Смиренный пропойца, набитый байбак,сидит, выдувая сгоревший табак.Прекрасное время – ни дел, ни забот,петух, слава Богу, еще не клюет.Друзья? Им пока не пришел еще срок –трястись по ухабам казенных дорог.Любовь? Ей пока не гремел бубенец,с поминок супруга – опять под венец.Век минет, и даром его не труди,ведь страшно подумать, что ждет впереди.И честь вымирает, как парусный флот,и рыба в каналах вверх брюхом гниет.Жизнь канет, и даром себя не морочь.А ночь повторяется – каждую ночь!Прекрасное время! Питух и байбак,я тоже надвину дурацкий колпак,подсяду с набитою трубкой к окнуи сам не замечу, как тихо вздохну.Творец, ты бессмертный огонь сотворил:он выкурил трубку, а я закурил.За что же над нами два века подрядв ночах обреченные звезды горят?Зачем же над нами до самой зарив ночах обреченно горят фонари?Сидит мой двойник в полуночной тоске.Холодная трубка в холодной руке.И рад бы стараться – да нечем помочь,уж больно долга петербургская ночь.1962* * * («В полуночь петух на деревне…»)В полуночь петух на деревнекричал, и в соседних дворахсобаки зашлись, и деревья,обстав, скрежетали впотмах.И желуди шлепались оземь,шурша в прошлогодней листвекак мыши, и шастала осень,с которой я в дальнем родстве.Я понял: погода ломалась,накатывался перелом,когда топором вырубалосьвсё то, что писалось пером;когда отсыревшая спичкаот медленного сквознякашипела и фыркала вспышка,как кошка во тьме чердака.И я, ослепленный доверьем,не ведал, что мне на роду,но пристально слушал деревья,уставив глаза в темноту…1963* * * («Еще темны леса, еще тенисты кроны…»)Еще темны леса, еще тенисты кроны,еще не подступил октябрь к календарю,но если красен клен, а лес стоит зеленый, – Гори, лесной огонь! – я говорю.А он, лесной огонь, до срока затаится,он в рощу убежит, чтоб схоронить пожар,но если красен клен – и роща загоритсяи засвистит, как тульский самовар.Гори, лесной огонь, багровый, рыжий, алый,свисти в свое дупло тоской берестяной.Не надо ничего – ни денег мне, ни славы,покуда ты горишь передо мной.У нас одна душа в сквозном и скудном мире,и дом у нас один – ни крыши, ни угла.Гори, лесной огонь, лети на все четыреи падай на спаленные крыла!1963* * * («Гибрид пекарни с колокольней…»)Гибрид пекарни с колокольней,завод, где плоть перегорает,трубою четырехугольнойседьмое небо подпирает.А отдаленнее и ниже,вокруг хозяйства заводского –прах, расфасованный по нишамв стенах монастыря Донского.Я, разводя кусты руками,брожу здесь утром спозаранок,где урны белыми рядамиглядят на мир из темных рамок.Глядят глазами тайной тайных,ведут торжественной строкоюот фотографий моментальныхк монументальному покою.А мне – и памяти не надо,мое со мной, и тем пристрастнейгляжу, не отрывая взгляда,с улыбкой, может быть, напрасной.Что смерть? Мне выход не заказан.Когда черед придет за мною,перед живыми я обязанлежать в земле и стать землею.Она опять придаст мне силы,я вскину ствол наизготовье,ветлою встану из могилыу собственного изголовья.А им – ничем не стать отныне:ни земляникой, ни ветлою.Их обособила гордыня,подняв свой пепел над землею.Ах, мальчик, что он понимает,когда, захваченный игрою,их простодушно поливаетводопроводною водою?1963* * * («Когда бомбили Мюнхен и предместья…»)Когда бомбили Мюнхен и предместья,засыпав город щебнем и золой,когда проклятья и моленья вместеслились над обезумевшей землейв едином вопле к Богу или в Бога,в зверинце, на активной полосе,сошли с ума и умерли от шокадвенадцать низкорослых шимпанзе.Как некогда, воспрянувши из гроба,Сын Человеческий приял небесный сан,так в смерти шимпанзе воскрес бонобо –разумный вид – и высший – обезьян.О истина, темно твое служенье,покуда ты сомнительным родствомпытаешь на разрыв и растяженьеи объявляешь высшим существом.И если я под страшным подозреньем –отныне до неведомого дня, –прошу тебя, карай меня презреньем,но только не испытывай меня.1963* * * («Что там? Босой и сонный, выберусь из постели…»)Н. Н. Вильмонту
Что там? Босой и сонный, выберусь из постели,дверь распахнув, услышу, как на дворе светает:это весенний гомон – на лето прилетели,это осенний гогот – на зиму улетают.Круг завершен, и снова боль моя так далёка,что за седьмою далью кажется снова близкой,и на равнине русской так же темна дорога,как от стены Китайской и до стены Берлинской.Вот я опять вернулся, а ничего не понял.Боль моя, неужели я ничего не значу,а как последний олух всё позабыл, что помнил,то ли смеюсь от горя, то ли от счастья плачу?Бог мой, какая малость: скрипнула половица,крикнул петух с нашеста, шлепнулась оземь капля.Это моя удача клювом ко мне стучится,это с седьмого неба наземь спустилась цапля.Вот уже песня в горле высохла, как чернила,значит, другая повесть ждет своего сказанья.Снова тоска пространства птиц подымает с Нила,снова над полем брезжит призрачный дым скитанья…1964