Страница 19 из 22
Послевоенная баллада
– Привезли листовое железо. – Кто привез? – Да какой-то мужик. – Кто такой? – А спроси живореза. – Сколько хочет? – Да бабу на штык. – И хорош? – Хром на оба протеза.А язык пулемет. Фронтовик. – Да пошел!.. – Привезли рубероид.Изразцы привезли и горбыль. – А не много? – Да щели прикроет.Ты вдова, говорит, я бобыль.А глазищами так и буровит. – Ну-ка, дьявол, держись за костыль,а не то… – Привезли черепицу. – Убирайся! – Задаром отдам.Разреши, говорит, притулитьсяинвалиду ко вдовым ногам.Я не евнух, и ты не девица,ан поладим с грехом пополам.………….Дом стоит. Черепица на крыше.В доме печь: изразец к изразцу.Кот на ходиках: слушайте, мыши.Сел малыш на колени к отцу.А дымок над трубою всё выше,выше, выше – и сказка к концу.Ах, не ты ли – какими судьбами –счастье русское? Как бы не так!Сапоги оторвало с ногами.Одиночество свищет в кулак.И тоска моя рыщет ночами,как собака, и воет во мрак.1979* * * («Седой учитель начальных классов в пиджаке с заложенным рукавом…»)
Седой учитель начальных классов в пиджаке с заложенным рукавомрассказывает о княгине Ольге и ее хитроумной мести древлянам,а я гляжу за окно, где крыши косым отсвечивают огнеми голуби уличные, кружась, над городом носятся деревянным.Когда ж это было? Страшно представить: тысячелетье тому назад,а любовь, разорванная войной, верна всё так же и вероломна,и голуби, бедные мировестники, всё так же в гнезда свои летят,и всё еще Искоростень горит, и зарево буднично и огромно.И пол-Европы лежит в руинах, но, хоть все зарева погаси,неугасимое что-то брезжит, и синевою исходят лица,и та княгиня: – Си первое вниде в Царство Небесное от Руси, –и однорукий, и мы со всеми – в одном походе, и он всё длится.А палец выбрал уже цитату, но указующему перстутак мало, видимо, было карты, а зримый образ так исковеркан,что длань, продолженная указкой, пронзила пикою пустоту: – Не в мести правда, а в искупленье! – и вышла где-то под Кенигсбергом.И было тихо, но где нам было постичь всю долгую скорбь его?Для всякой правды свой час, и ныне в ту даль я всматриваюсь из этой.И он свидетель, и я свидетель – мы все свидетели, но чего?Чего-то высшего мы коснулись своей бедой и своей Победой.Ведь даже тот, кто звездой отмечен, помечен свыше еще крестом,и кровь, пролитая в правой битве, всё кровь – и ждет своего ответа,но где последнее воздаянье – не в рукаве ли его пустом? –где память сердцу и утешенье – не эта орденская ли мета?И я, поживший на этом свете и тоже тронутый сединой,я вижу сердцем десятилетним тот класс и строгие наши лица,и как молчали мы потрясенно, виной настигнутые одной,и друг на друга взглянуть не смели, боясь увидеть в них те зарницы.1982Соседка
По-дружески, без стукаходил я к ней нередко.Была она толстуха,предобрая соседка.Здорова ли, болеет –а поделиться не с кем…Средь бела дня белеютна окнах зановески.Сидит у ней Никола,хмельной женатый грузчик.Играет радиола,в углу среди игрушек.Ой, тонок слух у стенок,у стенок у фанерных,ой, хахали у девок,у девок не у первых.От скрипа, от позора,от злого наговора –играет радиола,играет радиола!А муж ее в тюрягепо дурости, по пьяни,теперь ей бедолагевся радость – хмель в стакане.А дети где? А дети –в песочке, в куче сора –забыли всё на свете.Постой же, радиола!Поймут ли бабье гореи мамкины секреты?А знаю я другое,а помню я не это.Ей помнится самой же –сама в беде утешит,поможет, если может.Нет, просто люди брешут!Она ведь помнит Родьку,лелеет Родиона!…Буравит штопор пробку,играет радиола.А утром снова скажет: – Здорово! Как живется? –Письмо его покажет,покажет, отвернется.Стоит неловко, боком,у приоткрытой двери,стоит, как перед Богом,в которого не верит.1959Семен Усуд
– Во как! – обычно скажет Семен Усуд,если вдруг кто-то где-то отколет штучку,выпятит губы, словно найдет колючку, – Я так и знал! – и сглотнет ее, как верблюд.Что ни случится: в глаз попадет ресница,и не ему, а соседу, на сеновалмалый затащит девку, а та девица, –скорбно надует губы: – Я так и знал!Всё-то он знает, всё-то он глазом точит,словно нечистая сила ест мужика;встанет перед забором, если доскаплохо прибита: – Во! – и доска отскочит.Словно ребенок, а по летам старик,не приложил он рук ни к чему и – дальний –ходит среди людей, и худой кадык,как у верблюда, пришлою дышит тайной.Глянешь – куда его черти с утра несут? –кепку надвинет и чешет себе, сердешный,мучимый любопытством иль скукой здешней? –кто его знает. – Куда ты, Семен? – У суд.Тем и живет. А кто? А откуда родом? –тайна и есть. Работал ли где когда?Словно однажды вышел с другим народоми по пути отстал и забрел сюда.Сроки ли выйдут, на душу ль камень ляжеткак облегченье, войдет ли под карк воронВысший Судья: – А ну-ка скажи, Семен,не за себя, за тех! – и Семен всё скажет.Как-то встречаю осенью – шел отстрелдиких собак, – и вспомнил он: – В тридцать третьемя убежал. От голода зубы съел.Нам-то еще повезло… – И добавил: – Детям… – Во как! – потом сказал, помолчал чутоки, не простясь, пошел городской пустыней,где на деревьях тающий тенькал инейи под ногами мерзлый хрустел песок.Я еще вижу, как он идет по скверу,как он уходит, тая худой спиной…Господи мой, не этому ли примеруследовать наказал Ты в страде земной?Не потому, что дни его незлобивей,чем у других, а ночи, быть может, злей,не потому, что духом своим бедней,а ремеслом да промыслом нерадивей,а потому, что в мире больших невзгодон, как дитя большое, в обидах страшныхне по обидам, а по вине живет;больше того, врагов возлюбил вчерашних, –может быть, он, когда выйдет его чередперед лицом Творца оправдаться в судьяххоть бы за то, что прожил верблюдом в людях,в Царство Небесное как человек войдет.1982