Страница 18 из 22
* * * («Я сойду на последней странице…»)
Я сойду на последней странице,где березы обступят кругом,где взлетит полуночная птицас ветки, капли сбивая крылом.Я войду в край боярской измены,в ту страну, где секира и мох…Вы до мозга костей современны,реставраторы темных эпох.Где он, дом? У чужого пределаоткачнется в седле голова.И лежит безымянное тело.И в зенит прорастает трава.Красна девица в черном платочке.Чем помочь? Не отпишешь пером.Это, как говорится, цветочки,то-то ягодки будут потом!И не слух долетит до столицы,а глухой человеческий вздох…Я сойду на последней странице,где безмолвие глуше, чем мох.Мох да молчь, но безмолвное словосургучу не залить, ни свинцу.Я живу. Это право живого –имя дать и творцу, и глупцу!1961* * * («Не растекаться мыслию…»)
Не растекаться мыслиюпо древу – вот уж нет! –а состязаться с мысиюнам завещал Поэт.Не веткою-безделкоюслова ловить в капкан,а прыгать вольной белкоюнам завещал Боян.Но долго ли безделицувзять сообща в расчет?И вот уже по деревцукривая мысль течет.По древу растекается,и шрифт на полосескрипит ветвями, мается,как белка в колесе.1970-еПрощанье со старыми тетрадями,
или Размышленья перед трескучей печью и бутылью домашнего вина в старом деревянном доме в Павловом Посаде, где автор родился
Боюсь не вздора, а рутины,что ни начну, то с серединыи кончу, верно, чепухой.Не знаю, время или возраст,но слышу я не лес, а хворост,не славий щелк, а хруст сухой.Пора проститься со стихамии со вторыми петухами –а третьи сами отпоют, –с ночными узкими гудками,с честолюбивыми звонкамипод утро, когда их не ждут.При свете дня яснее проза:сигнал ли зоркий с тепловоза –предупредительный гудок,иль родниковый бульк хрустальный,как позывной второй сигнальной –в бутылях забродивший сок.А впрочем, для чего детали,когда глаза не суть видали,а то, что виделось глазам,в чем опыт думал убедиться,и не кивай на очевидца,который верит: видел сам.А что он видел: луг да ели,когда торфа́ под ними тлелиили прозрел, как тот герой,кто меж печатными строкамичитал духовными глазами?И я так пялился порой.Пора покончить с юным бредом,с двойным – орлом и Ганимедом –полетом вечного пераи пересесть за стол с кровати(оно для домоседа кстати),за Rheinmetall засесть пора.Одна беда: садясь за прозу,не тяпнешь водочки с морозупод малосольный огурец. – Позвольте, где зима, где лето? –одернет критик, а с поэтаи взятки гладки, наконец.Не говорю уж о комфорте:когда ты в форме, хоть на чертеезжай – и тряска нипочем.И что за путь: ухаб ли, кочка –не важно! – приживется строчка,а с ней и улица – твой дом.А кстати, кое-что о форме:она не обувь на платформе,а безразмерные носки,и важно – слог для пародиста, –чтоб было в ней легко и чисто,и меньше пота и тоски…Так вот: ходил и я в поэтах,не очень, может быть, пригретых,но и не загнанных в Инту.И что же? Горячо-морожно!Попробуй – жить куда как можно,но петь уже – дерет во рту…Да и нелепо как-то: годыи кризис половой свободы,не говоря уж о другой.Не Фрейд ли здесь подставил ножку:смешно, ловя как малу вошку,за рифмой бегать час-другой.А нет бы попросту да быстростихом свободным строк по тристапилить – и, смотришь, капитал.Что делать, мы консервативны,как в век пилюль презервативы(так Вознесенский бы сказал).Ах, оборотистый народец –поэты! Бедный оборотеци тот пускаем в оборот:бросаешь камешек соседу,а он булыжник – мельче нету, –как говорится, в общий счет.Дудел и я на самоделке,но повезло: с чужой тарелкикусков не брал, и сладкий сонне бередит воспоминанья,как будто на предмет изданьязвонит редактор Фогельсон.Простимся с громкими мечтами,и пусть токуют в фимиамесоперники по ремеслу –пусть их! – а мы, как в поговоркеи от махорки будем зорки,покурим под шумок в углу.Не угождать. Себе дороже.Мы суше стали, но и строже,и пристальней наш поздний свет.Сойдемся жить и чай заварим,а постучит какой татарин: – Вы обознались. Ваших нет.А впереди такие сроки,такие дальние дороги,по осени такая тьма –что и не стоит… Бога ради!Опустишь голову в тетради,поднимешь – а уже зима.Зима, и жизнь опять вначале,и там, где яблоки стучали,трещит морозец молодой,струится дым, играет холод,глядишь – а ты уже немолод,и лед звенит в ведре с водой.А вдалеке гудок прощальный,всё тот же, долгий, инфернальный,и синий-иссиня снежок.Ведро поставишь ледяное,стоишь – и голос за спиною: – Ты что-то мешкаешь, дружок. – Да-да, иду… – За поворотомя оглянусь – но никого там,и в колком инее, как дед,гляжу в вечерние потемки,а там ни дыма, ни колонки.Ошибка вышла. Наших нет.Вот что увидится… Однако!Завыла на дворе собакавниз головою, говорят.Чур нас! – раздвинем половицыи вниз сойдем, где сидр хранитсяи зеленеет маринад.Не так ли, высветив бутыли,и Дант с Вергилием сходилина круги Ада с фонарем?Не так, отнюдь! По вере русскойдостанем выпивку с закускойи всех во здравье помянем.По духу близких и по кровипомянем всех на добром слове,кому из мерзлых ям не встать.А помнишь, как – мороз по коже! –кричал отец, берясь за вожжи: – Ну, открывай ворота, мать!А что там: родина ль, чужбина –кто знает! – дом ли, домовина?Ездок привстал – и конь несет.Вот так и я: свое итожу,продолжить захочу – продолжу,а надоест – два пальца в рот!Не первый год живем на свете,а всё нескладно: свищ в сюжете,и с флюсом, стало быть, финал.С прощанья начал, а весельемкончаю, как бы новосельемна этот свет – и кончен бал!Да уж и ночь. Вино допили.Теперь как в сказке – жили-были –в постель – и кубарем в провал.На том и мы – не знаю, кстати ль? –с тобой расстанемся, читатель,чтоб ты, как автор, не зевал.Нет, наше ложе без обмана,а что да как – была б сметана,и масло как-нибудь собьем.Была сметана, будет масло,а если что кому не ясно,я это объясню потом.1976