Страница 26 из 72
Галатин был с гитарой, как и всегда, когда приезжал на уроки. Он взял респиратор, приподнял ногу, поддерживая коленом кофр с гитарой, цепляя завязки на уши.
— Вернемся же, давайте отнесу, — сказал Буренцов и протянул руку.
Галатин отдал ему кофр, Буренцов отнес его в дом. Вернулся, потирая руки: чем-то их продезинфицировал.
Они пошли рядом, но Буренцов держался на некотором расстоянии.
— Не то что я наверняка, но вы же неизвестно, — говорил он. — Тесты! Идите вы со своими тестами! Я сам знаю, что чувствую, даже если. Из Италии плитку привезли, только что уложили. Но у нас с собой было! А вон в том доме вор в законе живет. Ему архитектор флюгер забацал в виде петуха. Сказки Пушкина, ё! Вор приехал, увидел петуха, архитектора чуть не убил. Твое место у параши!
Они обогнули забор, окружающий дом Буренцова, подошли к забору дворца, который странно было называть забором — нет, не забор, а ограда, слово, в котором слышится град, то есть город. Заборами забирают, закрывают то, что за ними, загораживаются от чужих взглядов, у большинства домов поселка именно глухие заборы, а ограда, наоборот, хоть и огораживает, но открывает взгляду то, что за ней, недаром ограды бывают у парков и храмов, в том числе и у последних маленьких храмов человека — у могил. Ограда дворца Буренцова была кованная, высокие прутья-пики увенчивались позолоченными наконечниками, какие бывают на древках парадных воинских знамен. Над полукруглой аркой ворот парило что-то, напоминающее герб, Галатин разглядел крылья и перья, и голову какой-то птицы, наверное, орла, а в центре был золотой вензель на черном фоне — Ю.Б. Юрий Буренцов, значит.
Буренцов достал из кармана какое-то устройство, нажал — ворота медленно раскрылись, плавно отходя половинками внутрь. Рядом с воротами имелась и калитка, но, наверное, Юрию Эдуардовичу очень уж хотелось сделать торжественным процесс вхождения в только что созданный им мир.
По дорожке, выложенной фигурной плиткой, контурами напоминающей то ли шахматные ладьи, то ли те пластиковые кости, которые дают собакам для игры, прошли к дому. Фасад с круглыми колоннами был похож на театральный, но без фронтона, вместо него — длинный ряд декоративных перил по краю крыши. Поднялись по широкой лестнице на крыльцо, вымощенное бежевым гранитом или каким-то другим камнем. Буренцов распахнул высокую, в два человеческих роста, дверь. Дверь была застекленная, с ажурами чугунных завитков, закрывающих стекло, черные цветы и листья показались Галатину странными, мертвыми.
— Большая, а легко, — сказал Буренцов. — Умеем, когда хотим.
Началась экскурсия. Из холла, по сторонам которого были тоже, как и перед домом, колонны, но не круглые, а квадратные, с вертикальными позолоченными бороздками, прошли в гостиную. Белые потолок и стены, обилие золотых виньеток, кресла и диваны, обтянутые белой материей с золотыми узорами, ножки тоже золотые, несколько столиков из красного дерева с инкрустацией, панель телевизора в половину стены; его черная обширная поверхность слишком заметно выбивалась из общего стиля, поэтому неведомый дизайнер придумал: заключил экран в массивную багетную раму, что сделало экран похожим на картину, причем картину не пустую, в ней мутно отражался интерьер, и она была похожа на творение абстракциониста, оказавшееся зачем-то в классической галерее вроде Лувра или Эрмитажа. За гостиной была столовая. Белизна и позолота, инкрустированное дерево, плотные шторы на окнах, тоже золотистого оттенка. Вернулись через гостиную и холл, оказались в малой столовой и кухне. Белые стены, белая мебель с позолоченными ручками и ножками. Поднялись на второй этаж. Паркет квадратиками, в каждом из которых восьмиконечная звезда, так изображают стороны света, деревянные панели до уровня плеч, над панелями, как и везде, белизна и позолота. Буренцов открывал белые с позолотой двери, показывал гостевые белые с позолотой спальни, спальню супружескую, тоже белую с золотом, но кровать накрыта пунцовым покрывалом, и балдахин пунцовый, и шторы на окнах пунцовые. Показал кабинет, весь, как шкатулка, отделанный деревом, показал кальянную комнату, устланную коврами, показал все ванные и туалеты с позолоченными кранами, вентилями, душевыми устройствами, держателями, унитазами, кнопки и ручки которых были тоже позолоченными, и у каждого унитаза стоял в позолоченной колбе на позолоченных ножках ершик для чистки с позолоченной ручкой. Показал Буренцов и детскую игровую комнату, где, среди всего прочего, был симулятор для вождения с рулем, экраном, педалями, приборной панелью, все как в настоящем автомобиле. Показал неожиданную комнату, там посредине стояла настоящая рулетка, в углу шахматный стол с фигурами, каждая в человеческую голову, по стенам несколько столов с зеленым сукном, а над ними большие фотографии залов казино с крупными подписями: «The Cosmopolitan», «Venetian Macao», «Monte Carlo», «Taj Mahal», «Baden-Baden».
Потом Буренцов провел Галатина в зимний сад со стеклянной крышей. К зимнему саду примыкала оранжерея, где были не только цветы, но и помидорные, и огуречные грядки, и фруктовые деревья в огромных кадках. Ни овощей, ни фруктов не было, но так и чувствовалась во всем послушная готовность плодоносить на радость хозяину. Последней на этом этаже была обсерватория с телескопом под раздвижным, сейчас закрытым, куполом. Галатин думал, что на этом все, но Буренцов завел его в лифт (красное дерево, позолота), они спустились на цокольный этаж, и экскурсия продолжилась: комната с двумя бильярдами, русским и пулом, сауна, русская баня, бассейн-джакузи, пока без воды (ступеньки бассейна, отверстия, ручки, все, естественно, позолоченное), столярная мастерская с верстаком и множеством инструментов, гараж, пока пустой, рассчитанный на несколько машин. И даже технические помещения показал Буренцов, где стояли котлы, генераторы, стиральные машины и прочая техника-механика, созданная для удобства; глаза здесь, как ни странно, отдыхали — не было позолоты.
Показывая, Буренцов то и дело прикладывался к плоской никелированной фляжке с золотым вензелем «ЮБ», которую сначала доставал из кармана и опять совал туда, а потом оставил ее в руке, чтобы не тратить попусту время. Он показывал и рассказывал, и речь его все больше походила на бред спящего человека, который видит что-то свое, вскрикивает, а тот, кто рядом, ничего не может понять.
— Трансформер! — восклицал он в гостиной. — Студия Двадцатый Век Фокс не представляет! Чем не ширше талия, то моя Наталия, правда? Не бойтесь, я шучу.
— Никого не будет в доме, — вдруг пропел он в столовой. — Темнота и прошлое. Не вернешь, и не надо. Но натюрель, все натюрель, гарантия. Язвы нет? У меня тоже. Но впечатляет. Ракета земля-земля, и пустота. Абсолютно. Здравствуй, Маша, я Дубровский.
— СВЧ убивает человека, — довольно логично объяснял он в кухне. — Но все, что убивает, делает нас сильнее, — пытался держать он нить, и тут же потерял ее: — Найн фюр зайн. Андестен? Вот и я не андестен. Малый бизнес и кооперативы. А где коммунизм? Мы писали, мы писали, наши пальчики писали. Перспектива? Никакой? Но существенно!
— Греческая смоковница, — захихикал он в одной из спален, явно что-то имея в виду. — В старости все уроды. Я ей говорил, но ничего не вышло. И не выйдет, причем никогда. Вороны прилетят, все склюют. Откуда, если воробьи исчезли? Ответ: экология!
— Книги — источник знаний, — вновь вынырнул он из бреда в кабинете, все стены которого были в шкафах с книгами, преимущественно толстыми, с золотым тиснением на корешках — какие-то энциклопедии и собрания сочинений. Но тут же опять нырнул в бред: — Не торгуй на площади, торгуй наедине. Или вообще не торгуй. Балансы! И заметьте, они отрицают! У них синий иней лег на провода. Контактов никаких. А вы как хотели? И я так не хотел. Но вынужден.
— У природы нет плохой погоды, — процитировал Буренцов в оранжерее, и тут же себе возразил: — Неправда! Все есть! И с этим надо считаться! Но почему я? Облако в Аляске, я здесь, почему? Или, например, вулканы. Никто ничего не может объяснить. Никто! С первого по тринадцатое! Никто никогда не узнает. Печать и подпись. До свидания. Я не вам.