Страница 43 из 45
Но посадка прошла нормально. Я занималась своим «бизнес-классом», и была почти спокойна – до тех пор, пока меня не позвали помочь разобраться с переводом в «эконом» и там я не увидела Валеру.
Он выжидал. Я не знала, что ему нужно от меня, но он выжидал, он охотился на меня, как кот на мышь, – и я сама позвала его в служебный отсек, чтобы раз и навсегда объясниться. Я помнила, что в Берлине меня будет встречать Хельмут. И я хотела оставить все это позади – разрываться между ними двумя я была более не в состоянии. Или уж – головой в воду…
Он пришел и стоял – смотрел на меня молча, сам не заговаривал. Пришлось мне начинать.
– Я хочу спросить тебя, что ты тут делаешь? Что тебе надо?
– Лечу в Берлин. Это моя работа. Я же тебе говорил – экспорт-импорт.
– Сам летишь, вот этим именно рейсом? Зачем?
– Собаку везу.
– То есть как – собаку?
– Так – собаку. В багажном отсеке посмотри – там сидит. Развожу породистых собак – у меня друг в питомнике работал раньше, вот у нас теперь фирма. Порода редкая, там выводим – на Западе за большие деньги продаем.
Как-то это слишком звучало – «оперетточно», что ли. Слишком смешно, слишком странно и слишком не похоже на него. И я совершенно случайно, по наитию, по догадке, ничего особенного даже в это не вкладывая, кроме своего отношения к нему в этот момент, сказала:
– Я тебе не верю.
– И правильно делаешь. У меня, кстати, в связи с этим к тебе дело есть. Я все в Питере пытался с тобой поговорить – но ты же, дурочка, пряталась. Придется здесь, ничего не поделаешь. Помощи у тебя хочу попросить.
И вот от этих его слов мне стало плохо – так плохо, что я села и поняла, как тяжело мне будет с ним бороться. Я так привыкла делать для него все. Сейчас я еще не знала, что он от меня хочет, но я знала, как трудно мне будет ему отказать. Все, на что меня хватило, это спросить:
– Надеюсь, ты не тем же самым занимаешься, чем и раньше?
– Ты угадала.
Я молчала. Я ничего не видела, ничего не слышала, мне казалось, что меня опустили в темный глубокий колодец – и что я не в самолете сейчас, а в пустоте, в темноте, там, откуда нет выхода.
– Меня подставили. Меня тоже подставили, Регин, – не одну тебя. Я попал сейчас на очень крупную сумму – и единственный выход для меня – провезти большую партию. Я обещал. Я много отвез. Это уже третья собака…
– Так это собака?
– Видишь, я от тебя ничего не скрываю. Можешь меня сдать. Но у меня правда нет выхода. Если я не сделаю, что обещал, не верну деньги, не выполню заказ, меня просто убьют, понимаешь?
Он знал, он был уверен, что я его не сдам. И что я его пожалею.
– Зачем ты мне все это говоришь?
– Потому что мне нужна твоя помощь. Последний раз. А потом – хочешь, навсегда исчезну, ты меня больше не увидишь. А хочешь – все брошу, уеду с тобой, увезу куда пожелаешь, деньги будут. И с тобой буду всегда – ты это заслужила.
Что я заслужила… Я не знаю, что я заслужила. Что заслужила я, что заслужил Валера и что заслужил Хельмут?
– Не могу я больше лететь с собакой. Четвертый раз подряд – меня гарантированно возьмут. Мне кажется, они уже догадываются. Проверят собаку – мне конец. Сейчас проскочу – а больше нет. А я не могу, понимаешь, не могу, ну пойми ты – убьют они меня!
– Нет.
– Регина, это последний раз.
– Нет. Забудь об этом, забудь обо мне, насовсем.
– Не могу. Я бы тебе мог сказать, что я тебя люблю – я правда тебя люблю, ты мне дорога, лучше тебя я в своей жизни женщины не встречал, – но сейчас я не буду, я даже говорить это не буду. Потом скажу, когда все кончится. Сейчас прошу – помоги.
– Я же сказала тебе – нет. Иди, садись, не нужно тебе больше здесь быть. Иди.
Он постоял, помолчал, потом вздохнул и взял меня за руку.
– Прости, нет у меня другого выхода.
– Отпусти руку!
– Да не буду я тебя трогать. Трогать я тебя не буду. Приставать не буду, не бойся. Но – если ты мне не поможешь – тогда я тебя сдам. Пойми, нет пути назад – тогда уж мне лучше в немецкую тюрьму сесть, чем назад возвращаться. Не поможешь – сяду, сдам тебя и мужа твоего немецкого.
– При чем тут муж?!
– Найдется, при чем. Ты наркотики раньше возила? Возила, суд признал тебя виновной. Наркотики возила, в тюрьме сидела, а сейчас в «Люфтганзе» работаешь – наверняка тем же занимаешься. Все, что они о тебе не знают, – они узнают. А муж – даже если и не при чем – припишут. Кто тебе адвоката тогда нанимал? Он. Вот и доказательство. А остальное я им сам расскажу. И никто уже не отмажется. Расскажу так, что мне поверят.
– Ты этого не сделаешь.
– Сделаю. Мне от этого – почти никакой пользы, ну немного снисхождения от немцев – но я это сделаю. Если я тебя сейчас не заставлю – ну убьют меня, ну сколько можно тебе повторять, я же правду тебе сейчас говорю! Я жить хочу. Помоги мне в последний раз – и все. И я чист, и ты чиста.
Я молчала. Потом сказала:
– Иди в салон.
– Сделаешь это? В следующий раз, когда полетишь в Берлин. Я проверил, у тебя новый рейс через неделю.
– Иди в салон.
– Сделаешь? Не сделаешь – гарантирую: сядешь и ты, и твой Хельмут.
– Я подумаю.
– Подумай. Думать тебе – еще ровно сорок пять минут до посадки осталось.
– Я подумаю.
– Тут нечего думать. Я все подготовлю, никто тебя не заподозрит, отдам накануне в Питере, заберу сам в Берлине через пару дней. Я все про тебя знаю – и где живешь, и какой дорогой на работу ходишь. Я сейчас сойду с самолета в Берлине – и не отойду уже от тебя. А потом, когда привезешь мне, что надо, – отойду навсегда.
– Иди в салон.
– Думай. Осталось уже сорок минут. «Просим всех занять свои места, самолет
скоро войдет в зону берлинского аэропорта», -сказало бортовое радио.
Через сорок минут мы сели. Пассажиры пошли по коридору, я поймала Валерин взгляд – у меня оставались еще дела в самолете, но я отпросилась у командира на десять минут и пошла за ним. Я не знала, что мне делать. Из багажного отделения привезли клетку с собакой. Он прошел таможню и пограничный контроль, я видела. Я стояла у барьера, по эту сторону – а он был уже по ту, уже в Германии, совершенно свободный – обернулся и посмотрел на меня. И я поняла, что он не отстанет. Что он никуда не уйдет и будет меня там ждать.
И тут я увидела Хельмута. Он вошел, как всегда входил, чтобы подождать меня у двери, – и как всегда с цветами. Еще несколько шагов – и он увидит Валеру. Я выскочила вперед, побежала к нему, чтобы опередить, – но тут он обернулся и сам все понял. Валера стоял у стены, глядел на меня и улыбался. Я остановилась. Хельмут постоял, посмотрел на меня, на Валеру, на то, как я перевожу взгляд с одного на другого… Он понял все единственно возможным способом. Аккуратно положил букет цветов в урну у двери и пошел к своей машине.
А Валера все стоял и улыбался. Он не хотел подходить ко мне сейчас, ему это было не нужно и опасно – зачем показывать кому-то, что мы вместе. Он был уверен, что теперь-то уж все точно решено. И, как всегда, в его пользу.
По залу ходил полицейский – немолодой, толстый усатый немецкий полицейский, опора порядка. На меня он внимания не обращал – я была ему уже хорошо знакома – из персонала. Когда он в очередной раз прошел мимо, даже не обернувшись в мою сторону, я дотронулась до его плеча.
– Сержант!
– Что, фройляйн?
– У меня есть подозрение, что этот пассажир – там, у стены – везет наркотики. Он летел нашим рейсом. Таможня проверила его, но не проверила его собаку. У меня есть серьезные подозрения, сержант.
– Мы проверим немедленно, фройляйн. Никуда не уходите.
– Сейчас, сейчас, мне только на минуту надо выйти на улицу…
И я выбежала на улицу и с криком «Хельмут!» бросилась за отъезжающей машиной. Я бежала за ней до тех пор, пока он не остановился.
Я добежала – и стояла у машины, не видя его сквозь тонированное стекло. Наконец он открыл мне дверь. Я села.
– Хельмут… Почему ты уехал?