Страница 9 из 106
Вот так всё и устроилось. Излишне говорить, что Эвелина и Уолтер с восторгом выразили согласие. Я поспешила принять необходимые меры для нашего путешествия, прежде чем Эмерсону придёт в голову передумать.
Он слегка хандрил и до отъезда, и после него. Должна признаться, что и я внезапно испытала чувство потери, когда пароход выходил из дока, и я махала на прощание оставшимся внизу. Я даже не замечала, как сильно вытянулся Рамзес. Крепкий, надёжный, он, разумеется, стоял рядом с Нефрет. Эвелина обнимала девочку с другой стороны, Уолтер держал руку жены и энергично махал носовым платком. Они выглядели одной большой красивой семьёй.
Поскольку нам удалось захватить самое начало сезона, мы решили отправиться на корабле из Лондона в Порт-Саид вместо того, чтобы следовать по более быстрому, но менее удобному маршруту: на поезде до Марселя или Бриндизи, а затем – на пароходе. Я надеялась, что морское путешествие умиротворит Эмерсона и приведёт его в соответствующее расположение духа. Луна любезно бросала рябь серебристого света по воде, когда мы гуляли по палубе, рука в руке, и скользила по иллюминатору нашей каюты, чтобы пробудить нежные проявления супружеской привязанности. И не могу не отметить приятные изменения – возможность испытывать эти проявления, не задаваясь вопросом, не забыли ли мы запереть Рамзеса в соседней каюте.
Но Эмерсон не отзывался так быстро, как я надеялась, и часто хмурил брови, отстраняясь от окружающей действительности. Однако я была уверена, что его мрачное настроение развеется, как только мы ступим на землю Египта. Этот миг теперь был отдалён от нас всего несколькими часами пути. Мне показалось, что я вижу тусклый контур побережья, и я пододвинула свою руку к сильной коричневой руке, которая лежала на перилах.
– Мы почти приехали, – сказала я весело.
Эмерсон, нахмурившись, фыркнул. И не взял меня за руку.
– Что, чёрт побери, творится с тобой? – спросила я. – Всё ещё дуешься из-за Рамзеса?
– Я никогда не дулся, – проворчал Эмерсон. – Что за словечки! Тактичность не относится к твоим сильным сторонам, Пибоди, но должен признаться, я ожидал от тебя сочувствия, благо ты вечно утверждаешь, что ощущаешь меня и мои мысли. По правде говоря, у меня странное предчувствие...
– О, Эмерсон, как великолепно! – воскликнула я, не в силах сдержать восхищения. – Я знала, что в один прекрасный день ты тоже...
– Я выбрал неподходящее слово, – свирепо рявкнул Эмерсон. – Твои предчувствия, Амелия – всего лишь продукт твоего необузданного воображения. Мои… м-м… трудности вызваны разумными причинами.
– Как и все подобные намёки на приближающуюся катастрофу, включая мои. Надеюсь, ты не думаешь, что я суеверна! Я? Нет, предзнаменования и предчувствия являются следствием неосознанного хода мыслей пробуждающегося сознания, а затем бодрствующая часть мозга сохраняет и интерпретирует их, после чего...
– Амелия! – Я взволновалась, увидав, как синие глаза Эмерсона сверкнули сапфировым блеском, свидетельствующим о повышении настроения. Ямочка (которую он предпочитает называть «расщелиной») на твёрдо очерченном подбородке зловеще задрожала. – Амелия, тебе интересно узнать мои взгляды или выразить своё мнение?
Обычно мне нравились такие воодушевляющие споры, немало оживлявшие наши взаимоотношения, но я не желала испортить блаженство этого момента.
– Прошу прощения, мой дорогой Эмерсон. Пожалуйста, выражай свои предчувствия без препятствий с моей стороны.
Эмерсон снова фыркнул. И надолго замолчал – то ли проверяя моё обещание, то ли собираясь с мыслями – а я занималась тем, что смотрела на него с восхищением, которое всегда вызывал внешний вид моего мужа. Ветер играл тёмными локонами на интеллектуальном лбу (потому что он, как обычно, отказался надеть шляпу) и топорщил рубашку на его широкой груди (поскольку он отказался надеть пальто до высадки). Его профиль (он отвернулся от меня, чтобы смотреть сквозь голубые воды) мог бы послужить образцом для Праксителя[30] или Микеланджело[31] – смело вылепленная дуга носа, твёрдые подбородок и челюсть, сильный, но чувствительный изгиб губы. Губы разошлись. (Наконец!) Он заговорил:
– Мы останавливались в Гибралтаре и на Мальте.
– Да, Эмерсон, останавливались. – Крепко сжав губы, я не промолвила больше ни слова.
– В обоих местах нас ожидали письма из дома и газеты.
– Я знаю, Эмерсон, их доставили на поезде, быстрее, чем мы... – Предчувствие заставило дрогнуть мой собственный голос. – Прошу, продолжай.
Эмерсон медленно повернулся, держа руку на перилах.
– Ты читала газеты, Пибоди?
– Некоторые.
– А «Дейли Йелл»?
Я не лгу, если в этом нет крайней необходимости.
– А она была среди газет, Эмерсон?
– Интересный вопрос, Пибоди. – Голос Эмерсона понизился до рычащего мурлыканья, которое обычно предвещает взрыв. – Я подумал, что тебе, возможно, известен ответ, потому что я не проверял этого до утра, когда мне случилось увидеть пассажира, читающего эту презренную тряпку. Когда я спросил, откуда он её взял – газету от семнадцатого числа, через три дня после того, как мы покинули Лондон – он сообщил мне, что на Мальту доставили несколько экземпляров.
– В самом деле?
– Ты пропустила одну, Пибоди. Что ты сделала с остальными – бросила их за борт?
Углы его губ дрожали, но не с яростью, а с насмешкой. Я была несколько разочарована – вспышки гнева Эмерсона всегда вдохновляли меня – но не могла уклониться от истины.
– Конечно, нет. Это было бы бессмысленным уничтожением чужой собственности. Они лежат под нашим матрасом.
– А! Я мог бы услышать потрескивание бумаги, если бы меня не отвлекало кое-что другое.
– Я трудилась изо всех сил, чтобы отвлечь тебя.
Эмерсон рассмеялся.
– И преуспела, моя дорогая, как и всегда. Я не знаю, почему ты преисполнилась такой решимости уберечь меня от этой истории, и не могу обвинять тебя в беседе с клятым журналистом. Он едва успел вернуться в Англию за десять дней до того, как мы уехали, и, как только я узнал об этом, то решил, что у тебя не будет возможности увидеться с ним.
– О, вот как?
– Кевин О'Коннелл – тон Эмерсона, когда он произносил это имя, превращал его в ругательство, – Кевин О'Коннелл – беспринципный негодяй, к которому ты испытываешь необъяснимую привязанность. Он черпает сведения у тебя, Амелия. И ты это знаешь. Как часто в прошлом от него были одни неприятности?
– Так же часто, как он доблестно помогал нам, – ответила я. – Он никогда намеренно не вредил нам, Эмерсон.
– Ну... согласен – история не оказалась настолько разрушительной, как я ожидал.
Было бы много хуже, если бы я не опередила Кевина. Эмерсон не верит в телефоны. И отказывается установить их в Амарна-Хаусе. Но за два дня до отъезда мы оказались в Лондоне, и мне удалось позвонить из отеля. Я тоже видела уведомление о предстоящем возвращении Кевина, и мои предчувствия были столь же обоснованными, как и у Эмерсона.
– Полагаю, он раздобыл сведения, когда находился в Судане, – размышлял Эмерсон. – Только он мог воспользоваться ими. Ни в «Таймс», ни в «Миррор» ничего нет.
– Их корреспонденты пишут только о положении на театре боевых действий. Однако Кевин…
– Суёт свой нос в наши дела, – завершил Эмерсон. – Проклятье! Полагаю, было бы необоснованно надеяться, что О'Коннелл не будет задавать о нас вопросы офицерам в Санам Абу Доме[32]. Остаётся лишь думать, что военные не будут распространять сплетни и пустые слухи.
– Они знали, что мы отправились в пустыню после Реджи Фортрайта33], чья экспедиция якобы занималась розысками пропавших дяди и тёти,– напомнила я ему. – Мы вряд ли скроем этот факт, даже если Реджинальд не заявлял о своих намерениях каждому офицеру в лагере. Когда же мы вернулись, появление Нефрет должно было вдохновить любопытство и домыслы. Но история, которую мы придумали, гораздо правдоподобнее, чем истина. Все, кто знали о бедном мистере Форте, упорно разыскивавшем Затерянный Оазис, считал его сумасшедшим или мечтателем.