Страница 5 из 106
Она вписалась в нашу семью лучше, чем я ожидала, поскольку все наши слуги более или менее привыкли к эксцентричным посетителям. (Вернее – либо они привыкают, либо покидают службу у нас, как правило, по собственному желанию.) Гарджери, наш дворецкий, мгновенно поддался её очарованию; он следовал за ней так же преданно, как и Рамзес, и готов был до бесконечности слушать (исправленную) историю о том, как мы нашли Нефрет. Гарджери, к сожалению, романтик. (Романтизм – не то качество, которое я презираю, но крайне неудобное для дворецкого). Со сжатыми кулаками и пылающим взором он восклицал, забывая в волнении о дикции:
– О, как бы я хотел быть с вами, м’м[19]! Я бы изувечил этих слуг-предателей! Я бы сражался с чудовищами-бедуинами! Я бы…
– Уверена, что ваша помощь оказалась бы незаменимой, Гарджери, – отвечала я. – Возможно, в другой раз...
(Я и помыслить не могла, что этот небрежный комментарий станет пророческим!)
Единственным членом семьи, не ставшим жертвой Нефрет, была дорогая Роза, наша преданная горничная, по причине простой и откровенной ревности. В своё время Роза помогла воспитать Рамзеса, чувствуя совершенно необъяснимую привязанность к нему – привязанность, которая была взаимной. Теперь букетики цветов и интересные научные образцы (сорняки, кости и мумифицированные мыши) дарились другой. Я видела, что Роза чувствовала это. И отдыхала в её обществе всякий раз, когда всеобщая лесть мужчин-членов семьи становилась невыносимой.
А вот кошка Бастет не отдыхала, хотя и была женщиной. Ей было нелегко обнаружить привлекательность противоположного пола, но она с таким энтузиазмом воспользовалась потерянным временем, что дом был переполнен её потомством. Последние роды состоялись в апреле, незадолго до нашего приезда, и Нефрет провела немало счастливейших часов, играя с котятами. Одной из её обязанностей как Верховной Жрицы Исиды была забота о священных кошках. Возможно, это объясняло не только любовь к кошачьим, но и почти сверхъестественные способности общения с ними. Путь к сердцу кота – относиться к нему, как к равному, а ещё лучше – к высшему существу, каким он и сам себя считает.
Единственными, кто знал подлинную историю Нефрет, были младший брат Эмерсона Уолтер и его жена, моя дорогая подруга Эвелина. Было бы невозможно скрыть от них правду, даже если у нас не имелось полной уверенности в их осмотрительности. И я действительно рассчитывала на то, что Эвелина посоветует мне, как заботиться о молодой женщине и воспитывать её. У самой Эвелины был значительный опыт: мать шестерых детей, в том числе трёх девочек, обладала самым добрым сердцем в мире.
Я хорошо помню тот прекрасный июньский день, когда мы, четверо взрослых, сидели на террасе в Амарна-Хаусе, наблюдая за детьми, игравшими на лужайке. Великий Констебль[20] мог передать идиллическую красоту пейзажа – синего неба и снежно-белых облаков, изумрудной травы и величественных деревьев – но таланты совсем другого живописца понадобились бы, чтобы запечатлеть смеющихся детей, украшавших сцену, будто живые цветы. Солнечный свет превращал их кудри в яркое золото и ласково играл на розовых и пухлых личиках, дышавших здоровьем. Моя тёзка, маленькая Амелия, с материнской заботой следила за ковыляющими шажками своей годовалой сестры. Рэдди, старший из выводка Эвелины, чьи черты были юношеской версией нежного отцовского лица, пытался сдержать буйство близнецов, швырявших мяч туда и сюда. Образ невинного молодого человека, благословлённого здоровьем, удачей и трогательной любовью, навсегда сохранится в моём сердце.
Но, похоже, только мой взгляд был сосредоточен на племянницах и племянниках. Даже их мать, чей младший ребёнок лежал на груди, смотрела в другом направлении.
Нефрет сидела отдельно, под одним из могучих дубов, скрестив ноги. Босые ступни выглядывали из-под края платья – одной из привычных нубийских одежд, в которые я её облачала за неимением чего-то лучшего, пока мы работали в Напате. Цвета напоминали раскраску попугая – кричаще-зелёный с большими алыми, горчично-жёлтыми и бирюзово-синими пятнами. На плече лежала коса из золотых волос, и девушка поддразнивала её кончиком котёнка, устроившегося на коленях. Рамзес, неизбежная тень Нефрет, присел на корточки рядом. Время от времени Нефрет поднимала глаза и, улыбаясь, наблюдала за детской игрой, но застывший тёмный взгляд Рамзеса не отрывался от лица девушки.
Уолтер поставил чашку и потянулся за записной книжкой, с которой не расстался даже по такому поводу. Перелистывая страницы, он заметил:
– По-моему, теперь я вижу, как развивалась функция неопределённой формы глагола. Я хотел бы спросить Нефрет...
– Оставь девочку в покое. – Эвелина прервала мужа таким резким тоном, что я обернулась и изумлённо воззрилась на неё. Эвелина в жизни не позволяла себе подобного, а тем более – по отношению к мужу, к которому она, по-моему, относилась со слепым обожанием.
Уолтер выглядел ошеломлённым.
– Дорогая, я только хочу...
– Мы знаем, что ты хочешь, – рассмеялся Эмерсон. – Добиться известности и почитания, как человек, расшифровавший древний мероитический. Общения с живым носителем этого якобы мёртвого языка достаточно, чтобы свести с ума любого учёного.
– Она является Розеттским камнем[21] в человеческом облике, – пробормотал Уолтер. – Конечно, язык изменился почти до неузнаваемости за тысячи лет, но для опытного учёного она может стать…
– Она не камень, – отрезала Эвелина. – Она – молодая девушка.
Снова перебила! Неслыханно! Эмерсон с удивлением и восхищением уставился на Эвелину, которую всегда считал безвольной и мягкой. Уолтер сглотнул, а затем смиренно произнёс:
– Ты совершенно права, моя дорогая Эвелина. За все сокровища мира я не хотел бы...
– Тогда уходите, – вновь прервала его жена, – убирайтесь в библиотеку, вы, оба, и погрузитесь в море мёртвых языков и пыльных книг. Это всё, что вас волнует, мужчины!
– Пойдём, Уолтер, – поднялся Эмерсон. – Мы опозорены и должны воздержаться от попыток самозащиты. Женщина, убеждённая в своей правоте…
Я швырнула в него булочкой. Он аккуратно поймал её на лету, усмехнулся и удалился, неохотно сопровождаемый Уолтером.
– Прости, Амелия, – сказала Эвелина. – Если я испортила Рэдклиффу настроение...
– Глупости, твоя критика гораздо мягче того, что он привык выслушивать от меня. Что касается плохого настроения – ты когда-нибудь видела его более довольным собой, более чертовски самодовольным, более раздражающе добродушным?
– Большинству женщин совсем не пришло бы в голову жаловаться на это, – улыбнулась Эвелина.
– Это не тот Эмерсон, которого я знаю. Почему, Эвелина, он сдерживает свой язык – ни одного-одинёшенького проклятия с тех пор, как мы вернулись из Египта! – Эвелина смеялась, а я продолжала возмущаться: – Истина заключается в том, что он просто отказывается признать – серьёзная проблема стоит непосредственно перед нами.
– Вернее, под дубом. – Улыбка Эвелины исчезла, когда она вновь взглянула на грациозную фигурку девушки. Котёнок куда-то исчез, и Нефрет сидела совершенно неподвижно, положив руки на колени и глядя на лужайку. Солнечные лучи, просачивавшиеся сквозь листья, казалось, высекали искры из волос, а рассеянный свет окружал её золотой тенью.
– Далёкая и красивая, как молодая богиня, – мягко сказала Эвелина, повторяя мои собственные мысли. – Что же с ней будет дальше?
– Она сильна и умна, она будет приспосабливаться, – твёрдо ответила я. – И выглядит счастливой. Жалоб я от неё не слышала.
– Она мужественно училась в суровой школе. Но тогда, моя дорогая Амелия, ей пока не на что жаловаться. Вы – по моему мнению, совершенно справедливо – предоставили ей относительную защиту от внешнего мира. Мы принимаем её и любим её такой, как она есть. Рано или поздно, однако, она должна занять своё достойное место в мире, к которому принадлежит по праву рождения, а этот мир безжалостно нетерпим ко всему инородному.