Воспитание воли

Только в таком усилии, умеренном, но непрерывном, и живет истинная плодотворная энергия; это до такой степени верно, что всякий труд, раз он удаляется от этого типа, может считаться ленивым трудом. Само собою разумеется, что непрерывный труд подразумевает постоянство направления, ибо энергичная воля выражается не столько в часто повторяемом усилии, сколько в том, чтобы все силы ума были направлены к одной и той же цели. Вот, например, очень распространенный тип ленивца. Перед нами молодой человек живого нрава, веселый, энергичный. Почти всегда он чем-нибудь занят. Чего только он не переделает за день! Прочтет трактат по геологии, статью Брюнетьера о Расине, пробежит несколько газет, перечтет какие-нибудь записки, набросает план диссертации, переведет несколько страниц с английского. Ни секунды не остается он праздным. Товарищи удивляются его способности к труду и разнообразию его занятий. И все-таки мы должны заклеймить этого молодого человека названием лентяя. С точки зрения психолога, такая многосложность занятий указывает только на довольно богатый запас самопроизвольного внимания, которое однако не перешло еще в произвольное. Эта воображаемая сила — способность разнообразить свой труд — свидетельствует лишь о крайней слабости воли, к вышеописанном студенте мы видим очень обыкновенный тип ленивца, который мы назовем разбросанным типом. Такая «прогулка ума», конечно, приятна, но это увеселительная прогулка — не больше. «Esprits de mouche» — так называет Николь таких работников, которые разбрасываются во все стороны без пользы. По образному выражению Фенелона, они «как зажженная свеча, которую задувает ветром».

Главное неудобство такой разбросанности усилий в том, что ни одно впечатление не успевает закончиться. Пока идеи и чувства заходят в наше сознание лишь мимоходом, вроде того, как останавливается в гостинице проезжий, они остаются для нас незнакомцами, которых мы скоро забудем: таков, можно сказать, непреложный закон умственного труда. В следующей главе мы увидим, что настоящий умственный труд предполагает сосредоточение всех усилий в одном направлении.

Этот страх перед настоящим усилием, т. е. перед необходимостью координировать все отдельные усилия для достижения одной определенной цели, осложняется не менее сильным страхом перед усилием самостоятельной мысли. Действительно, одно дело — творить самобытно, работать над изобретением, располагать материалы по своему плану, и другое

складывать в своей памяти уже заготовленный материал. Впрочем, усилие самостоятельной мысли потому так и трудно, что оно необходимо подразумевает координацию. Во всяком творческом труде две высшие формы умственного труда связаны неразрывно. Оттого-то этот труд и не нравится так огромному большинству учащейся молодежи, которая однако не сегодня-завтра станет «правящим классом». Взять хоть воспитанников философских классов: все это хорошие ученики; близость выпускного экзамена поддерживает в них энергию. Они трудолюбивы и, говоря вообще, исполнительны в работе. Но, к сожалению, они совсем не думают. Их умственная лень выражается в присущей им наклонности думать словами, в пределах слов — не дальше. Изучают они, например, психологию, и ни одному,— совершенно как Мольеровскому Журдену, — не придет в голову, что он говорит прозой, т. е. занимается приложением психологии всю свою жизнь, с самого рождения, и что было бы несравненно проще порыться в себе самом и подыскать личные примеры, чем запоминать примеры из книги. Но нет, у них непобедимая страсть заучивать, они не любят искать. Огромный излишек материала, которым им придется при этом загромоздить свою память, пугает их меньше, чем самое легкое усилие самостоятельной мысли. Повсюду и все они пассивны, за некоторыми исключениями, конечно, очень редкими, в лице немногих избранных.

Конкурсные четвертные испытание на место первого ученика дают нам наглядное доказательство этой неспособности к усилию самостоятельной мысли. Большинство учащихся боится этих испытаний. Конечно, тут нет и речи о самостоятельном исследовании; по большей части бывает нужно просто-напросто распределить по новому плану уже готовый, накопленный в течение курса материал и придать своему изложению некоторую ясность, тот lucidus ordo, которого требует учитель; но даже и такая работа для них положительно неприятна.

Само собою разумеется, что этот страх перед самостоятельным трудом переносится и в университеты, и притом без большого для себя ущерба: на экзаменах ведь не спрашивают, что представляет из себя кандидат, как велик его умственный багаж, а только исследуют состояние его памяти, уровень его познаний, т. е. много ли он выучил? Каждый добросовестный студент, если он даст себе труд немножко поразмыслить, сознается в душе, что в течение его годичных занятий медициной, юриспруденцией, естественными науками или историей сумма его интеллектуальных усилий, которые бы не были усилиями памяти, бывает очень мала.

Любопытно проследить, какие неуловимые формы может принимать лень даже у ученых. Понятно, что этот вид лени отнюдь не исключает усиленного труда, большого, сложного дела, ибо количество здесь не возмещает качества. Скажем больше: количество труда часто вредит его качеству. Пример: немецкие эрудиты, которые так любят смеяться над нами. Как кошка в басне, они таскают из огня каштаны, а мы их едим. Сравнение кажется нам очень метким. Raton — это олицетворение кропотливого труда — труда эрудитов.

...Raton avecsapatte,

D’une maniere delicate,

Ecarte un peu la cendre et retire les doigts;

Puis les reporte a plusieurs fois;

Tire un marron, puis deux, et puis troisen escroque...’.

Действительно, это такая работа, которую можно делать без конца с какими угодно перерывами. Ум постоянно опирается на готовые тексты, ему не приходится создавать, и он может работать с успехом даже тогда, когда острие его проницательности уже притупилось. Время, конечно, не замедлит подтвердить предсказания Ренана относительно науки как продукта чистой эрудиции. Такая наука не имеет будущности. Ее выводы слишком преждевременны, слишком спорны; к тому же через каких-нибудь пятьдесят лет двадцать тысяч томов, поступающих ежегодно в национальную библиотеку, не считая газет и других периодических изданий, увеличат на миллион томов цифру существующих книг. Миллион томов! Если принять среднюю толщину каждого тома в два сантиметра, выйдет кипа книг в четыре раза выше Монблана. Не очевидно ли, что по мере того, как история будет освобождаться от имен собственных и все больше и больше останавливаться на крупных социальных явлениях, все еще весьма гипотетичных в своих причинах и следствиях, чистая эрудиция, задавленная чудовищной грудой накопившихся материалов, будет терять свой авторитет для мыслящих умов? Чем дальше, тем меньше на труд накопления фактов будут смотреть как на труд. В конце концов эта кропотливая черная работа получит свое настоящее имя черной работы. Трудом будут называть исключительно работу мысли, удаление ненужных подробностей, ту концентрацию умственных сил, какую создает высшее усилие мысли. В самом деле, создавать — значит доискиваться сущности явления, уметь обрисовать его в главных, выдающихся чертах и дать ему полное освещение, «Побочные», ненужные подробности только искажают истину и на опытный глаз показывают лишь то, что в чистое русло энергичного и сильного ума просочились мутные струйки присущей нам основной неискоренимой лени.

К сожалению, нельзя не сказать, что вся наша система преподавания построена так, что только усугубляет эту основную умственную лень. Программы средних учебных заведений как будто задаются целью делать из учащихся то, что мы назвали разбросанным типом. Несчастным юношам приходится поглощать такую массу разнородного материала, что они поневоле должны хватать вершки, не имея возможности проникать до сути вещей. Где же молодому человеку додуматься, что наша современная система среднего образования нелепа с начала до конца? А между тем она убивает в учащихся дух инициативы и всякое поползновение на добросовестность в труде.