Избранное: Христианская философия

Рассмотрим, напротив, этот новый вид свободы, который нам предлагают: если мы не согласимся на чисто словесные объяснения, то им трудно удовлетвориться. Согласно Жибьёфу, чем более мы определены Богом, тем более свободны. Ибо быть определяемым Богом, говорит он нам, не значит быть определяемым извне. Свобода состоит в формальном участии человеческой воли в божественной сущности. Следовательно, быть свободным — значит выйти из своей собственной сущности, чтобы войти в божественную, являющуюся для человека не чуждой, или внешней, а его подлинным бытием и сердцем его сердца. Поэтому можно участвовать в божественной бесконечности и теряться в ней, не теряя самого себя. Таким образом, бесконечность, которую человеческая воля приобретает, восходя к Богу, будет бесконечностью причастности и тем не менее будет составлять сердцевину нашей свободы[630]. Но тут Рейно невольно останавливается; он совсем не доверяет такой манере философствования. Чтобы ответ Жибьёфа на возражение касательно того, что «если Бог нас определяет, то мы не свободны», был удовлетворительным, нужно допустить, что человек и Бог оба составляют одну общую сущность, — допущение еретическое[631]. Если же, напротив, этот переход от человека к Богу представлен метафорически и как частичный, а не реальный и полный, то ответ Жибьёфа теряет всю свою силу[632].

На самом деле, все эти якобы определения свободы через полноту, бесконечность, участие человека в Боге суть не более чем мистический жаргон и ловушка для простаков. Это все прекрасно подходит для того, чтобы поражать слабые умы или воображение некоторых баб; но мужчины с твердым сердцем и учением не приемлют такой расплывчатый язык, это дурное зерно, из которого вырастают плевелы, это семя, в изобилии рождающее по большей части заблуждения[633]. Разумеется, такой язык льстит тому, кто его употребляет. Кажется, ты выше всех остальных, постиг самую суть вещей и тайны, непостижимые для всего света. Вот что в конечном счете объясняет такую тягу к фразам мистическим и необыкновенным, которую мы видим у некоторых в наши дни[634]. Но для солидного желудка все это — пустая пища. Правильные умы не увидят тут ничего, кроме мистицизма и платонизма[635], ложной и странной алхимии, ложных драгоценностей, предназначенных для ослепления простых душ, хотя некоторые католические доктора слишком много пользуются этим языком, рассуждая о тайнах религии[636].

Наконец, всю эту критику венчает классическое возражение, любимый довод молинистов: «Substantia novae sententiae, foetus Calvini»[13*][637]. Рейно обосновывает такое утверждение сначала диалектическим рассуждением[638], а затем авторитетами, из которых одни, сказать по правде, довольно смутны, а другие — неожиданны. Он вообще цитирует всех известных людей, которые видели в физическом побуждении учение, родственное учению Кальвина[639]. Рассуждая от противного, он цитирует Мартина Кемница, одного из самых отпетых пьяниц Лютерова кабака, который упрекал кёльнских иезуитов в пелагианстве за то, что они приписывали человеку способность отказаться от зова Бога и призыва благодати[640]. Отсюда ясно, что те, кто бросает молинистам тот же самый упрек, в одной компании с кальвинистами и лютеранами.

Таковы главные упреки Рейно против «De libertate». Кажется, что он сам был весьма удовлетворен своим трудом. По рассуждениям Жибьёфа о полноте и бесконечности он, как ему казалось, нанес такой удар, от которого тому не оправиться. Значит, сражена и его концепция свободы, Рейно сломал его щит, выбил из его рук оружие и даже обломал ему когти[641]; значит, дело сделано хорошо.

Жибьёф, однако, вовсе не считал себя полностью обезоруженным и хотел немедленно опубликовать ответ. В его бумагах была найдена привилегия на издание «Libertas vendicata»[14*], которую он получил в 1633 г. Был ли он вообще написан? Или Жибьёф написал его, а потом сам уничтожил[642]? Как бы то ни было, кроме этой привилегии и двух одобрений, ничего не обнаружили. Скорее всего, Жибьёф тогда же узнал от Челмерса, что у того есть вполне готовый ответ, который он собирался опубликовать. Поэтому Жибъёф отказался от бесполезного диспута и уничтожил свою книгу или решил ее не писать.

Рейно не нападал на Челмерса, но Анна в приложении к своей книге весьма активно критиковал его. Он упрекал Челмерса не только за его взгляды, но и за отношение к иезуитам, заботами которых был взращен[643]. Челмерс упорствовал в своей позиции и в 1634 г. ответил за Жибьёфа и за себя самого новым трактатом, специально посвященным защите физического побуждения против книги о. Анна[644]. Дальше этого дискуссия не развивается и вскоре прекращается. Подобно тому, как Челмерс ответил за Жибьёфа, Рейно затем отвечает за Анна[645], а потом в этом вопросе наступает тишина и борьба разворачивается уже на других подмостках.

Со времени публикации «De libertate» Жибьёф, наверное, не раз задумывался о странной личности одного из лиц, давших одобрение его книге, — о Жане Дюверже де Оранн, аббате Сен-Сиране. Жибьёф знал его задолго до того[646]. В 1621 г. о. де Кондрен, которого де Берюлль послал в Пуатье, чтобы основать там отделение Оратории, познакомился там с Сен-Сираном, которого держал при себе епископ города м-сье де ля Рошпозай[647]. Де Кондрен был, без сомнения, поражен достоинствами Сен-Сирана и познакомил его с главой своей конгрегации де Берюллем. Оба теолога встретились, по-видимому, в 1621 г., между мартом и ноябрем, в ходе путешествия, предпринятого Сен-Сираном, чтобы навестить Янсения в Лувене. Де Берюлль живо заинтересовался этой загадочной личностью. Он отметил у последнего «редкое, не часто встречающееся знание философии и схоластической теологии, большую начитанность в писаниях св. отцов, разум живой, проницательный и усердный», и, восхищенный такими достоинствами, «он по редкой своей доброте сейчас же воспылал желанием сделать его полезным тружеником Церкви»[648]. Итак, де Берюлль сразу решил использовать Сен-Сирана на благо Церкви и, кто знает, может быть, для большей славы Оратории. Но, к сожалению, в то же самое время Сен-Сиран лелеял замысел использовать самого де Берюлля и Ораторию для своего проекта общего обновления Церкви[649]. Ни те, ни другие не могли преуспеть: с обеих сторон были слишком яркие личности, чтобы позволить подчинить себя чужим целям. Де Берюлль не смог увлечь Сен-Сирана на свой путь. А Сен-Сиран не сумел вовлечь Ораторию в янсенистское движение. Однако вначале у него сложилось впечатление, что все идет как нельзя лучше. Де Берюлль и священники Оратории показались ему столь близкими его замыслам, что их содействие казалось гарантированным. С обеих сторон был тот же пыл внутренней жизни, то же стремление к обновлению духовенства, то же почитание отцов церкви, и особенно св. Августина, то же противостояние молинизму и та же неприязнь к иезуитам. Как не договориться, когда уже есть согласие по стольких пунктам? И тем не менее они не могли договориться. Все шло хорошо, пока затрагивались только св. Августин, благодать или иезуиты, но когда речь зашла о сопротивлении Священному престолу и о возможной борьбе с папой, начались сложности. Священников Оратории отделяла от янсенистов твердая решимость следовать указаниям Рима и подчиняться всем решениям папства[650].

[630]

Gibieuf. De libert. I 17, 9 и 10. Raynaud. Op. cit., p. 81

[631]

Raynaud. Op. cit., p. 82–83.

[632]

Ibid., p. 308.

[633]

Ibid., p. 140

[634]

Ibid., p. 217–218.

[635]

C. 292–300 явно направлены против де Берюлля.

[636]

Ibid., p.305.

[13*]

Сущность нового мнения — зародыш кальвинизма.

[637]

Ibid., p. 114.

[638]

Ibid., p. 116–117.

[639]

Ibid., p. 272–273.

[640]

Ibid., p. 273.

[641]

Ibid., p. 254.

[14*]

«Защищенная свобода».

[642]

Это второе предположение, как нам кажется, легче согласуется с утверждением Баттреля, что к привилегии были приложены оригиналы одобрений двух докторов Сорбонны, имен которых он, впрочем, не называет {Batterei. Mémoires domestiques I 250).

[643]

A