Бытие и сущность

Итак, мы должны теперь сосредоточиться на функции глагола быть в языке, и прежде всего на том, что вообще учат об этом глаголе грамматики. Оказывается, что между самими грамматиками нет согласия: одни склонны интерпретировать грамматические явления с точки зрения логики; другие, напротив, стараются держаться как можно ближе к узусу языка, чтобы иметь возможность его описывать и анализировать. Однако и те, и другие могут нас кое-чему научить; а поскольку уже сами их разногласия поучительны, мы последовательно рассмотрим две грамматические теории глагола, типичные для названных двух подходов к фактам грамматики.

Если мы хотим взять типичный пример грамматической теории глагола, вдохновленной принципами классической логики, то не найдем ничего показательнее «Общей грамматики» Ланселота, которая в неизмененном виде (значимый факт!) вошла в «Логику Пор-Рояля». Доктрина Пор-Рояля проста. Она резюмируется в следующей формуле: глагол есть «слово, главное употребление которого состоит в том, чтобы обозначать утверждение». Мы говорим: главное употребление, потому что, помимо главного, глагол имеет еще и множество второстепенных — скажем, обозначает время или субъект. Например, если я говорю: coenasti (ты пообедал. — лат.), то даю понять, что пообедал ты, и сделал это в прошлом. Но речь идет лишь о дополнительных функциях глагола, вовсе не обязательно с ним связанных. Часто он существует и без них. Но глагол никогда не встречается в отрыве от соответствующего утверждения, и само отрицание (если оно его сопровождает) есть лишь перевернутое утверждение. Нам говорят, что дополнительные co-значения глагола помешали даже самым способным грамматикам ясно увидеть его природу. И прежде всего их ввело в заблуждение огромное количество глаголов, которые во всех языках означают определенный предикат и одновременно его утверждение, т. е. сложилось мнение, будто главная функция глаголов — означать то, на что указывают понятия различных предикатов, имплицированных в этих глаголах. Например, если я говорю: vivo, sedeo (я живу, я сижу), то на первый взгляд кажется, что главная функция этих глаголов — обозначать, что я существую в живом состоянии или в сидячем положении. Но это вовсе не так! Ведь «я живу» разлагается на «я есмь живущий», как и «я сижу» означает «я есмь сидящий». Оба глагола выполняют одну и ту же функцию: утверждают некий предикат. Именно в этом и заключается их основная роль, как глаголов. Тот факт, что приведенные два глагола в то же время соозначают разные утверждения, объясняется просто тем, что в языковом употреблении с ними вполне акцидентальным образом ассоциируются разные предикаты.

Невозможно полнее свести существенную функцию глагола к логической функции предикации. Именно так сам Ланселот интерпретирует свое учение: «Согласно этой идее, можно сказать, что сам по себе глагол не должен был бы иметь другого употребления, кроме как обозначать выполняемое нами в уме связывание двух терминов предложения». Вот это «не должен был бы» многое говорит о той цели, которую преследует подобная общая грамматика. Если бы языки были хорошо устроены, они строились бы в точном соответствии с логикой; а поскольку в логике глагол по существу означает утверждение, он и в языке не должен был бы нагружаться дополнительными значениями, затемняющими его истинную природу. Быть может, фразы были бы длиннее: ведь именно для быстроты речи были созданы глаголы, означающие утверждение вообще и одновременно то, что утверждается в частности, — но, став длиннее, они стали бы и яснее. И прежде всего они стали бы проще. Так как основная функция глагола — утверждать, а утверждение остается одним и тем же, что бы ни утверждалось, то одного глагола было бы достаточно для любого утверждения. И у нас есть такой глагол. Единственный глагол, сохранивший эту собственную функцию, — глагол быть, именуемый глаголом-существительным (verbe substantij). Правда, он не во всех формах предстает в такой простоте, сохранив ее лишь в третьем лице настоящего времени: есть, когда используется в качестве связки утвердительного предложения. Но этого достаточно, чтобы увидеть, в чем заключается основная функция глагола: ведь если бы языковое употребление позволяло, глагол есть освободил бы нас от всех прочих глаголов. Тогда язык состоял бы из одного-единственного глагола и любого числа предикатов. Глаголы вроде vivo, sedeo и бесчисленное множество им подобных стали бы не нужны; мы говорили бы: Je suis vivant (я есмь живущий), как говорим: Je suis assis (я сел, т. е. я есмь сидящий), и так же во всех остальных случаях[1083].

Если взять этот тезис в самом его существе, окажется, что он утверждает глагол есть в качестве единственного глагола, реально присутствующего в языке, и что этот глагол по своей сути есть связка. Поэтому неудивительно, что в логике, основанной на грамматике, пропитанной этой самой логикой до основания, фактически нет места экзистенциальным суждениям. Правда, «Логика Пор-Рояля» признаёт их присутствие среди внешне различных предложений — но признаёт лишь для того, чтобы тут же устранить, сведя их к общему классу атрибутивных суждений. Что касается всех остальных глаголов, люди добиваются краткости речи, создавая слова, означающие одновременно утверждение и то, что утверждается; и только глагол-существительное избежал подобной участи. Следовало бы задать вопрос: почему? Но вместо этого вопрос просто устраняется. В суждениях такого рода подразумевается предикат: нам говорят, что «Бог существует» означает «Бог есть существующий», подобно тому как «я есмь» означает «я есмь некоторое сущее», или «я есмь нечто»[1084]. По сути говоря, «я мыслю, следовательно, существую» означает просто: «я есмь мыслящий, следовательно, я есмь существующий».

Именно здесь корень проблемы. Когда я говорю: Je suis (Я есмь), разве я хочу сказать: Je suis un etre (Я есмь сущее)? Замена étant на etre ничего не даст, потому что в грамматике, где причастие является именем (а оно должно быть именем, чтобы служить атрибутом), термины étant (существующее; причастие) и etre (сущее; во франц. яз. — субстантивированный инфинитив. — Перев.) взаимозаменяемы. Но достаточно грамматике хотя бы слегка отойти от логики, как сомнения на этот счет оправдываются. Единственный корректный способ преобразовать je suis в атрибутивное предложение — это написать его в форме je suis un etre. Ho отсюда еще не следует ни тождество смысла обоих предложений, ни, соответственно, их фактическое единство. По-видимому, это заметил Боссюэ. Составляя учебник логики для дофина Франции, он решил, что лучшая модель для подражания — «Логика Пор-Рояля»; но этот мастер слова был, конечно, чувствительнее к нюансам языка, чем Ланселот и Арно. И вот он задался вопросом: каков смысл глагола есть в предложениях, где за ним не следует эксплицированный предикат?

Логик школы Пор-Рояля, Боссюэ находился в максимально неблагоприятном положении для разрешения этой проблемы. С одной стороны, он знал, что объект понятия никогда не есть существование того, что обозначает термин, потому что, по его собственному признанию, «существует объект или нет, мы в равной степени понимаем его». С другой стороны, он был убежден, что всякое знание относится к некоторому понятию, и потому не мог подыскать для глагола есть другой функции, кроме как обозначать понятие существования. Но коль скоро объект понятия никогда не есть существование обозначаемого термином, почему понятие существования должно составлять исключение из правила? В самом деле, взятое само по себе, оно обозначает просто факт существования вообще, т. е. свойство, присущее всему существующему, поскольку оно существует. Но в предложениях типа «Бог есть» или «я есмь» глагол быть означает отнюдь не это неопределенное существование. Тогда ход расуждения таков. Я могу схватить существование, как и все прочее, только посредством понятия. Такое понятие существования у нас есть, потому что «коль скоро мы его познаём, мы с необходимостью должны обладать его идеей»[1085]. Но идея бытия, взятая в ее абстрактной всеобщности, не достаточно выражает актуальное существование субъекта, в отношении которого оно утверждается. Следовательно, ее нужно определить другой идеей, которая уточнила бы модус бытия, которому подобает актуальное существование. Именно это и делает Боссюэ-логик, утверждая, что «идея существования есть идея, отвечающая словам: быть в настоящем времени». Говорю ли я «розы суть», «имеются розы» или «розы существуют», я непременно соединяю вместе две идеи: «Одна представляет мне то, что есть роза; а вторая отвечает словам: быть в настоящем времени. В самом деле, словам быть в настоящем отвечает идея настолько простая, что ее не выразить лучше, чем самими этими словами. И она совершенно отлична от того, что отвечает слову роза или любому другому слову, взятому в качестве примера»[1086].

[1083]

Lancelot. Grammaire generale, eh. XIII; или Logique de Port-Royal, II partie, eh. 2.

[1084]

Logique de Port-Royal, II partie, ch. 3.

[1085]

Bossuet. Logique, livre I, ch. 39.

[1086]

Bossuet. Ibid.