Страница 56 из 64
— Вот-вот! Мундир! Отец, я с тобой во всем согласен, но я… Не обижайся, только я буду поститься. Да, ты прав, дикость и прочее, но не сердись. Хочу, чтоб считали меня настоящим мусульманином и истинным шиитом.
— Право, мне смешно! — сказал Фатали. — Ну и смейся на здоровье! — Тубу говорит.
— Но я верю все-таки, что после меня ты… На тебя лйнгь мои надежды, Рашид.
О чем еще мечтаю? Пожить бы годков семь-восемь, чтобы вернулся из Брюсселя Рашид, сыграть ему свадьбу!.. Дочь Ниса-ханум устроена, слава богу. После Стамбула выдал ее за внука Фатали-шаха Ханбабу, сына Бехман-Мирзы, служит в войске императора, стал царским подданным, честен, прям, уже два внука. И задумался, глядя на только что нарисованную генеалогию шахов каджарской династии. От Фатали-шаха до нынешнего Насреддин-шаха — четыре слоя поколений.
Да, каджарского рода внуки Фатали!.. Но кто из них останется?!
По стопам Фатали идут другие: появился первый у персов драматург Мирза Ага, он прислал свои пьесы на суд учителя, но они не могут быть поставлены: нет театров! Времена дидактических сочинений и мистических писаний канули в вечность. Ныне полезными, отвечающими интересам нации являются роман и драма.
Выходят пьесы Фатали в переводе на фарси, — переводчик прислал письмо, очень интересуется «Кемалуддовле». «Но откуда вы знаете, мой дорогой брат Мирза Магомед-Джафар, что «Письма» эти написаны со злым умыслом? «Письма» эти, — терпеливо разъясняет Фатали, — не проповедь, не наставление, а критика, без иронии, сарказма, насмешек, колкостей невозможно искоренить зло и насилие. Довольно мы отечески наставляли и читали проповеди, это пустая трата времени и сил, угнетение и деспотизм не уменьшились, а увеличились, стали изощреннее, хитрее. Уясните, дорогой брат, разницу между критикой и наставлением! Эту тайну разгадали в Европе и некоторые — в России, а мой народ не ведает еще об этой тайне. Вы привыкли к сладеньким проповедям да вежливым наставлениям; ай да молодец!.. А вы найдите мужество бросить в лицо кровожадному тирану и лицемерному деспоту свой гнев, сарказм, иронию!..»
Кое-кто считает — это спор с Казембеком, и он непременно выскажет несогласие, что если бы Кемалуддовле излагал свои мысли чуть мягче и вежливей, пряча их под чадрой подобно примерной женщине, скрывающей лик от взглядов мужчин, то «Письма» встали бы в ряд с сочинениями великих Руми и Джами. Но что изменилось в мире после прежних великих Востока с их отеческими наставлениями? Меня вдохновляет Бокль и Вольтер… Смело, бесстрашно, без утайки. Я намерен напечатать «Письма», ничего не меняя в них. Вы, Казембек, говорите: «Смягчить!» А я слышу: «Иссушить! Погасить! Притупить!» Я верю, найдется кто-нибудь из наших бесстрашных потомков, который не побоится опубликовать эту книгу такой как она есть.
Сколько надо ночей, чтоб переписывать и переписывать «Письма»? Экземпляры уходят, уплывают, и будто в глубокий колодец бросил камушек: Рашиду, Адольфу Берже (как же не послать? помог перевести на русский!..), в Лондон, в Стамбул, в Тегеран; одному книгоиздателю в Петербург, другому. Молчит Исаков, молчит Гримм!
Но будут выходить «Письма». Другие… То ли подсказка Фатали, то ли перевод Фатали, а то и плагиат!.. Требует обратно рукописи, на фарси и русском, — но разве заполучишь их назад?
А сколько экземпляров на фарси! Не успеет купить бумагу, а уже папка пуста, перо, как верный друг, готово без устали трудиться — лишь бы захотеть Фатали! Недавно только вся конторка была завалена белыми листками, а уже надо посылать слугу Ахмеда за новыми пачками.
И еще один жаждет получить: прислал весть, наслышан о «Кемалуддовле», французский консул в Реште, знаток фарси мсье Николаи. Но из Решта, куда Фатали написал, ответили: «Уехал в Париж». Телеграмму в Париж с оплаченным ответом: послать ли вам через французского консула в Тифлисе? Ответила жена: Николаи уже в Тегеране; проездом в Решт? или новое назначение?.. Ну, наконец-то письмо от Николаи, из Тегерана. Фатали отвечает: «Послать рукопись в Тегеран? Не смогу. Опасно!.. Если узнают власти Насреддин-шаха (а ведь четвероюродный брат твоему внуку, Фатали!..) — несдобровать вам! Подскажите путь, как иначе?» И новые надежды: а вдруг переведет?! Ведь писал: очень, мол, мечтаю, да еще подсластил: «Поистине уникальное произведение!» Но ничего не получилось, сгинул, исчез Николаи!
И утомительные разговоры о «Кемалуддовле» с принцем Фархад-Мирзой, правителем Фарсистана, тоже из сыновей Фатали-шаха. Слышал о «Письмах», не знает, как реагировать: неужели возможно? Но принц хорошо знает восточных людей: норой такое наговорят о человеке, что всю жизнь мыть и драить будешь — не отмоешь! Принц Фархад-Мирза, двоюродный дед Насреддин-шаха, едет в Мекку, и ему очень хочется повидать еретика Фатали. О родстве ни слова: принц чувствует себя оскорбленным за звезды, это вышло на русском и ему с листа перевели, а потом прочел в тюркском оригинале. И о «Кемалуддовле» ходят разные слухи, и он не может им поверить — возможно ли такое, что говорят?
— Мирза Фатали, рассказ о седельнике Юсифе в историческом сочинении Искандер-бека Мунши краток, всего две-три фразы, отчего вам понадобилось так его расписывать?
— Принц! Я обратился к истории не ради самой истории, а чтоб сказать о нашем с вами времени. Ведь такой емкий сюжет!.. Я взял историческое лицо, исторический сюжет и увидел в нем нас и нашу боль. Продолжать, принц, или достаточно?
— Да, да, я именно об этом напишу в своих путевых заметках!
Или Фатали не уловил иронию?
— Тогда от вашего путешествия в Мекку будет толк. К чему описания: «сели и поскакали», «проехались в колясках», «славная была охота», которыми пестрели недавно заметки о путешествии шаха?
Фархад-Мирза смутился.
— Мирза Фатали, — говорит он, помешкав, — не надо! А ведь понравилось ему, думает Фатали. Ликует, что я возвеличил его; но вынужден отмести — ведь на встрече сидит еще один человек: иранский консул; дойдет до шаха, а с ним лучше не связываться!
А потом Фархад-Мирза и Фатали поехали в коляске на встречу с генерал-адъютантом князем Орбелиани, он тогда, случалось такое, исполнял за отсутствием наместника кавказского его должность. Принц вдруг заговорил о шахе: — Его надо гнать, помяните мои слова — он плохо кончит.
Фатали поразила вспышка свободолюбивых мыслей в сыне Фатали-шаха, а тот еще и добавил: — Один Фатали — шах, он мой отец, но мы с ним враги по убеждениям, другой Фатали — чужестранец, но мы с ним единомышленники!
Принца с распахнутыми объятиями встретил князь Орбелиани, и разговор остался неоконченным. «Неужто, — думал Фатали, переводя речь Фархада-Мирзы на приеме у Орбелиани, — он и впрямь думает, что здесь наступило истинное благоденствие?!»
— Да, да, я слышал о вас, — говорил принц князю Орбелиани, — и даже знаю об аварском вашем правлении! Но я знаю вас и как большого поэта Грузии… — И, к удивлению Фатали, прочитал стихи Орбелиани. — Это мой собственный перевод на фарси!
Князь Орбелиани обнял принца и произнес выспреннюю речь, почти непереводимую на фарси, и Фатали изощрялся как мог.
Когда вышли от князя, принц рассказал Фатали, как тяжело в родном краю.
— Вы во сто крат свободнее, чем мы! Мы проехали с вами в коляске, никто нас не оскорбил, а когда я провожу по родной улице с иностранцем, то слышу свирепую ругань моих земляков на языке, непонятном иностранцу, но режущем мой слух; это в том случае, если прохожий знает меня; а если не знает, то ругань швыряется и в мое лицо. И мне ничего не остается, как молча проследовать мимо. А однажды в ясный день в центре города оскорбили английского посла: некий Ханджан на спор со своим фанатичным дружком плюнул в лицо «гяуру» — английскому послу Алессону; он шел на прием к премьер-министру по случаю новогоднего весеннего праздника. Их схватили, но что толку? Ведь он оскорбил гяура, а это угодно аллаху!
— О наивный!.. Вы увидели райский уголок, но то был мираж, возникший перед путником в безводной пустыне. Вас ослепил блеск люстр в зале наместника, а уши забила лесть. Что царь, что шах, оба — деспоты. Не уподобляйтесь вождю мусульман-шиитов Феттаху и не будьте столь наивны, как покойный Фазил-хан Шейда. И я пришел к мысли, что шаха-деспота надо гнать. Вы правы, он плохо кончит!