Страница 76 из 103
И всплыло в памяти прочитанное сегодня ею в газете. «Какие здесь люди, если бы ты знала!.. Чистое золото!.. Мой товарищ Хафиз Каримуллин уничтожил трех фрицев, а наш лейтенант Гель сбил из винтовки «Хейнкель-126». Я жив и здоров…»
Почему именно эти фамилии, думаю я.
Необычные — потому?
Или долго вчитывалась?
И именно их запомнила?.. Хафиз Каримуллин, где он? И Гель. Жив? Здоров?..
Записала и спрятала, стало легче.
И пошли короткие записи — «письма».
Виктор оказался на Керченском направлении: сначала на полуострове, потом «под давлением превосходящих сил» отошел на «новые позиции», сражался уже в районе города Керчь, затем «в восточной части» полуострова, а через несколько дней был в числе войск, которые по приказу Советского Главного Командования оставили Керченский полуостров. И фраза в «письме»: «Эвакуация проведена в полном порядке».
Виктор переместился на Изюм-Барвенковское направление и сообщал, что «сбил из самозарядной винтовки немецкий самолет «фокке-вульф». И еще дважды Виктор «собьет» самолеты» И почему-то именно это представлялось Марии тем подвигом, на который способен Виктор и о котором, он непременно написал бы.
Исчезло Изюм-Барвенковекое направление, и появился Севастопольский участок фронта.
А с ним и новый адрес Виктора: «серьезные бои…», «упорные…», «ожесточенные…», «многократные атаки противника…», «ожесточенные атаки превосходящих сил противника…»
Пал Севастополь.
И Мария, услышав эту весть, расплакалась. И никто не узнал, как мучилась она в ночь с 3 на 4 июля 1942 года.
И долго не шли письма.
(Пал Севастополь…
Я услышал об этом утром рано, сидя в телеге.
И буйволы собирались везти нас в горы, к чабанам.
Скоро заскрипят колеса, и начнутся ореховые рощи.
Высоко в горах…
А матери нельзя в горы, у нее больное сердце.
Но она будет лечить чабанов.
И запасаться на длинный год, чтоб прокормить меня и моего младшего брата, старую мать отца заготовленным впрок, пережаренным в масле мясом.
И будут ночью звать ее к больным.
Она будет ездить и ездить на коне все выше и выше в горы.
Но ей нельзя!
И все-таки она поедет.
Пал Севастополь.
А там отец.
И мы долго не трогались в путь, мать не могла отойти от репродуктора, буйволы устали ждать.
Где я, а где Катя…)
Однажды к ним явился нежданный гость. Вернее, Мария все время ждала его, брата Виктора. Ждала, а последние дни забыла о нем.
Катя сразу узнала Николая, хоть видела дядю только один раз, на даче у дедушки.
Николай, уронив палку, поднял Катю на руки. Девочка крепко прижалась к колючей щеке дяди. И лицом, и голосом он очень походил на отца. И с ним в дом вошла сила — все они с мамой одни и одни, а рядом — Клава, молчаливая и затаившаяся… Вот мама обрадуется.
Катя быстро наклонилась, взяла тяжелую палку с металлическим набалдашником и протянула дяде. Она помогла ему раздеться и побежала на кухню ставить чайник.
Николай прошел в комнату, огляделся, увидел на комоде фотографию Виктора — на фотографии брат был совсем мальчишкой. Прихрамывая, он пошел на кухню, где Катя чистила картошку, и, вытянув ногу, примостился на табурете.
— Вас ранили? Больно?
— Было больно, а теперь уже ничего… Как вы тут живете с мамой, Катенька?
— Мама работает на хлебозаводе, днем я хожу к ней обедать, она мне выносит вкусный горячий хлеб. И картошки у нас немного есть, нам дали две грядки прямо под нашими окнами, скоро посадим.
Катя словно шелуху снимала с картошки — такой тонкий прозрачный слой срезал ее ножик.
— Некоторые едят картошку прямо с кожурой, а мы с мамой не можем. Очень горько!
Николай улыбнулся.
— Принеси мой вещмешок.
Он достал из мешка большую консервную банку, ловко вскрыл ее ножом и выложил содержимое в кастрюлю с картошкой.
Единственная конфорка еле горела; казалось, дунешь — и газ больше не зажжется.
— А от папы мы еще ни одного письма не получили, — сказала Катя. — Мама говорит, что вот-вот получим.
Николай промолчал.
Пришла Мария. Увидев гостя, она обняла его и заплакала. И у Николая покраснели глаза.
Кате было неприятно, что мама плачет, и она отвернулась.
«Радоваться надо, а она!..»
— Мама, чайник закипел!
Мария залила картошку кипятком и поставила на огонь, а чайник, чтобы не остыл, завернула в ватное одеяло.
— Газа хватает только на одну конфорку, — вытирая глаза, сказала Мария. — Попробуешь зажечь вторую, и эта гаснет… Пошли в комнату.
Катя собирала на стол.
— Ты, может, приляжешь, Коля?
— Я не устал.
Мария открыла дверцу шкафа, как будто спряталась за ней. «Надо же ему сказать! Как он отнесется к этому?.. Стал инвалидом, а я и помочь ему не могу. Что делать?»
Катя понимала, о чем думает мать. «Может, мне сказать? И пусть остается с нами! Мы с мамой будем его кормить».
— Пойду посмотрю картошку. — Мария вышла на кухню, Катя — за ней.
Николай потер раненую ногу. «Как я им сообщу? Они живут только этой надеждой».
Разложили по тарелкам дымящуюся картошку. Ели молча. Быстро выпили чай. Катя думала: «Сейчас я скажу, скажу!»
Но в тот вечер никто ни о чем не говорил: ни Мария о золоте, ни Николай о Викторе.
Николаю постелили на полу, чуть ли не под кроватью.
На следующий день Мария, встав рано утром, пошла на Усачевский рынок и обменяла свое любимое длинное панбархатное платье на тощую синюю курицу. Она варилась долго, и запах напоминал Кате жизнь на берегу моря, когда был рядом папа, и в ушах звучали мамины слова: «У него язва желудка, ему можно есть только белое мясо!»
А у этой курицы никакого мяса, одни кости.
Молчать не было сил.
И первым начал Николай:
— Меня мобилизовали в Ленинграде на второй день войны, но направили на юг. Сначала наша часть стояла в Мариуполе, потом в Новороссийске.
— Виктор тоже был в Новороссийске.
— Знаю, все знаю…
— Ну?
— Я его видел там. На следующий день после того как вы уехали.
— Правда? — обрадовалась Мария. — А потом что было?
— Нас погрузили на поезд. И нашу часть, и часть Виктора. Мы радовались, что будем рядом… — Николай помолчал. — Но не успели мы отъехать от Новороссийска, как наш эшелон попал под страшную бомбежку. Горели вагоны, бомбы рвались на путях. Негде было спрятаться, вокруг — голая степь, а самолеты все заходили и заходили… Страшнее той бомбежки я больше ничего не видел. Не знаю, как я вышел из этого ада!
— А Виктор?
— Он бежал сначала рядом со мной, потом упал… Я решил, что его оглушило…
— А потом?
— К вечеру за ранеными приехала дрезина.
— А Виктор?
— Виктор остался.
— Где?
Николай промолчал. Мария схватила его за руку:
— Где?!
— Его там же похоронили…
Крик прервал слова Николая:
— Нет! Ты лжешь! Это неправда! — Мария вскочила.
Неизвестно когда появившаяся Клава погладила Марию по плечу. Мария с силой оттолкнула ее руку:
— Ты думаешь, я не знаю, почему ты лжешь?
— Мне тяжело так же, как и тебе. Но я говорю правду.
Мария зарыдала.
Катя ничего не понимала. «Почему дядя так говорит? Раз мама ему не верит, значит, папа жив. Не может быть, чтобы папа не вернулся».
Увы, Катю это убеждение не оставляло всю войну, даже после того, как они получили похоронную.
— В Москву я приехал только для того, чтобы увидеть вас. У меня больше никого нет. Я отвечаю за вас перед памятью брата. Ты всегда можешь на меня положиться. Пока из меня работник плохой, но окрепнет нога, и тогда я смогу вам помогать.
— Мне твоя помощь не нужна! Ты уже помог мне своей неправдой!
Николай повернулся к Клаве:
— Успокой ее, Клава.
Одно присутствие Клавы раздражало Марию.
— Ты думаешь, я не знаю, почему ты явился?
Мария выбежала из комнаты, тут же вернулась с железной коробкой и открыла ее перед ним: