Восточные сюжеты

А встрече с Мамишем Джафар-муэллим очень рад.

А почему бы и нет? Только зря этот молодой человек так недружелюбно смотрит на него. Уж не ставит ли его на одну доску с Хасаем?! «Ну, это он зря!..» Джафар любил предаваться размышлениям, подолгу вглядываясь из окна своего кабинета в морские дали. Смотрит молча и думает, пока не раздастся глуховатый звонок телефона. «Аскеров слушает!» Телефоны разнятся по цвету и по звонку: красный, зеленый, вишневый, шоколадный, белый; и звонки тоже, но нюансы эти различает только Джафар; может, и помощник тоже, он работает у Джафара давно; секретарша, как зазвонит телефон, а Джафара нет, вбегает и не знает, какой звонит. «Вы прежде всего эту трубку поднимайте», — Джафар показывает ей шоколадный телефон с глуховатым звонком.

Джафара бы очень обидело, если бы Мамиш уравнял его с Хасаем, будто с одной бахчи арбузы. И, глядя на Мамиша сквозь толстые стекла роговых очков, мысленно говорил ему: скороспело судишь, все гораздо сложнее, чем тебе кажется. А посиди на моем месте (так его и пустят!). И нельзя знать, как бы ты поступил, окажись на месте своего дяди. А что? Разве не так? И со скобками и без них. А ты попробуй узнай (как сообразить Мамишу, что Джафар-муэллим с ним по душам беседует?), каких страстей раб твой Хасай? (Оказывается, и философские пласты бурить надо — и все Мамишу да Мамишу: и для Гюльбалы, и для Р, и для Джафара-муэллима, и для Гая — бурить и бурить!..) Потолкуем давай (пока телефон на столе молчит) о Хасае. Одну минутку! «Аскеров слушает!.. Да… нет». Хорошо, что не надо спешить. Так вот. И снова телефон. Но, к счастью, здесь у Хасая телефона нет и Джафар может вволю беседовать с Мамишем. Как общественная личность, дядя твой, я согласен, вреден, может быть. Это ясно? (Только им двоим, Мамишу и Джафару, если они заговорят без Хасая. Но ни в коем случае не в кабинете! «Аскеров слушает!» А именно здесь, в микрорайоне.) А как отдельно взятый человек, так сказать, Робинзон, по-своему он находчив, энергичен. И родственные связи для него, к примеру, ты, племянник, превыше любых иных. «Джафар-муэллим, можно слово?» — «Ну, конечно». — «Давайте вернемся к связям общественным, производственным, деловым…» Ну, вот и обиделся Джафар-муэллим. «Вот вы говорите: «Если даже по ту сторону окажется брат». Что это? Дуло против дула?» Нет, любо потолковать с Джафаром-муэллимом после плотного ужина и если при этом прекрасная погода. Потолковать, гуляя по бульвару, поблизости от гостиницы «Интурист», в новых районах набережной. Ищешь в Хасае слабинки, продолжает Джафар-муэллим, и начинаешь распутывать, и ниточка или рвется неожиданно (ведь гнилая, как не рваться?), или приводит к такому твоему другу, что ахнешь только (и в этом Джафар-муэллим, как всегда, прав). Ты с Хасаем борешься в открытую, и вдруг

но вы же в гостях у него! едите с ним, пьете и тут же толкуете о борьбе?!

сбоку или сзади тебе наносят (он этого, правда, еще ни разу не испытывал) неожиданный удар; оказывается, человек, которого ты считаешь нужным изобличить, муж дочери некоего большого человека (предположим, и. о.), или его двоюродная сестра замужем за таким деятелем, которого и увидеть-то можно издали, разве что в праздники; тут гляди в оба! Можно ли (любит Джафар-муэллим риторические вопросы!) с легкостью вырвать корни старого дуба (голыми руками — нет, а с бульдозером — да), которому сотни лет или все полтыщи, семеро не обхватят такой дуб (и Джафар-муэллим видел такие дубы, Мамиш тоже как-то ездил к родственнице Хуснийэ-ханум в Закаталы и даже сфотографировался на память возле такого дуба)?

Вот и пойми, что предлагает Мамишу Джафар-муэллим.

Джафар осмотрелся, и этот его взгляд был замечен Хасаем. «Пусть глядит, — подумал Хасай, — пусть видит, что со мной можно дружить, будет мне щитом, стану ему мечом».

Неплохо живут. Вся квартира увешана и застлана коврами, кроме, конечно, потолка, и то потому, что не удержатся там. Рена после замечания Джафара ушла, переоделась, в ушах серьги, на пальцах кольца, и рука тотчас заиграла; кого теперь удивишь хрусталем, сервизами и прочими теле-магами? Рена хороша, не сравнишь даже с молодой Хуснийэ. Джафар раньше, чем с Хасаем, был знаком с Хуснийэ, может, поэтому долго не принимал приглашения Хасая, чтоб та не обиделась. Перед войной и в годы войны он часто слышал Хуснийэ на митингах: о дисциплине, о подростках, которых надо организовать, о массовых воскресниках, о сборе металла — сколько медных ручек с дверей было снято, сколько казанов и подносов сдано. Говорила она горячо по поручению женотдела.

Мамиш изучающе, как показалось Хасаю, смотрел на Джафара. «Еще ляпнет глупость!» И тут же заговорил ни с того ни с сего:

— Да, Джафар-муэллим, ваш опыт, ваши стратегические способности… — «Ты» здесь неуместно прозвучало бы.

— Но без вас, — перебил его Джафар, — без тех, кто делает каждодневную работу на своем посту, вряд ли мы добились бы успеха.

давай и ты, чего молчишь?

— Что вы, Джафар-муэллим! Если бы не ваши своевременные указания и решения!..

И что это он вдруг? Или что-то было сказано и он пропустил?

Мамиш как-то странно смотрит, неудобно стало Джафару, и он, как ему показалось, перевел слова Хасая в шутку:

— Ну, я должен сказать, что наша наука не отрицает роли личности в истории.

«Ах, Джафар-муэллим, многого вы не знаете!..» Вот взять бы ему, Хасаю, да сказать: «Знаете, что мне сегодня Амираслан ляпнул? Я спешил домой, от всех и от всего подальше, к Рене, в свою крепость, где только я и Рена, и вот на тебе — Мамиш собственной персоной явился!.. Но я не о нем, я об Амираслане! Я ему вас хвалю, а он вдруг возьми да буркни: «Мямля Джафар-муэллим!» Я опешил. А он, будто я не расслышал, резко так повторяет: «Да, мямля! — И поясняет: — Народ движется, а он застрял на первом заме и ни шагу вперед! Двигаться надо всем!» — «И тебе?» — спрашиваю. «А как же?» — отвечает. «На мое место?» — «На ваше? — и расхохотался. — Кому нужно ваше место? Мне оно уже не нужно!» Люблю его за эту откровенность, кровь не застаивается, играет, когда с ним беседуешь. «От ступени к ступени — это не по мне! Нужны качественные рывки! Отсюда меня, к примеру, сперва в замы, потом на практическую работу в главк, потом завом, а там, глядишь…» — «Министром?» — «От зава — к министру, ну нет, маловато, давай повыше!» — «На место Джафара-муэллима, что ли?» — «А хотя бы!» — «Ай-ай-ай! — говорю ему. — Выживать своего родича!..» — «Почему выживать? — удивляется он. — Когда вы перестанете мыслить этими устаревшими категориями? Не выживать, а вытолкнуть его повыше и на его место сесть!» — «Ах вон оно что! — говорю. — Надо мной, значит!» — «Если вы будете сидеть сложа руки… Вы должны будоражить, беспокоить, о себе напоминать, не давать передыху: «Месячник безопасности!», «Неделя взаимной вежливости!», «Ни секунды простоя!» Напоминайте, выводите из сонного состояния!» А мне интересно, что он о себе думает. «Ну, а дальше вы куда?» — «Дальше? Движению нет предела!!!» «Ого! — подумал я. — Мы с тобой, Джафар-муэллим, дети! Вот оно подрастает, поколение!..»

Надо же чтоб так совпало! Когда Джафар-муэллим ехал сюда, он думал о том, какой сон приснился ему минувшей ночью. Там тоже Амираслан фигурировал. Вернее, не во сне, а в разгадке его участвовал. Потому и завел речь с Хасаем о всяких передвижках именно сегодня. А сон у Джафара был странный.

Джафар-муэллим рассказал о нем во время завтрака. Во второй этаж двухэтажного дома, стоящего на берегу быстротечной реки, врезалась машина, запряженная конем; конь сломал перила балкона, подался всем корпусом вперед и почти повис над рекой; Джафар будто на козлах стоит за конем, но перед машиной, застрявшей в комнате. Стоит и рыбу удит; вернее, поймал на крючок, да вытащить не может — удочка слаба, гнется в дугу, вот-вот сломается. Но Джафару жаль расставаться с добычей; именно эта самая рыба, которую он поймал, рванулась и вынудила его врезаться машиной в дом, и конь повис над рекой; если рыба резко подастся вперед, и конь, и Джафар-муэллим, и машина полетят в реку; но очень уж не хочется ему отпускать рыбу — такую большую, серебристую; он подтягивает ее слегка, сдерживает, чтоб не уплыла, удочка гнется, и конь, как статуя, стоит, не шелохнется.