Конечно, кровь

Шок, сковавший шею, прошёл далеко не сразу. Но как только я снова почувствовал собственное тело, сразу подался вперёд. Едва-едва, робко и нерешительно, подрагивая от непрошенного возбуждения и страха; но всё-таки уловил мерное посапывание спящей.

Через мгновение та вздрогнула, почти заставив меня нервно вскрикнуть. Пошевелилась. Пухлые пересохшие губы под пластиковым забралом искривились, как от кошмара.

Отшатнувшись, я всё же заставил себя сохранять спокойствие и хладнокровие.

Человеческая самка в вертикальном ящике с оборванными печатями клана Хадекина фер вис Кри вздрогнула ещё раз. Ремни натянулись, не позволяя ей выпасть на пол гостиной; веки затрепетали, и она попыталась повернуться.

Конечно, я решил действовать. А что ещё оставалось?

Ощущая на ладонях жар чужой кожи, осторожно расстегнул ремни и столь же осторожно, будто разминировал бомбу, снял с её лица прозрачную полумаску. Пальцы коснулись коротких (едва ли длиннее моих собственных) тёмных волос, чуть влажных и прихваченных капюшоном призрачного комбеза.

Лишённая опоры и поддержки, она выскользнула мне в руки — ладная, жилистая, невысокая и почти невесомая. Щёлкнули, отклеиваясь от облегающего костюма, трубки катетеров, пахнуло мочевиной и химией.

Перехватив свой странный дар, чтобы случайно не приложить головой о дверные полозья или край контейнера, я вынул девчонку и бережно отнёс на диван.

Уложил, стараясь не пялиться на острые соски и мускулистые бёдра с темнеющим меж ними треугольником, запрещая себе сравнивать небольшие крепкие груди со шлифованными камнями из Сада Покорной Учтивости.

Обитательница капсулы не была голой, но сейчас казалась мне предельно, словно бы сверх меры обнажённой. Даже сотни раз изучая себя в коллекции зеркал, я не испытывал подобного. А ещё на её теле практически не было шерсти, даже меньше, чем у меня. И разумеется — о, чудо! — не наблюдалось ни намёка на хвост!

Я судорожно втянул воздух, улавливая нотки постороннего телесного запаха.

Этого не могло происходить…

Но происходило.

Возможно, именно такую нереальность действительности испытывали все, к кому я когда-либо применял «низкий писк»… Привычный вроде бы мир в туманной оболочке полнейшей потери контроля.

Я потёр лицо, потёр глаза.

Фигура на диване никуда не делась.

Ещё раз убедившись, что входная дверь надёжно заперта, я вдруг спохватился, торопливо вырубая и основную «болтушку», и системную консоль. Не очень-то просто ежесекундно ощущать на себе невидимый взгляд всесильного мицелиумного конструкта, взгляд злобный и неотвратимый. Но куда страшнее представить, как Данав фер Шири-Кегарета отреагирует на дар «Диктата», если вдруг узнает о содержимом капсулы…

Задумчиво встряхнувшись и даже не заметив, что снова перенял дурную привычку от окружающих меня хвостатых, я уселся на край столика. Желание врезать пиалу-другую паймы боролось с желанием немедленно разбудить странное создание на моём стареньком диване.

Неожиданно спохватившись (и одновременно ужаснувшись возможной догадке), я подступил к спящей и приподнял голову. Осторожно, чтобы не согнать сон, ощупал её затылок, шею и спину между лопатками. Даже через комбинезон девушка казалась невероятно бархатистой, завораживающе мягкой, а прикосновения вызывали внутри что-то яркое, едва ли не болезненное, почти забытое…

Через несколько секунд я облегчённо выдохнул, так и не обнаружив ни портов, ни сдвижных лючков для калибровки инструментарием манджафоко; опустил темноволосую голову обратно на подлокотник. Кем бы ни была ночная «гостья», она совершенно точно не являлась кукуга, безрадостные попытки создать которую для меня уже предпринимались…

— И кто же, байши, ты вообще такая?.. — едва слышно прошептал я, не отрывая взгляда от лица под едва различимой плёнкой.

В следующее мгновение звуки моего голоса словно запустили неотвратимый механизм пробуждения…

Она всхлипнула, вся вздрогнула, будто выныривая из речной глубины, и распахнула тёмно-карие глаза. Захрипела, закашлялась, взмахнула руками и рванулась вперёд до того бездумно, что пришлось мягко придержать за предплечья. Удержав и не позволив скатиться на пол, я осторожно уложил девушку обратно.

Та обмякла, задышала тяжело и часто, оглядывая комнату с откровенным непониманием и тревогой; из горла вырвался сиплый хрип. Через миг она прикрылась рукой от слишком яркого света, заставив меня убавить накал потолочных ламп.

Убедившись, что подношение криитов больше не пытается раскроить бровь о край столика, я фангой метнулся в пищеблок и принёс стакан воды. Когда вернулся, девчонка уже полулежала, опираясь на подлокотник.

Смотрела затравленно, будто зверёк, озиралась и всё ещё щурилась — теперь от явного переизбытка наших совместных отражений в стенах и потолке. Вот уж чего я никак не мог предсказать, украшая нору назло привычкам чу-ха, так это того, что когда-нибудь нас тут станет двое…

Присев на колени, я без лишней резкости поднёс стакан к её губам. Попросил негромко, даже не представляя, понимают ли меня:

— Осторожно и мелкими глотками.

Она покосилась на питьё, на меня, снова на стакан, определённо не улавливая сказанного, но догадываясь о его смыслах. А я вдруг вспомнил, как давным-давно в недружелюбной пустыне, вокруг захваченного в плен манкса впервые перешёптывались жуткие Стиб-Уиирта, медленно, предательски медленно позволяя добыче осознать, что той доступна суть их обсуждений.

Я снова приблизил стакан к пухлым губам, и на этот раз их обладательница не попыталась отстраниться. Придвинувшись ближе, я бережно придержал за затылок (ещё раз невзначай ощупав шею в поисках лючка или скрытого разъёма), и на этот раз девушка сделала несколько крохотных глотков.

Спросила, безжалостно коверкая нихонинди:

— Где есть мать матери?

Отставив стакан, я вздохнул и вытер вспотевшие ладони о полы халата.

— Не очень понимаю, о чём ты, дорогая…

— Она посылать? Ты есть тот, кому послать мать моя матери?

— Тот же ответ, детка… — Я пожал плечами и печально улыбнулся.

Карие глаза распахнулись, словно девушку посетила внезапная догадка:

— Закончиться? Всё стало закончиться?

— Ох, подруга, — покривился я, надеясь, что это выглядит дружелюбно, а вовсе не саркастично, как ощущал сам, — боюсь, всё только начинается… Сисадда?

— Где это было что корень? — не сдавалась она, наседая с расспросами.

Акцент в её речи становился мягче, но спотыкался о странные слова, да и те давались с трудом, будто проснувшейся приходилось пробиваться через препятствия.

— О чём ты, детка? — Я развёл руками. — Не понимаю…

Да, она тоже не понимала. Озиралась, пытаясь прийти в себя, и решительно не понимала. Готов биться об заклад, это становилось одной из самых нелепейших ситуаций в моей жизни. Не знаю, как насчёт прошлой и забытой, но уж в настоящей-то точно…

— Где я? — вдруг связно спросила она.

Уселась повыше, но уже не пытаясь вскочить. Осмотрелась с ужасом и неприкрытым презрением чистокровной вистар, отчего мне даже стало обидно. Снова заметила себя в зеркалах, совершенно машинальным движением прикрывая ладонями грудь и бёдра.

Торопливо спохватившись, я избавился от домашнего балахона. Протянул, демонстративно раскрывая, и бережно передал. Она безропотно приняла одежду, неряшливо закуталась.

— Ты в моей норе, — неспешно, почти в ритме «низкого писка», пояснил я.

Признаюсь честно, без возможности отвлекаться на её формы мыслить стало чуть легче.

— В моём жилище, сисадда? Тут безопасно.

— Понятнее не стало…

Она покачала головой, всё отчётливее прощаясь с необычным акцентом. Едва заметные нашлёпки на её висках снова напомнили о суровой пустыне за границами гнезда. Знакомые кругляши… Только вот объяснимее от этого ничуть не становилось.

Взгляд, до этого бесцельно блуждавший по гостиной, вдруг застыл на предмете за моим бедром. С прищуром приглядевшись, девушка вдруг негромко выругалась. Ну, то есть, на этот раз ни слова не понял я, но интонации и вложенная во фразу экспрессия говорили сами за себя.