Страница 7 из 147
«Дерьмо и посмешище!» — выругался Труманн, и плюхнулся в кресло, где Грязный Док вынул из его руки три или четыре осколка. Кровь испачкала стол, когда он поднял руку и устало вытер лицо.
Командир издал недовольное ворчание.
«Не нравится?» — проорал Труманн. Он не был в кресле более пяти минут, как снова поднялся на ноги и вытащил из кармана измятую газету.
«Если у вас нет лучшей идеи, господа, позвольте мне зачитать вам некоторые золотые слова…»
Я узнал вырезку в его руке. Это были последняя воля и завещание капитан-лейтенанта Мёнкеберга, официально убитого в битве, но в действительности жертвы комичного инцидента. Он сломал шею в тихом месте в Атлантике, поскольку прекрасная погода соблазнила его быстренько выкупаться. Как раз в момент, когда он нырял с мостика, подлодку неожиданно качнуло и он ударился головой о балластный танк. Каждая немецкая газета донесла его звенящее послание к потомкам.
Труманн держал вырезку на вытянутой руке. «… каждый за других и все за Германию… и поэтому я призываю вас, товарищи… непоколебимая лояльность и абсолютная приверженность… драматическая борьба исторического значения … безымянные герои … уникальное величие… быть в одиночестве и бесстрашно … время испытаний и самопожертвования … верховный порядок … грядущие поколения … достойно нашего бессмертного наследия …»
«Его теперь не остановишь», — произнес Командир. «Я знаю его, когда на него такое находит».
Кто-то еще уселся за пианино и стал играть джаз, но Труманну было все равно. Его голос прерывался от эмоций. «Мы, братья по оружию… знаменосцы будущего … сияющий пример для тех, кто позади … смелость более сильная, чем сама судьба … хладнокровное принятие воли случая, бесконечная забота, любовь и лояльность столь же безбрежные как и моря, в которых мы ходим …» Он разразился ужасным приступом смеха. «И так он нашел свое последнее место успокоения в глубинах Атлантики… готовый и жаждущий сделать последнее самопожертвование для нашего любимого немецкого народа, нашего славного и богоданного Фюрера и Верховного Командующего — Хайль! Хайль! Хайль!»
Один или два гуляки присоединились к нему. Бёлер смерил Труманна взглядом гувернантки, поднялся во весь рост и величественно вышел.
Труманн разразился смехом. Опустив голову (при этом с его нижней губы свисала слюна), он оглядел зал.
«Все породистые свалили отсюда — все сливки общества. Остались одни пролетарские отбросы — отребье приватного флота Дёница, это мы! Любой, кто уйдет сейчас, будет застрелен!»
«Ты! Оставь мои титьки в покое!» — завопила Моника. Главный хирург флотилии явно перешел границы дозволенного.
«Извини меня и подожди, пока моя штучка не вернется обратно в крайнюю плоть», — медленно выговорил Грязный Док, и вся его компания разразилась смехом.
Труманн упал обратно в кресло и закрыл глаза руками. Я подумал, что Командир не прав. Труманн явно терял сознание в нашем присутствии. Я ошибался. Минутой позже он подскочил, порылся в кармане мундира и выудил автоматический пистолет.
У лейтенанта рядом с ним оказалось достаточно здравомыслия, чтобы ударить его по руке вниз. Пуля впилась в паркет как раз перед правым башмаком Командира, но он лишь покачал головой. «Хоть что-то лучше этого шума от пианино».
Пистолет конфисковали, и Труманн снова сник с недовольной гримасой.
Моника, которая обратила внимание на выстрел с десятисекундной задержкой, появилась из-за бара и ловко запрыгнула на сцену, где начала стонать в микрофон.
Уголком глаза я увидел, что Труманн медленно поднимается и стоит с хитрой ухмылкой на лице. Затем, пока все хлопали, он нащупал дорогу между столиков и неожиданно вытащил из-за пояса второй пистолет.
«Смирно!» — выкрикнул он, при этом вены на его шее надулись от напряжения. «Всем лечь на палубу!»
В этот раз рядом с ним не было никого, кто мог бы отвести в сторону нацеленное оружие.
Командир вытянул ноги и соскользнул со своего кресла. Трое или четверо укрылись за пианино. Я опустился на пол в молитвенной позиции. Наступило полное безмолвие.
Выстрел разорвал воздух подобно удару хлыста, затем другой, и еще один. Командир вслух считал выстрелы. Моника, укрываясь под столом, аккомпанировала стрельбе душераздирающими криками.
«Вот и все!» — произнес Командир. Труманн опустошил магазин пистолета.
Я выглянул поверх края стола. Штукатурка все еще осыпалась в тех местах, куда в стену попали пули. Командир первый встал на ноги. Он изучал повреждения, наклонив набок голову.
«Неплохо для человека, когда его руки разодраны в клочья — по стандартам родео так даже и хорошо».
Труманн, который уже спрятал свой пистолет, расплылся в улыбке до ушей.
Он блаженно и самодовольно уставился на свою работу.
Появилась «Мадам» с воздетыми руками, обозначавшими ужас, а её рот издавал высокие вопли фальцетто, напоминавшие звуки трамвая на повороте.
Как только Командир увидал её, он снова сполз на пол. Кто-то закричал: «Срочное погружение!»
Учитывая шум, было удивительно, что мы раньше не удостоились визита этого расфуфыренного старого галеона, который заправлял баром «Ройяль». Мадам старалась выглядеть по-испански: завитки волос приклеены к висками с помощью слюны, сверкающий гребень из панциря черепахи в волосах, черные бархатные шлепанцы на ногах, напоминавших рыбин, и пухлые пальцы, унизанные огромными поддельными камнями, колышущиеся массы жира, втиснутые в сатин. Чудовищная старая женщина пользовалась особым расположением командующего гарнизоном.
Её голос, который обычно напоминал звуки, издаваемые при жарке свинины, сейчас был сплошным потоком французских и немецких слов. Между других причитаний я разобрал «Kaputt, kaputt».
«Она попала в точку», — произнес Командир.
Томсен приложил к губам бутылку коньяка и присосался к ней, как теленок к вымени.
Спас положение Меркель. Он усердно взобрался на кресло и начал петь, дирижируя сам себе широкими, размашистыми жестами.
С восторгом мы все присоединились к пению.
Вопли мадам только время от времени прорывались сквозь наше хоровое пение. Она мелодраматично заламывала руки и наконец с последним ужасным кудахтаньем удалилась.
«Боже, что за неразбериха», — высказался Командир.
Мне неожиданно вспомнился мой нательный пояс — приятная мягкая ангорская шерсть. Надо не забыть взять его с собой.
Грязный Док притянул Монику на свои колени. Похлопывая правой рукой её по спине, свободной рукой он играл с левой грудью, как будто бы оценивая вес пирога. Пышка-официантка в тесном коротком платье издала вопль и бросилась прочь, чтобы разразиться хихиканьем, когда она наткнулась на радиолу и послала иглу проигрывателя скакать по канавкам пластинки. При этом она издала приглушенное, но отчетливое пуканье.
Главный хирург флотилии застучал кулаком по столу, да так что бутылки пустились в пляс, побагровев от сдерживаемого смеха. Кто-то обнял его сзади двумя руками за шею, но не в приступе страсти. Галстук Грязного Дока был аккуратно отрезан как раз снизу узла. Лейтенант с ножницами отрезал галстук Сэмиша, затем Томсена. Моника была столь захвачена всеобщим весельем, что упала спиной на сцену, подняв ноги в воздух, показав всем, что все, что на ней надето под юбкой — это миниатюрные трусики. Кто-то с молниеносной реакцией схватил сифон с содовой водой и направил тугую струю между ляжек Моники, отчего она завопила как дюжина поросят, схваченных за хвостики. Меркель, заметив, что большая часть его галстука утрачена, подхватил полупустую бутылку коньяка. Обрезатель галстуков поймал бутылку в солнечное сплетение и согнулся пополам.
«Хороший удар, сэр», — прокомментировал Командир. «Попадание в цель».
Кусок декоративной решетки проплыл по воздуху. Мы все пригнулись, кроме Командира, который начал декламировать непристойную поэму.
«Алкоголь делает вас им-по-тен-та-ми!» — бормотал Томсен. Он едва мог стоять на ногах.
«Не хочешь еще рюмочку на ночь пропустить в «Мажестике»?» — спросил меня Командир.