Подводная лодка

Подлодка начала двигаться. Она мягко покачивалась туда-сюда. Затем послышался приглушенный шелест волн, разбивавшихся о корпус.

Все произошло быстро, как обычно. Стармех доложил: «Лодка на поверхности!» и Командир приказал вниз: «Выровнять давление!»

Быстрый доклад. Верхняя крышка быстро открылась еще до того, как давление было выровнено наполовину. Воздух опустился на нас плотной массой. Мои легкие стали закачивать его, затем остановились, как будто бы изобилие кислорода было для них чересчур. Я зашатался. Боль от дыхания вынудила меня встать на колени.

Я ждал жестокого сияния осветительных снарядов. Почему от Командира нет никаких приказов? Увидел ли он что-то?

Подлодка продолжала мягко покачиваться с борта на борт. Я слышал мягкие удары волн о корпус.

Наконец низкий голос Командира: «Приготовиться продуть до полной плавучести!»

Снова мое горло сжалось от подавленного ликования.

Все еще никакого света из верхнего люка.

«Стоять на товсь у главных заслонок затопления». И затем: «Всем оставаться на местах в готовности к погружению».

Готовность к погружению? Холодок тревоги пробежал по моей спине. Неужели поверхность еще не принадлежала нам? Неужели следующие несколько мгновений могут отнять у нас благо, только что нами приобретенное?

Не беда. Этот глоток воздуха был моим, и этот, и этот. Влажный черный ночной воздух! Я расширил свою грудную клетку и пил столько воздуха, сколько могли вместить мои легкие.

Волны продолжали плескаться о корпус. Я благоговейно прислушивался к ним. Мне хотелось обнять Стармеха…

Затем сверху донеслось: «Приготовить к пуску главный двигатель». Я передал приказ дальше громче, чем это требовалось.

Цепочка голосов передала его дальше в машинное отделение. Йоханн и его команда теперь должны открыть выхлопные заслонки нашего славного дизеля, баллоны сжатого воздуха и индикаторные клапаны, проверяя, не попала ли внутрь двигателя вода и подключая его к гребному валу.

Из машинного отделения подтвердили готовность, и снова из люка вниз донесся голос Командира: «Левая машина средний ход вперед!» Рулевой повторил приказ со своего поста в боевой рубке, и я передал его в корму.

Я услышал рычание воздухонагнетателя. Дрожь первых оборотов дизеля прошла по корпусу.

Боже милостивый, мы сделали это! Снова Старик все ставит на единственный бросок игральных костей. Мне все еще трудно было осознать, что мы достигли поверхности, что мы живы, дышим ночным воздухом и идем на своей машине. Хотелось знать — направимся ли мы к берегу?

Двигатель всасывал обильный поток свежего воздуха внутрь лодки. Все двери в переборках были открыты для его свободного прохода.

Рев дизеля пронизывал меня насквозь. Мне хотелось заткнуть уши. Шум должно быть слышен от Испании до Северной Африки, но что же собирался делать Командир? У нас не было выбора — мы не могли ходить на цыпочках.

Я перехватил взгляд Викария — он был как у испуганной птицы.

Если бы только знать, как выглядит обстановка наверху… Все, что доносилось сверху — это время от времени команды на руль, которые вовсе не проясняли картину.

Командир вызвал на мостик Крихбаума. Рядом со мной старший помощник тоже неотрывно смотрел вверх, в боевую рубку. Мы были как отражения в двустороннем зеркале — он держался за трап правой рукой, я левой.

Три или четыре команды на руль последовали одна за другой, затем приказ: «Руль лево на борт! Держать курс два-пять-ноль».

Рулевой замешкался. Он сбивчиво повторил команду, но с мостика не донеслось замечания.

«Ну-ну…» — это было все, что я услышал от Командира. Последнее слово было произнесено протяжно. Немного информации, но достаточно предположить, что это был почти выговор.

Я сжал зубы и пожелал ему все сделать правильно. Но ведь он же был старым лисом, поднаторевшим в переигрывании противника, крейсировавшим у них под носом, подставляя узкий силуэт лодки и скрываясь на темном фоне. Старик знал свое дело.

Старший помощник шумно потянул носом и выдохнул через рот. Должно быть, он собирался что-то сказать, но не сделал этого. В такой же ситуации он бы совершенно потерялся. Никакие курсы управления кораблем не подготовят к тому, что сейчас делал Командир. Мы прокрадывались сюда на наших электромоторах. Проблема заключалась в том, что нам приходилось выбираться на одном шумном дизеле. Наша попытка проникнуть в Средиземное море провалилась.

Непроизвольно я тоже засопел носом. Вероятно, мы все немного простудились. Я поставил левую ногу на нижнюю ступеньку трапа, в стиле завсегдатая баров. Старший помощник сделал то же самое — поставил правую ногу.

Голос мичмана был неразборчив. Я не мог расслышать и половины его докладов. «Объект слева по борту… Зеленый огонь объекта пеленг три-ноль… приближается…»

«Похоже на Ваннзее воскресным днем,» — произнес голос позади меня. Младенчик. Пусть он играет железного человека для своего самолюбия — он никогда меня не одурачит снова. Я всегда буду видеть его забившимся в угол дивана, обнимающего нашу собачку-талисман.

Он подошел ближе, судя по его дыханию.

Центральный пост становился популярным местом. Понятно было, что вахта внизу постарается избегать удаленных уголков подводной лодки. Все, кто мог, придумали предлог для того, чтобы оказаться возле нижнего люка. Полумрак милосердно скрывал черты моряков. Несмотря на шум двигателя, я четко расслышал шипение из воздушного баллона чьего-то спасательного снаряжения. И еще шипение. По крайней мере двое готовились покинуть корабль.

Сама мысль об этом заставила мое сердце биться сильнее. Если нас заметят, у нас не было шансов уйти на глубину.

Путаная последовательность команд на руль: «Руль на левый борт — на правый — прямо руля — так держать — руль право на борт!» Командир крутил подлодку и так, и эдак.

Казалось невероятным, что нас все еще не заметили и не прикончили, что британцы не объявили всеобщую тревогу и не обложили нас всеми доступными им кораблями. Кто-то наверняка должен был слышать или видеть нас — не могут же все они спать? Или шум нашего двигателя был благословенным прикрытием? Быть может, команды на патрульных кораблях принимали нас за британскую подлодку? У британских подлодок боевая рубка имела другую форму. Да, сказал я сам себе, но только в профиль. Между одним узким силуэтом и другим будет немного разницы.

Снова резкое шипение воздушного баллона. Если бы только нам не надо было прыгать в воду…

Я ослабил колено своей опорной ноги, как будто бы это могло уменьшить вес моего тела и облегчить корабль.

А что, если появится другой самолет?

Но это не было обычным патрулем — нас заметили и взяли в клещи. Они ждали нас. На эту ночь ничего не было запланировано, так что самолет останется на своей взлетной полосе.

Мы стояли здесь, два вахтенных офицера и я, едва осмеливаясь дышать. Я мог ясно представить себе размытые формы отдаленных кораблей, сходящихся в одно место, поворачивающих, растущих в размерах, уменьшающихся, исчезающих.

Мне страстно хотелось услышать следующую сводку новостей с мостика.

Второй помощник прочистил горло. «Все по порядку,» — хрипло произнес он. «Я так думаю, что мы направляемся на запад, чтобы отойти подальше».

Командир ничего не говорил пять долгих минут. Я мысленно представил себе карту. Да, лучше обойти подальше к западу и избежать движения вокруг мыса Сан-Винсент.

Если бы мне только можно было подняться на мостик и смотреть, смотреть, СМОТРЕТЬ!

По крайней мере небо сжалилось надо мной. Через просвет в облаках виднелись несколько звезд, качавшихся туда-сюда в отверстии верхнего люка. Мне хотелось знать, как они называются. Мичман наверняка должен знать, но он был на палубе.

«Руль лево двадцать — держать курс два-семь-ноль».[66]

Через минуту рулевой доложил: «Курс два-семь-ноль».

Я уже привык к шуму двигателя. Он стал меньше действовать мне на нервы.

66

Т. е. двести семьдесят градусов — курс точно на запад.