Страница 78 из 234
Иван III более всего опасался открытого вмешательства в московско-новгородский спор польского короля Казимира. Впрочем, король, по-видимому, не имел намерения увеличивать свои владения за счет бескрайних новгородских земель. Легко было предвидеть все трудности и опасности, связанные с таким решением вопроса. Получив Новгород, король вместе с ним получил бы и затяжную войну с крепнущим на глазах Московским княжеством, которое имело много тайных и явных сторонников среди литовских православных князей. Враждебные действия тотчас предприняли бы татары и Орден. Да и в самом Новгороде доброхоты Москвы начали бы поднимать народ против нового сюзерена. На сторону Москвы встал бы и беспокойный сосед Новгорода — Псков.
Наконец, польско-литовское государство просто не имело достаточно сил и средств для прочного освоения всей огромной Новгородской земли. В Кракове и Вильно понимали, что корни новгородского процветания уходят далеко на восток — туда, где их легко может обрубить московская секира. Основным источником новгородского богатства была торговля товарами, происходившими из обширных областей в бассейне Северной Двины и Печоры (мед, воск, меха). Однако в случае перехода Новгорода под власть Литвы моековский князь, опираясь на Вологду, Устюг и Вятку, тотчас оккупировал бы эти территории, без которых Новгород, в сущности, ничего не стоил.
Словом, последствия присоединения Новгорода к Литве были слишком непредсказуемыми для однозначного отношения к этой перспективе. Занимая шаткий трон правителя трех народов — поляков, литовцев и русских, — король Казимир не мог пускаться на такие авантюры. К тому же его личная власть была сильно ограничена необходимостью согласовывать все серьезные решения с польской и литовской аристократией.
В Москве, разумеется, учитывали сложное положение, в котором находился король. Однако понимали и то, что соблазн украсить польскую корону таким бриллиантом, как Великий Новгород, был все же очень велик. Столь же велик был и страх перед необычайным усилением Москвы в случае завоевания ею Новгорода. И если перед соблазном Казимир мог устоять, — то страх подталкивал его к использованию любых средств против московской экспансии. В январе 1470 года король приехал в Полоцк, где не был уже 21 год. Полоцкая земля граничила с южными районами Псковской земли. Из Полоцка было рукой подать и до верховья реки Ловать — торной дороги к Новгороду. Внезапное появление короля в этом стратегически важном месте стало своего рода напоминанием о том, что он внимательно следит за событиями в регионе. Пробыв в Полоцке с неделю и приняв псковское посольство, прибывшее для обсуждения пограничных споров, Казимир так же внезапно уехал назад в Литву (41, 169).
В этой сложной ситуации решающую роль должна была сыграть позиция самих новгородцев. Их единодушное стремление перейти под руку короля дало бы сильные аргументы литовским сторонникам военного вмешательства в конфликт. Напротив, враждебное отношение большинства горожан к Литве заставило бы короля воздержаться от войны с Москвой за Новгород.
Камнем преткновения для «литовской» партии в Новгороде и, напротив, — точкой опоры для «московской» партии был вопрос религиозный. Король Казимир держался католической веры, которая имела господствующее положение в польско-литовском государстве. Православные были оттеснены от власти не только в Польше, но и в Литве, и находились на положении людей «второго сорта». Да и само литовское православие, с точки зрения московских и новгородских ревнителей благочестия, выглядело достаточно сомнительно. Митрополит Григорий был учеником униата Исидора и сам более десяти лет пребывал в унии. Новгородский владыка Иона неоднократно клялся не вступать с ним в какие-либо сношения.
Узнав о посольстве от патриарха Дионисия к новгородцам с призывом признать духовную власть митрополита Григория, Иван III и митрополит Филипп немедленно обратились к новгородскому владыке Ионе с призывом не поддаваться на увещания Дионисия и посулы Григория. Что до самой Москвы, то Иван III запретил пускать в свои владения патриарших послов, а самого патриараха объявил «чуждым» русскому православию. При этом упор делался на тезис о «неполноценности» патриарха, поставленного на кафедру по воле турецкого султана, о его неправомочности ставить митрополита на Русь. Такое решение принял и собор епископов, срочно созванный тогда в Москве.
Судя по всему, новгородский владыка Иона, имевший добрые отношения с Москвой, которая активно поддержала его в борьбе с псковским церковным сепаратизмом, и не думал о переходе под власть литовского митрополита. Ситуация изменилась с его кончиной, последовавшей 8 ноября 1470 года (31, 284). (Некоторые летописи называют иную дату — 4 или 5 ноября (41, 171). Однако хронология последующих событий заставляет остановиться на первой дате.) Эта смерть подала новые надежды «литовской» партии в Новгороде.
(Понятно, что деление новгородцев на «московскую» и «литовскую» партии, принятое в литературе, достаточно условно. Ни Москва, ни Литва сами по себе не вызывали у кого-либо на Волхове особых симпатий. Речь шла лишь о различных путях защиты интересов новгородцев. Ситуация осложнялась тем, что население Новгорода было весьма пестрым и в социальном, и в этническом, и в религиозном отношениях. Архиепископ уже по самому своему положению главы боярской республики должен был искать компромиссы между враждующими сторонами.)
Московско-новгородский конфликт 1470/71 года — тугой узел противоречий. Распутать его полностью не представляется возможным из-за сбивчивости и неполноты источников. Однако главные нити событий прослеживаются достаточно ясно.
Еще летом 1470 года стало ясно, что Иван III, управившись с Казанью, разворачивает свою военно-политическую мощь на северо-запад, в сторону Новгорода. Заручившись поддержкой Пскова, он готовится к новому удару по «северной Флоренции»…
Средоточием антимосковских настроений в Новгороде был тогда расположенный на Неревском конце дом посадника Исаака Андреевича Борецкого. Сам хозяин к этому времени уже отошел в лучший мир. Делами заправляла его вдова — властная и энергичная «Марфа-посадница». Под ее рукой находились взрослые сыновья Дмитрий и Федор — такие же непримиримые враги Москвы, как и их мать. Вокруг них сплотилась та часть новгородского боярства, которая понимала, что на сей раз речь идет не о каких-то частых уступках великому князю Московскому, а о самом существовании Новгородской боярскол республики.