Иван III

…Ноября 1, ставяся (покрываясь льдом. — Н. Б. ) езеро Ростовское нача выти; бысть того по две недели, и ночи людем по граду не даде спати, как в шестере молотят или в осмере и на после протяжено застучит, а за много лет того не бывало» (19, 151).

Впрочем, и в этом тусклом году были свои праздники. Продолжалась начатая еще Василием Темным отстройка московского Кремля. Его обновленные Фроловские ворота украсила вторая белокаменная скульптура — святого Дмитрия Сол у некого. «Поставлен бысть святыи великий мученик Дмитреи на Фроловьских воротех изнутри града, а резан в камени, а повелением Васильа Дмитреева сына Ермолина» (29, 158).

Понятно, что и это новое украшение главных ворот Кремля (да еще столь необычным для Москвы образом!) было предпринято Ермолиным по распоряжению Ивана III. И в этом великокняжеском заказе, как и в скульптуре Георгия Победоносца, был заложен глубокий исторический смысл. Дмитрия Солунского почитали еще в Киевской Руси. Его называл своим небесным покровителем родоначальник всех князей Северо-Восточной Руси Всеволод Большое Гнездо (1177–1212), который перевез во Владимир из Византии древнюю реликвию — доску от гроба святого Дмитрия. Во имя этого святого был освящен придворный княжеский собор. В Москве уже в начале XIV века известен храм во имя Дмитрия Солунского. Со временем он превратился в придел Успенского собора московского Кремля.

Почитание святых воинов Георгия Победоносца и Дмитрия Солунского особенно усилилось в Москве в героическую эпоху Дмитрия Донского. При Василии I их парные изображения появляются в составе деисусного чина иконостаса. Именами святого Дмитрия князь Юрий Звенигородский назвал сразу двух своих сыновей — Дмитрия Шемяку и Дмитрия Красного. Для Василия Темного имя Дмитрий звучало не слишком приветливо. Но те времена прошли. И вот теперь святой Дмитрий вновь благословлял москвичей с высоты Фроловской башни. Это было знаменательным событием. Отступление кончилось, начиналось наступление. Молодой великий князь Иван готовился облачиться в изрядно поржавевшие доспехи Дмитрия Донского…

Настал 1467 год — последний год того странного и тревожного затишья, которым отмечено начало правления Ивана III. Вновь не случилось больших радостей, но не было и особых бедствий. Вновь летопись рисует однообразную картину горестей и смертей, слегка подкрашенную рождением младенцев. Ее страницы словно пропитаны горькой мудростью Екклесиаста: «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем…» (Еккл.1: 9).

Удивительной особенностью этого года стала необычайно холодная и поздняя весна.

«Тое же зимы, генваря 14, бысть мраз лют и множество людей изомре по дорогам, на Москве, и по иным градом, и по волостем и по селом…

Тое же весны, маиа 5, снег пал в полъголени и лежал 3 дни, и на 4 день ростаял о вечерне.

А месяца июня 2 мраз был…» (19, 152).

Среди этих лаконичных известий выделяется обширное сообщение о внезапной и загадочной кончине первой жены Ивана III — великой княгини Марии Борисовны.

«Тое же весны, апреля 22, в среду 4-я недели по Пасце, противу четвертка, в 5 час нощи, преставися благовернаа и христолюбиваа, добраа и смиреннаа, великаа княгини Марьа Иоанова, дщи великого князя Тверскаго Бориса Александровича, въ граде Москве; митрополит же Филипп, пев над нею обычнаа песни и положи ю в монастыри, в церкви святаго Вознесениа; ту сущу над нею бывши свекрове еа великой княгини Марии, князю же великому Ивану тогда бывшу на Коломне» (19, 152).

Мария Борисовна умерла накануне большого праздника — весеннего Юрьева дня (23 апреля). Очевидно, поэтому похороны были отложены на пятницу, 24 апреля. (Обычно в ту эпоху умерших хоронили на другой день по кончине.) Великий князь получил весть о смерти жены не ранее чем в среду вечером. Расстояние от Москвы до Коломны (110 км) по тяжелой весенней дороге самый скорый гонец мог преодолеть не менее чем за день.

Великая княгиня была еще достаточно молода. Вероятно, ей было тогда лет 25–27. Судя по тому, что муж отсутствовал, она умерла внезапно. Ходили упорные слухи (проникшие и в некоторые летописи), что Мария Борисовна умерла «от смертного зелия». Называли даже предполагаемую отравительницу — Наталью Полуектову, жену дьяка Алексея Полуектова, которая якобы тайком посылала к бабе-ворожейке пояс великой княгини для злой ворожбы (27,277). Однако зачем ей понадобилось идти на такое злодеяние — остается неясным. Довольно странно повел себя в этом деле и Иван III. Он, судя по всему, не помчался в Москву, чтобы успеть на похороны жены и весьма мягко обошелся с предполагаемыми убийцами. Дьяку запрещено было являться на глаза великому князю, но через шесть лет он был прощен. Как поплатилась сама отравительница — неизвестно.

Трудно понять, кому могла помешать «добрая и смиренная» Мария Тверитянка. (Живший во времена Ивана Грозного князь А. М. Курбский в своей «Истории о великом князе Московском» даже называет ее «святой» (15, 322).) Историки по этому поводу лишь разводят руками: «В обстоятельствах смерти Марии Борисовны, каковы бы они ни были на самом деле, трудно увидеть политическую подоплеку: при дворах сильных мира сего и пятьсот лет назад процветали зависть, интриги и недоброжелательство» (54, 71). И все же есть подробности, о которых трудно забыть. Брак княжича Ивана с дочерью Бориса Тверского был вынужденным. Он заключался для решения конкретной политической задачи — возвращения Василия Темного на московский престол. С тех пор ситуация коренным образом изменилась. Отношения с ослабевшей Тверью были далеко не главным интересом Ивана III в середине 60-х годов XV века. Его политический горизонт неизмеримо расширился. Падение Византии кружило голову далекими перспективами. Быстро набиравшее силу Московское княжество уже готово было превратиться в Московскую Русь. И здесь немалую роль могла сыграть престижная матримониальная комбинациН.Брак с Марией Тверитянкой в этом отношении был уже «прошлогодним снегом». Иван тяготился им и, вероятно, не скрывал своих настроений от придворных. И тогда, может быть, услужливый дьяк Полуектов решил помочь своему государю…