Иван III

Итак, первая попытка московских князей овладеть Смоленском закончилась неудачей. Это была одна из самых крупных военных неудач за все время пребывания Ивана III на московском престоле. Избалованный длинной чередой побед, он тяжело переживал случившееся. Очевидно, Иван винил прежде всего самого себя: он не сделал необходимых выводов из неудачной осады Мстиславля осенью 1501 года. Полевые сражения вообще удавались москвичам гораздо лучше, нежели требовавшая сильной артиллерии и четкого взаимодействия всех полков осада крепостей.

В смоленской «конфузии» отчетливо дала о себе знать и слабая дисциплина московских воинов. Добравшись до богатой и многолюдной литовской земли, они, вместо того чтобы идти на штурм мощной крепости, рассыпались по окрестностям и принялись за грабежи. Надо полагать, что дурной пример подавали северские князья, чувствовавшие себя весьма независимо по отношению к московским воеводам. В этой ситуации воеводы не смогли унять своих ратников и, кажется, махнув рукой, также предались увлекательной охоте за пленными. Всю эту вакханалию грабежа и самоуправства могла остановить только железная рука главнокомандующего. Однако Дмитрий Жилка явно не годился на роль диктатора. Все, что он смог сделать, — это нажаловаться отцу по возвращении в Москву. «Приидоша же на Москву, и пожаловася отцу своему: многые дети боярские подступали под град и в волости отъежщаа грабили без его ведома, а его не послушашя». Запоздалые свирепые кары обрушились на головы ослушников. «За то князь великый въсполеся (разгневался. — Н. Б. ) на тех детей боярских и многых велел поимати да велел и казнити, по торгу водя, велел кнутьем бити, а многых велел в тюрму пометати» (30, 215). Примечательно, что ни один из воевод наказан не был.

Необычная для Ивана мягкость в отношении провинившихся воевод имела свои причины. Великий князь уже чувствовал, что его жизненный путь близится к концу. Наступало время старости и немощи. Он лихорадочно искал наилучшего решения сложного вопроса о престолонаследии. При дворе шла глухая борьба боярских кланов. В воздухе запахло новой династической смутой. В эти сумеречные времена Иван не хотел портить отношения со своим «генералитетом»…

Зима 1502/03 года стала столь же горячим временем для дипломатов, как минувшее лето — для воинов. 29 декабря 1502 года в Москву пожаловал посол от венгерского короля Владислава Ягеллона Сигизмунд Сантай. От имени своего короля, а также от имени римского папы Александра VI он призвал князя Ивана к миру с Литвой и вступлению в антитурецкую коалицию. Не получив определенного ответа, венгерский посол остался ждать прибытия литовской делегации. Жизнь его в Москве была, надо сказать, нелегкой. Согласно местному обычаю, он должен был бражничать с боярами, которым предписано было спаивать посла и выведывать у него всякие полезные сведения. Для непривычного к московскому гостеприимству венгра дело кончилось тем, что после одного из таких застолий он на другое утро не смог даже явиться на прием во дворец. «И ел (посол. — Н. Б. ) того дни у великого князя; а после стола князь велики посылал его пойти Михаила Андреева сына Плещеева да с ним Третьяка Долматова. И посол тое ночи пьян розшибся, да за немочью, с Королевыми речами не был, а был у великого князя с Королевыми речми толмач королев Юрьи…» (9, 346).

В марте на Боровицкий холм въехало и долгожданное посольство великого князя Александра Казимировича, вместе с которым прибыли и представители Ливонского ордена. На все требования литовцев о возвращении захваченных москвичами территорий Иван III через своих бояр отвечал несокрушимым аргументом: вся Русская земля является его наследственной вотчиной. Литовские послы привезли Ивану и послание от дочери. Несчастная Елена Ивановна (теперь уже не только великая княгиня Литовская, но и королева Польская), именуя себя перед отцом «служебница и девка твоа», умоляла Ивана прекратить войну с Литвой. При польском дворе был пущен слух, что именно из-за ее жалоб «государь всея Руси» начал военные действия с Литвой. Королеву окружала всеобщая ненависть. «И о том до тебе государя и отца моего широко челом биючи, у своей грамоте писала есми, с великих своих слез и тяжкое жалости, видячи гнев и нежитие промежку тебя государя и отца моего и межи государя и мужа моего, а наиболей слышачи, чтожъ со всех сторон тые слова говорят, будто тое крово-пролитье ни ким ся не деет, толко мною: мило деи отцу дитя; коли бы деи она не хотела, николи бы того не было» (9, 368). Великий князь был не из тех, кого могли свернуть с пути женские слезы, даже если это были слезы его родной дочери. Однако и без этого дело явно шло к миру с Литвой.

Обеим странам нужен был мир для решения внутренних проблем.

Отчаявшись выторговать у Ивана хоть что-нибудь, литовские послы вышли из тупика с помощью дипломатической казуистики. В марте 1503 года между Москвой и Вильно было заключено перемирие сроком на шесть лет — «от Благовещениева дни (25 марта 1503 года. — Н. Б. ) до Благовещениева дни (25 марта 1509 года. — Н. Б. )» (19, 243). Вопрос о принадлежности захваченных Иваном земель, площадь которых составляла около трети всей территории Великого княжества Литовского, оставался открытым. Литва продолжала считать их своими. Однако фактически они оставались в составе Московского государства.

Формальным завершением переговоров было клятвенное утверждение текста договора государем 2 апреля 1503 года. Эту церемонию так описывает С. М. Соловьев: «…По написании двух грамот с обеих сторон и привешении к ним печатей бояре отнесли литовскую грамоту к великому князю, который, осмотревши посольские печати у нее, велел послам быть у себя; когда послы пришли, то он велел им сесть и послал за крестом; крест принесли на блюде с пеленою. Тогда великий князь встал, велел одному из бояр держать крест и в то же время приказал читать перемирные грамоты. Когда грамоты прочли и положили под крест, Иоанн, обратясь к послам, сказал: „Паны! Мы с братом своим и зятем Александром, королем и великим князем, заключили перемирье на шесть лет и грамоты перемирные написали, и печати свои к своей грамоте привесили, а вы к королевскому слову, к той грамоте, которой у вас быть, печати свои привесили. Мы на этих грамотах крест целуем, что хотим править так, как в грамотах писано. А вы на этих грамотах целуйте крест, что как будут у нашего брата наши бояре, то брат наш и зять к своей грамоте печать свою привесит и крест поцелует пред нашими боярами, отдаст им перемирную грамоту и будет править по ней; а не станет нам править, то Бог нас с ним рассудит“. Великий князь и послы поцеловали крест» (146, 201; 9, 405).