Страница 3 из 9
– Слюнные железы?
– Желчь, братец, желчь. Умные люди знай себе потихоньку движутся вперёд, развиваясь в своём деле. А неудачники вместо того, чтобы оторвать задницу от дивана, бессильно исходят желчью, выискивая у других недостатки, болтают на политические темы, о войнах и других делах, к которым не имеют ни малейшего отношения, и презирают всех, кто не имеет твёрдой политической позиции. Готовы трепать языком обо всём на свете, лишь бы убить время, готовы умничать до последнего, лишь бы их услышали, лишь бы вставить свои пять копеек в любой спор, победа в котором не даст им ровным счётом ничего. Плевать я хотел, кто президент, если у меня есть своё дело, развитию которого я готов посвятить всю жизнь. Плевать я хотел на все новые и старые законы, если они не задевают меня и моё дело, – говорил и говорил вдохновенный Гербес. – Плевать я хотел на всё, что не приносит мне выгоду. Да, я живу ради выгоды, а не ради каких-то эфемерных моральных принципов типа благородства или патриотизма, и не стесняюсь говорить это вслух. Моя родина там, где мне жить хорошо, а не там, где я родился.
– Хорошо там, где нас нет, – вспомнил Броккен древнюю поговорку.
– Это поговорка неудачников, – обрубил Гербес. – Нечего заглядываться туда, где тебя нет и вряд ли будешь. Живу я не ради места, где меня нет, а ради себя, чтобы иметь возможность помочь тем, кто мне дорог.
– А кто тебе дорог?
– Я, разумеется! Ну и ты конечно. Наша мама, наши папы. Надеюсь, многие из тех, кто повстречается нам в жизни. Я человек простой, я люблю всех, кто любит меня.
– И я не живу ради эфемерных моральных принципов, – Броккен поддержал брата в аморальности. – Если я не грублю кому-то, то не из-за того, что меня сдерживают эфемерные моральные принципы, а лишь из-за того, что мне этого не хочется. А если хочется, то грублю.
– Даже если ты не прав или тебе выгоднее сдержаться?
Поколебавшись, Броккен кивнул.
– Даже если.
– Разве это не обычная эмоциональная несдержанность?
– Самая что ни на есть.
– Может, тебе стоит поработать над этим?
– Тогда я перестану быть честен по отношению к самому себе. Работая над собой, я перестану быть собой, быть естественным. Поэтому мне, такому неотёсанному, легче слоняться без работы, чем работать с кем-либо под началом кого-либо. Я всегда стараюсь быть честным с собой и с другими. Я прекрасен и непостижим в своей честности, необуздан в своей грубости и величествен в своём хамстве. Но рискую умереть с голода. Хамы и честные люди никому не интересны.
– В чесночности? Ты сказал, в чесночности?
– В честности. От слова “честь”. А уже от слова “честность” образовалось название растения “чеснок”. Он тоже полезен для здоровья в умеренных долях… В каждом из нас должны сохраняться несколько зубцов чести, но не целая головка. От целой головки чести мозг мутнеет и буксует. Начинаешь блюсти некие принципы и рискуешь прослыть принципиальным. А с принципиальными иметь дел никто не желает. От них за версту разит головками честности.
– Это правда?
– Что правда?
– Ну, что “чеснок” произошёл от “честности”.
– Разумеется, правда, брат! Я ведь не какой-нибудь неудачник и знаю, о чём говорю.
– А неудачникам всё сразу подавай, – спохватился Гербес. – Привыкли на других смотреть и сравнивать себя с другими, выглядывать, кому лучше живётся, кому хуже, кто умнее, кто глупее. Мнят себя то царём, а всех червями. То размазывают себя по стенке, уничтожая комплексными залпами неполноценности, а потом срываются на жене и детях, на близких и родных. А ведь кто-то там не более чем кто-то там, пусть говорят и живут, как им хочется. А я есть я. Президенту президентово, а гражданину гражданово. У меня свои обстоятельства, обязательства, соображения и дела. Уважают человека за его успехи, а не за его сравнения с другими и мнение о правительстве, если ты не профессиональный политолог, разумеется. Но если ты профессиональный политолог, ты работаешь на правительство.
– Я себя ни с кем не сравниваю, не размазываю и не на ком не срываюсь, – пробормотал Броккен. – Я даже на правительство не работаю. И можешь мне не подавать сразу. Можешь подавать частями, я не против.
– А курица, как ты знаешь, Брокк, весь день по зёрнышку клюёт, а к вечеру сыта бывает, – вещал непробиваемый Гербес. – Терпение и упорство, опыт и понимание. Работа над ошибками! Поменьше враждебной ядовитой желчи, побольше дружелюбной мягкой иронии! А насчёт того, чем сподручнее заколачивать бабки в Новаскоме, решим на месте. Хоть микроскопом, лишь бы монетки извлекались. Долой предрассудки! У меня чуйка, понимаешь? Нам необходимо срочно уезжать в Новаском. Там возможности, там перспективы.
– Но у тебя нет плана.
– А! – отмахнулся Гербес. – Главное, вырваться из болота, а потом уж и план дальнейших действий составлять.
– Звучит заманчиво.
– Так ты согласен? – подался вперёд Гербес.
– Нет, – холодно отрезал Броккен.
– Понимаешь, в чём твоя проблема? – разозлился Гербес. – Тебе ни хрена вот не надо в этой жизни!
Броккен промолчал.
– Ты готов сутки напролёт валяться и ничего не делать! И поднимешь свою ленивую задницу только в том случае, если загорится кровать! Но будет поздно! Презренный, ты сгоришь в пламени своего безделья, оно поглотит тебя, несчастный! И шарика с порохом к твоей глупой башке никто не привяжет из-за жалости… Погоди, так ты уже больше суток валяешься в постели. По крайне мере, я не видел, чтобы ты покидал её. Как ни приду, лежишь как бревно. И сутки не ешь. Ну да, в холодильнике земля нетронутая лежала. Я утром видел. Не заболел ли ты часом?
После некоторой паузы Броккен выдавил:
– Не хочется.
– А чего, чего тебе хочется? Может, в Новаском поехать? А давай махнём? Эх, была не была!
– Нет.
– Ты же книжку хотел писать.
– Пока думаю… Не знаю, о чём писать.
– Отлично! Хочет написать книжку, да не знает о чём. Такого редкостного идиота ещё поискать надо! – с неожиданной агрессией выпалил Гербес.
– А тебе хочется зашибить деньгу, да вот только не знаешь, как это сделать.
– Знаю! Знаю! Просто надо переехать в Новаском и там уже думать. Все деньги и возможности в Новаскоме. А Шуршенк – такая дыра, что даже не думается. Здесь негде развернуться, не за что зацепиться. Величайшие умы, родившиеся в провинции, все как один бежали в столицу ("А из столицы в провинцию", – додумал Броккен). В провинции их ждало одно отупление. А, я знаю, почему ты пишешь свои книжонки. Ты боишься реальности! Вот оно! Точно! – щёлкнул пальцами Гербес. – Ты же не в состоянии принять и осуществить хоть какое-то волевое решение. Ты оправдываешь свою бессмысленную никчёмную жизнёнку своей бессмысленной никчёмной писанинкой! Да ты в своей квартире не можешь заставить себя прибраться! Не полы, а чистый чернозём, которым ты так любишь давиться на завтрак, обед и ужин! Зачем поляну посещаешь? С пола бы и соскребал ножиком столовым.
Но тебе необходимо хоть в чём-то ощутить свою значимость. Но это самообман! Ты же сам говорил, что читаешь от скуки. Вот и пишешь ты от скуки, когда читать и играться в твои долбаные игры надоедает. Сколько ты прошлую книжонку писал, а? Два года? Да так и бросил. Ни конца, ни начала. За новую взялся. Молодец, молодец! Ты – жалкое, самодовольное, ленивое ничтожество, – самодовольно поведал брату Гербес, – которое только и делает, что бежит от реальности в свою тёплую постельку из писанины под одеяльце из книг, вместо того чтобы выполнять свои обязанности и думать, как зашибать реальные бабки!
Броккен тяжко вздохнул. Как ему надоели все эти бесконечные споры ни о чём, которые и спорами-то не назвать. Скорее, негодующие монологи Гербеса с его, Броккена, скупыми комментариями.
– Ну, чего молчишь? Возразить нечего?
– Ну да, бегу от реальности на кровати верхом. Тебе надо, ты и езжай в свой Новаском, – отбрыкался Броккен.
– Ай, да что с дураком спорить?! – с крайней досадой махнул рукой Гербес и отвернулся к окну.