Страница 9 из 21
Девять рук взлетели моментально. Потом к проголосовавшим добавились один за другим ещё пятеро. Шаткое равновесие держалось несколько мгновений. Пятнадцатым, решающим, голосом выразил своё согласие Ценцио Савелли. Лицо камерария в этот непростой для него момент оставалось бесстрастным; полуприкрытые глаза смотрели в пол. После решения камерария тут же поднялись ещё шесть рук. Последним, с видом человека, проглотившего жабу, проголосовал член счётного консилиума Грегорио Альберти.
– Единогласно!.. – выдохнул кто-то из выборщиков.
И ещё не растревоженную хрупкую тишину прорезал визгливо-скрипучий шамкающий фальцет:
– Флава тебе, Гофподи! У наф ефть папа!..
Была уже глубокая ночь, когда в покои камерария и архиканцлера Святой Романской Церкви стремительно вошла группа людей. Первым, резким движением руки устраняя с пути возникающих из темноты слуг, шёл начальник папской стражи в сопровождении двух солдат-факельщиков. Следом, плечом к плечу, двигались Лотарио Сеньи и высокий широкоплечий мужчина с твёрдым волевым подбородком и старым шрамом, рассекающим надвое левую бровь. Замыкали шествие четверо солдат, двое из которых также несли факелы.
Ценцио Савелли не спал. Предупреждённый перепуганными слугами, он встретил полуночных визитёров в своём кабинете, стоя возле сплошь заваленного бумагами рабочего стола. Камерарий был заметно взволнован, если не сказать напуган – с подобным ночным вторжением ему за всю его долгую службу сталкиваться ещё не приходилось.
Вошедшие плотной толпой заполнили тесное помещение. Свет факелов плясал на жёстких непроницаемых лицах.
Лотарио Сеньи, раздвинув плечом солдат, вышел вперёд.
– Я прошу прощения по поводу столь позднего визита, брат Ценцио, – извиняющимся тоном сказал он, – но дело не терпит отлагательства. Ты, надеюсь, знаком с моим старшим братом Риккардо?.. – вновь избранный понтифекс сделал шаг в сторону, открывая за своей спиной молчаливую фигуру, закутанную в тёмный плащ. – Риккардо недавно вернулся из Святой Земли, где два года воевал за вызволение Гроба Господня… Мой брат – примерный христианин. К тому же, у него высокое чувство ответственности: достаточно поручить ему любое дело и можно быть совершенно спокойным – оно будет исполнено точно и в срок… Я попросил Риккардо принять должность камерария, и он любезно согласился. Поэтому, брат Ценцио, будь добр, передай ему ключи и все доходные книги.
На лице Ценцио Савелли отразилось смятение.
– Но… как же?! Ведь ты же… вы же, святой отец… вы обещали мне! Вы заверяли меня, что я останусь при должности! Вы ведь говорили: «Кто, как не ты, Ценцио?»! Разве вы не говорили такое?! Разве вы не обещали мне?!
Скулы понтифекса затвердели.
– Ты прав, брат Ценцио. Такие обещания были тебе даны. Но, позволь спросить, кто их тебе дал?.. Их дал тебе Лотарио Сеньи, скромный кардинал-дьякон церкви Святых Сергия и Бакха. Я же, Великий Понтифекс, Глава Вселенской церкви Иннокентий Третий таких обещаний тебе не давал. Ты… ты чувствуешь разницу, брат Ценцио?!.. – и, не дождавшись ответа от потерявшего дар речи камерария, шагнул вперёд и требовательно протянул ладонь. – Ключи!..
И воцарился лучший из лучших!
Ибо сказано устами пророка Давида: «избавил меня от врага моего сильного и от ненавидящих меня, которые были сильнее меня». (Ис. 17:18)
И ещё сказано святым апостолом Паулом: «не почитаю себя достигшим; а только, забывая заднее и простираясь вперёд, стремлюсь к цели, к почести вышнего звания Божия во Христе Иисусе» (Флп. 3:14)
Из трактата «Об убогости человеческого состояния» сочинения Лотарио Сеньи, кардинала-дьякона титулярной церкви Святых Сергия и Бакха:
Итак, «…создал Господь Бог человека из праха земного…», который гнуснее прочих элементов. Планеты и звёзды сделаны из огня, вихри и ветер сделаны из воздуха, рыбы и птицы сделаны из воды, люди и звери сделаны из земли. Рассматривая, таким образом, водных обитателей, обнаруживаем, что человек ничтожен; рассматривая небесных, находим, что он безобразен; рассматривая пламерождённых, убеждаемся, что он гнусен. Он не осмеливается приравнивать себя к небесным, не отваживается ставить себя впереди земных, поскольку находит себя равным лишь вьючному скоту, узнавая в нём себе подобных. «Потому что участь сынов человеческих и участь животных – участь одна: как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества пред скотом, потому что всё – суета! Всё идёт в одно место: всё произошло из праха и всё возвратится в прах». Слова эти не кого-нибудь, а премудрого Саломона. Так что есть человек, кроме грязи и праха? Поэтому и говорит человек Богу: «Вспомни, что Ты, как глину, обделал меня, и в прах обращаешь меня?» Поэтому и Бог молвит человеку: «Прах ты и в прах возвратишься». «Он бросил меня в грязь», – сказано, – «и стал я, как прах и пепел». Грязь образуется из воды и пыли, из того и другого и
состоит; пепел, напротив, происходит из огня и дерева, когда и то и другое умирает. Выражая яснее таинство творения, растолкую его по-иному. Чем тебе гордиться, грязь? Из чего возвеличиваться, прах? Чем тебе чваниться, пепел?
Страница вторая
Разделяй и властвуй
Анкона. Марка Анконйтана – Рома.
Наследие Святого Петра – Нарния.
Сполётиумское герцогство
Januarius-Februarius-Martius, indiction primus,
MCXCVIIIA.D.
В конце января наконец установилась хорошая погода. Давно всем опостылевшие, не прекращавшиеся целый месяц дожди сменились сухими, по-весеннему тёплыми днями. Над всей Италией пронзительной синевой засияло ясное безоблачное небо.
Узкая каменистая дорога, что вела от Анконы к бенедиктинскому монастырю в заливе Портонбво, причудливо извиваясь, тянулась вдоль моря. Она то ныряла в узкие расщелины, пробираясь вслед за каким-нибудь говорливым ручьём сквозь густые, непроходимые, перевитые колючими ежевичными лианами, заросли фисташки и мирта. То крутым серпантином взбиралась выше – в светлые, насквозь пронизанные солнечными лучами рощи могучих пиний, под раскидистыми кронами которых сочно-алыми гроздьями ещё не успевших опасть ягод празднично светились пышные кусты пираканты. То выскакивала к самому обрыву, к необъятному, насквозь продуваемому ветром, лазурному простору, где, вцепившись в белый камень мощными корнями, несли свою трудную дозорную службу лишь старые одинокие арбуты – корявые, узловатые, с шелушащейся, обожжённой беспощадным солнцем до лохмотьев, красной корой.
Кардинал Иордано Цеккано, изрядно утомлённый всем этим дорожным разнообразием, пытался дремать, обложившись подушками на заднем сиденье карруки. Дремать особо не получалось – повозка то, словно выпущенный на волю резвый бычок, начинала с грохотом скакать по ухабам и камням, то, как гонимый ветром парусник, скрипя всеми своими суставами, опасно кренилась на крутых откосах, то с шорохом и скрежетом принималась продираться сквозь хватающие её за борта заросли дремучих кустарников.
Наконец, видимо, устав сама от себя, дорога отлогой зелёной ложбиной соскользнула к морю и… кончилась, превратившись в узкую полоску суши, зажатую между белыми клыкастыми обрывами и серо-голубым водным простором, медленно катящим к берегу ленивые вялые волны. Сразу же остро запахло рыбой и гниющими на солнце водорослями.
– Подъезжаем, ваша милость, – наклонился к окну карруки начальник стражи.
Кардинал кивнул.
Теперь повозка шла ровно, лишь изредка подрагивая от попадающих под колёса камней или толстых веток плавника, когда-то вынесенных штормом на берег. Иордано рискнул привстать и высунуться в окно.