Страница 2 из 13
Руководитель пресс-службы изобразила усталость от получасового ожидания.
– Здравствуйте, Павел.
– Привет, – ответил Ипатьев, подходя к ней, – мы же вроде на «ты» были. Или что-то случилось? Хотя… Когда мы виделись в последний раз, ты была еще майором.
– Я была тогда подполковником.
Ипатьев наклонился и шепнул в ароматизированное женское ухо:
– Ты была тогда под генералом.
Полковник полиции покосилась на Рахимова, пытаясь понять, слышал ли он, и ответила тихо и без злобы:
– Ты дурак.
Рахимов опустился в свое кресло и сказал:
– Господа, если можно, то побыстрее. Потому что у меня заседание… то есть совещание в совете учредителей холдинга.
– У меня тоже там заседание, – подхватил Ипатьев, – пригласили, а я замотался и чуть не забыл, ведь вторым вопросом повестки стоит как раз взаимодействие моей программы со всеми структурами. Меня просили подумать о версии для радиовещания.
– Погоди! – возмутилась Инна Петровна. – Я понимаю, что ты хочешь поскорее смыться. Но я прилетела сюда по настоятельной просьбе начальства провести с тобой разъяснительную беседу, чтобы ты понял наконец, что подобные материалы надо согласовывать. Но главный вопрос: откуда ты мог знать, где находится гражданин Качанов, которого весь город знал как криминального авторитета Каро Седого? Как ты мог знать, что на него готовится покушение?
Ипатьев посмотрел на хозяина кабинета, а тот показал на свои наручные часы – якобы предупреждая, что у него времени в обрез.
Павел кивнул, давая понять, что заканчивает, и продолжил:
– В пятницу состоялся суд: с Каро Седого были сняты все обвинения. Он был освобожден из-под стражи прямо в здании суда и уехал. Мой сотрудник проследовал за ним, узнал, что преступный авторитет прибыл в загородный дом, сообщил мне. Я со съемочной группой отправился туда и увидел то, что потом смотрели все телезрители, включившие городской телеканал.
– Весь город включился, когда люди узнали, о чем пойдет речь, – подтвердил генеральный директор, – рейтинг просто зашкаливает, два центральных канала показали потом этот репортаж.
Алексей Юрьевич еще раз посмотрел на часы.
– Есть какая-то журналистская этика, – воспользовавшись паузой, повысив голос, провозгласила полковник полиции, – если тема находится в прерогативе правоохранительных органов…
– Стоп! Стоп! Стоп! – остановил ее Алексей Юрьевич. – Почти два десятка лет назад на факультете журналистики я вам обоим преподавал введение в специальность, основы тележурналистики и этику журналистской деятельности. А потому не надо больше таких экскурсов. Главное в работе журналиста, а особенно это касается телерепортера: кто успел, тот и съел. А сейчас…
Рахимов нажал кнопку селектора.
– Леся, мне никто не звонил?
– В смысле из медиахолдинга? – вспомнила секретарша. – Так еще пяти минут не прошло, а вы сказали, чтобы…
Алесей Юрьевич сбросил вызов и поднялся.
– Но мне все равно надо собираться. А вы, если хотите продолжить разговор, то, пожалуйста, где-нибудь в другом месте. У тебя, Павел Валентинович, есть в этом здании и свои арендованные помещения. Можете в кафе, где все располагает, а мне надо бежать…
Втроем вышли в коридор. Полковник полиции посмотрела на Ипатьева.
– Давай где-нибудь без посторонних.
– Мне через пять минут надо быть в монтажной.
Инна помолчала, потом вздохнула.
– Паша, ты помнишь, как мы…
– Ты это о чем? – переспросил Ипатьев, прекрасно все понимая. – Давно это было, и не надо ворошить…
– Да я не к тому. За мной ведь никакой вины. Это ты сам вдруг женился, перешел на заочный и вкалывал здесь на подхвате в студии новостей. Это ты меня бросил, а не я тебя. Сейчас ты – один и я тоже, может, попробуем снова?
– Не снова, а в очередной раз, – напомнил Павел, – в третий уже… Хотя третий раз уже был. Но, если честно, я тогда просто по пьяни… Прости. Семь лет назад, когда меня поперли не без участия твоей конторы, а потом еще жена бросила… Вот я и забухал сильно… А сейчас времени нет ни на пьянку, ни на любовь. Да и тебе самой зачем это?
– На втором курсе я тебя сильно любила, – вздохнула Инна Петровна, – я даже на девять килограммов похудела, чтобы тебе понравиться… Мы же с тобой почти полгода…
– У меня монтаж программы, – напомнил Ипатьев.
– Я все поняла, – тряхнула головой полковник полиции, – от ворот поворот, значит. Но ты учти, когда тебя в очередной раз попрут с телевидения, не приходи больше ко мне: ни трезвым, ни пьяным – вообще никаким не приходи, потому что ты сегодня для меня умер. И если по работе придется пересекаться, то я для тебя Инна Петровна и тупых шуток про генералов я уже не буду прощать.
Она шагнула в сторону, но вспомнила:
– Как мама твоя? Про бабушку не спрашиваю, потому что столько лет прошло и всякое могло случиться…
– С мамой все хорошо: на пенсии, но продолжает работать в школе. И бабушка жива, слава богу… Девяносто восемь лет, но голова светлая и бодрая, правда, с палочкой ходит. Сегодня как раз собираюсь к ним заехать.
– Передавай им привет, – кивнула бывшая сокурсница.
Повернулась резко и пошла прочь почти строевым шагом, но таким скоростным, словно боялась, что сама не выдержит и вернется.
Глава вторая
Он въехал в низкую и узкую арку, потом через тесный дворик к подъезду дома, в котором жили бабушка и мама, а когда-то и он сам. Родной дом был старше бабушки на пару десятков лет. И появился он в те далекие и светлые годы, когда местные землевладельцы продавали здесь свои садики и огороды под застройку непохожими друг на друга пятиэтажками с крашенными веселой краской стенами с притулившимися к ним дровяными сараями.
Теперь пятиэтажный серый домик казался вросшим в землю. Окна первого этажа всегда плотно зашторены, потому что внутрь мог заглянуть любой проходящий мимо. Два парадных входа с фасада: лестницы с узкими площадками на четыре квартирки, и еще два таких же – из внутреннего дворика.
Павел прошел через двор, который в пору его детства был другим – тогда он казался большим и в центре его имелся газон с вытоптанной площадкой в центре, где играли дети – совсем маленькие, которым было запрещено выбегать за пределы тихого маленького мира. Теперь весь дворик был заасфальтирован – непонятно, с какой целью, ведь все жильцы договорились не оставлять здесь свои автомобили.
Все друг друга знали, все жили мирно, и даже если кто-то и ссорился с кем-то, то быстро мирился. Те, кто жил здесь, были как родственники, потому что семьи всех жильцов обитали здесь долгие годы, поколение за поколением. Хотя теперь прежние жильцы уже не жили здесь, а доживали, потому что молодежь разлеталась, не желая обитать в тесных комнатках в атмосфере унылого покоя и затхлости и видеть близкие окна соседей, где застыла точно такая же тоскливая жизнь.
Ипатьев пересек дворик, никто его не окликнул и не поздоровался. Окна почти всех квартир были приоткрыты, но никто не выглядывал из них, потому что, сколько ни смотри, все равно ничего нового не увидишь. И только откуда-то из-под крыши вылетел обрывок песенки ушедшего века.
…Все стало вокруг голубым и зеленым. В ручьях забурлила, запела вода…
Он шел по лестнице, вдыхая знакомые с детства ароматы лестницы старого дома, поднимался в тишине, и не было никаких звуков в тесном пространстве, кроме шороха его собственных шагов. Так он добрался до пятого этажа, достал из кармана связку, где был единственный ключ от родной старой двери. Но потом решил позвонить, поднял руку и увидел, что дверь затворена неплотно, толкнул ее и вошел. В квартире было солнечно и тихо: не было слышно ни работающего телевизора, ни голоса трехпрограммного радиоприемника, висящего на стене в кухне с доисторических времен, не было ничего: ни разговоров, ни шагов, ни дыхания. Он вошел в гостиную…
Мама лежала лицом вниз в луже крови. Бабушка сидела в большом старом кресле, откинув назад голову… Крови на ее халате было немного: ее дважды ударили ножом, и оба раза точно в сердце. Павел почувствовал, как похолодело его лицо и обмякли руки, но он подошел к телу матери, присел и двумя пальцами коснулся сонной артерии: пульса не было. Не поднимаясь, оглядел комнату: все, что хранилось в шкафах и столах, было разбросано по полу и диванам. Ипатьев достал телефон и набрал номер.