Страница 5 из 9
– Выглядит так, будто правители обманывают народ ради собственной безопасности. Если Его Высочество не разоблачит эту ложь, его репутация будет ухудшаться. Мне кажется, нужно скорее переубедить всех.
Юкия чуть скривил губы.
– Вы совершенно правы и, как всегда, проницательны.
При этом голос его звучал сухо.
– Благодарю за предупреждение. Однако это предположение истинно, поэтому прошу вас действовать сообразно ему.
Масухо-но-сусуки не поверила своим ушам, но ответить не успела: поклонившись, Юкия отвернулся от нее и ушел.
– Что, опять Масухо-но-сусуки накричала на бедного Сумио? Я слышала. – Когда открылась дверь, госпожа Сакура улыбалась, не вставая с постели.
Надзукихико ожидал, что состояние супруги не настолько плохо, раз она пригласила мужа навестить ее, но все равно почувствовал облегчение, увидев, что она в силах смеяться.
В комнате Хамаю хоть шаром покати. Она никогда не имела много вещей, но эта комната выглядела слишком уж скромно для жилища супруги будущего правителя. Единственный предмет мебели – приподнятая на платформе постель с балдахином – придавал помещению несообразный вид.
– Акэру тоже досталось. Масухо-но-сусуки возмущалась, что они надеялись попасть в твою спальню, – мягко ответил молодой господин, и Хамаю, засмеявшись, привстала.
– Бедняги.
Надзукихико протянул руку, чтобы поддержать супругу, но она отказалась:
– Не надо.
Он сел у ее постели.
Хамаю выглядела лучше, чем он ожидал, но все же сильно похудела, да и цвет кожи говорил о нездоровье.
Резкие черты лица, высокий рост, почти как у молодого господина, и нарочито грубоватая речь – даже не скажешь, что благородная девица. Обычно это она подбадривала мужа, оттого сейчас ее уязвимый вид казался лишь трогательнее.
– Тебе можно вставать?
– Да. Извини, что вынудила прийти ко мне.
После ее переезда в Сиондзи они редко виделись, так как супруг был постоянно занят, поэтому последний раз беседовали вот так, с глазу на глаз, довольно давно.
– Не перенапрягайся. Мне бы не хотелось, чтобы тебе стало хуже.
Хамаю радостно улыбнулась, что бывало нечасто:
– Когда ты так говоришь, я понимаю, как мне повезло.
Вдруг улыбка исчезла с ее губ, и она серьезно взглянула на Надзукихико:
– Что при дворе?
– Все как обычно.
Это означало, что проблем, как всегда, множество, но ничего достойного упоминания не случилось. Хамаю поняла, что хотел сказать супруг, и кивнула.
– Кстати, Надзукихико. Когда ты собираешься взять себе наложницу?
Тот моргнул. Но девушка спокойно смотрела на него.
– Лучше бы после восшествия на престол.
– Будешь ждать, пока не покончишь с обезьянами? Но ведь неизвестно, когда это случится.
– Кажется, у штаба готов план. Если пойму, что дело затягивается, тогда еще раз подумаю об этом.
– Думай быстрее и пораньше сообщи мне, что решишь.
Ее настойчивость озадачила Надзукихико. Они уже не в первый раз обсуждали эту тему. Хамаю считала, что наложница нужна, Надзукихико отговаривался: мол, не сейчас – и часто они так и не приходили к единому мнению. Однако такой требовательности в голосе Хамаю он еще не замечал. Молодой господин почти бессознательно сжал руку супруги, пытаясь понять, о чем она думает.
Хамаю горько улыбнулась:
– Прости, Надзукихико. У меня не вышло.
Эти скупые слова объяснили ему, что причиной недомогания стал он сам.
– Был ребенок?
– Да.
Какая жестокая ирония: он узнал о том, что жена понесла, только после того, как она потеряла дитя.
Через некоторое время после зачатия в организме ятагарасу начинает формироваться скорлупа. Тогда тело, готовясь к кладке, естественным образом стремится вернуться в птичий облик, чем сигнализирует о хорошем развитии беременности. Однако в редких случаях скорлупа, которая должна была оберегать новую жизнь, так и не появлялась.
– Я удивлялась, почему ежемесячное недомогание проходит так тяжело, а это оказалось дитя, которое я не смогла выносить… – Хамаю вздохнула и потерла лоб.
Другую руку крепко сжимал Надзукихико.
– Сказался переезд из Окагу?
– Нет, к сожалению, врачи считают, что мой организм просто неспособен на это.
Масухо-но-сусуки волновалась больше своей госпожи, поэтому призвала не только придворного лекаря, но и знаменитую в Тюо повитуху, однако все дали один и тот же ответ: не помогут ни лекарства, ни иглы. Все в один голос утверждали, что в таких случаях в прошлом не было ни одного примера, чтобы женщина позже снесла здоровое яйцо.
Это не болезнь, не травма. Просто тело Хамаю с рождения не обладало способностью уберечь свое дитя.
– Я сама сейчас полностью здорова, разве что обескровлена. Но родить тебе ребенка я не могу. Ты должен взять наложницу.
Видя, как спокойно, без следа скорби рассуждает его супруга, Надзукихико проглотил готовые слететь с языка слова.
– Хорошо. Раз так, то серьезно подумаю над этим.
– Я буду довольна, если ты прислушаешься. Для того и звала тебя, чтобы самой сообщить эту новость, – сказала Хамаю. – А еще я просто рада тебя видеть.
И она искренне улыбнулась.
Они успели поболтать еще о всяких мелочах, пока не пришла Масухо-но-сусуки сообщить о том, что время визита истекло.
– Надзукихико, – позвала она его чуть ослабевшим голосом, когда он уже собрался уходить.
Он обернулся, и Хамаю тихо сказала:
– Прости.
Ее супруг резко покачал головой.
– Тебе совершенно не за что просить прощения. Это ты прости меня, что ничем не смог тебе помочь в такое трудное время. Поправляйся и ни о чем больше не думай.
Хамаю молча кивнула.
Тиха́я выглядел серьезно, но на самом деле всего лишь рассеянно разглядывал Кин-мон.
Когда-то помещение перед воротами производило величавое и торжественное впечатление. Здесь стояли гробы предыдущих Золотых Воронов, и по окаменевшему дереву струилась с тихим журчанием чистая вода.
Тихаю, который происходил из горных воронов и с детства привык к презрению благородных, ничуть не впечатляли пышные дворцовые постройки, однако здесь, перед Кин-мон, он ощущал что-то такое, что заставляло его с достоинством выпрямиться. Теперь же у ворот поднялась уродливая стена и даже появилась сторожевая башня, откуда нападающих можно было через бойницы осыпать стрелами.
Это место выглядело скорее напыщенно, чем умиротворяюще, да и торжественным его теперь не назовешь: слишком уж много вокруг суеты. Пока Тихая раздумывал над тем, как здесь все изменилось, у входа появилось знакомое лицо.
– Итирю из Ямаути-сю и старший жрец прибыли на замену! – отчетливо представился один из пришедших, и Тихая слегка кивнул ему в ответ.
– У нас все без изменений. Ничего не происходило.
Один из священников неподалеку подтвердил его слова и поменялся местами со старшим.
Поскольку верховный жрец Белый Ворон плохо себя чувствовал, обороной Кин-мон занялся старший жрец. Худощавый мужчина за сорок, лицо всегда сосредоточенное. Он с молодых лет стал священником и, поговаривали, так ревностно выполнял обязанности, что ему доверял сам Белый Ворон. Однако Тихае он казался выходцем из благородных, не встречавшим на своем пути сложностей, так что в трудную минуту на него нельзя было положиться.
О том, что за воротами Кин-мон обитают обезьяны, которые с удовольствием пожирают ятагарасу, стало известно ровно год назад. Считалось, что Золотой Ворон – старейшина ятагарасу – наследует память всех поколений своих предков. У молодого господина, нынешнего Золотого Ворона, с унаследованием памяти что-то пошло не так, и священники, которые придавали этому большое значение, противились его восшествию на престол. Однако после похищения воспитанника Кэйсоин, которое случилось год назад, наследник частично вспомнил, как погиб предыдущий истинный Золотой Ворон – Нарицухико, правивший сто лет назад. Оказалось, что он пожертвовал жизнью, чтобы запечатать Кин-мон.