Страница 7 из 60
Мы, в принципе, находимся в такой же ситуации, только корабли у нас чуть больше, а путешествия длятся намного дольше. К тому же у нас нет уверенности, что семена, взятые с собой, прорастут на новой почве. Вследствие этого среди взошедших на ковчег существует безукоризненно соблюдаемое правило: толстякам в колониях не место.
Сразу после приземления на Нифльхейме базовая норма рациона составляла 1400 ккал в день на человека; ее могли увеличить при недостатке мышечной массы или тяжелом физическом труде. С тех пор калорийность рациона урезали дважды, поскольку по неизвестной причине на этой планете ничего не хочет расти даже на гидропонике. До каннибализма мы еще не дошли, но большинство членов экипажа заметно отощало.
Из этого следует вывод: хотя запрет на множественные копии самого себя не является в Альянсе строжайшим табу, рассчитывать на то, что в обед останется добавка и ее хватит на еще одного расходника, не приходится.
— Слушай, — говорит Восьмой, — если ты надеешься, что я горю желанием сгинуть ради тебя в люке для переработки биомусора, должен тебя разочаровать. Понимаю, ты виноват не на все сто, но моей вины в случившемся и вовсе ноль целых ноль десятых процента.
Я начинаю мерить комнату шагами, но в отсеке три на четыре метра это не сильно успокаивает. Восьмой сидит на краешке кровати, упершись локтями в колени, и чешет виски, соскребая ногтями остатки дряни из бака.
— Надо не виноватого искать, а выход из положения, — говорю я.
— Убьем двух зайцев одним выстрелом. Иди и сам прыгни в рециклер.
Я мотаю головой.
— He-а, даже не рассчитывай.
Он неприязненно смотрит на меня и, поморщившись, выковыривает из уха засохшую пробку из питательного раствора.
— Но это несправедливо! Сколько я живу — минут двадцать, не больше? А ты пожил хотя бы пару месяцев. Так что исчезнуть следует тебе.
У меня появляется недобрая улыбка.
— Нет, — говорю я, — даже не пытайся меня этим шантажировать. Тебе тридцать девять лет, как и мне. Ты обладаешь всей полнотой моих памяти и опыта, за исключением тех недель, что я не обновлялся. Да ты бы даже не сообразил, что недавно вылез из резервуара, если бы не засохшая слизь.
Он смотрит на меня.
Я — на него.
— Сколько бы мы ни спорили, Седьмой, мы все равно не договоримся. Компромисса не существует, согласен? — говорит он наконец.
И конечно, он прав. Это не просто конфликт, где один может в конце концов уступить. Мы не счет в ресторане делим: я заплачу сегодня, а ты в следующий раз.
— Окей, — бодро отзываюсь я. — Как поступим? Доложим командованию?
— Нет! — поспешно возражает Восьмой. — Плохая идея. Маршалл и без того считает расходников чем-то противоестественным. А если выяснит, что мы раздвоились, убьет обоих на месте. Все должно остаться между нами.
Правда в том, что, если мы сейчас обратимся к Маршаллу, он, вероятнее всего, скажет, что Восьмой вообще не должен был появляться из резервуара, а потому его следует незамедлительно вернуть в состояние биомассы. Мне хочется сообщить ему об этом, но… Я колеблюсь. Наверное, я его понимаю. Действительно несправедливо отправлять человека обратно в небытие, когда он еще толком не успел вытащить слизь из ушей после бака.
Но какова альтернатива? Я ведь тоже не хочу уехать в люк трупосборника — не больше, чем он.
— Послушай, — говорю я. — Мы что-нибудь придумаем. Позволь мне помыться и переодеться здесь. А ты иди в химический душ на третьем, смоешь с себя остатки дряни. Встречаемся через полчаса у рециклера.
— Хорошо, — говорит Восьмой. — Через полчаса. Увидимся там.
Он идет к двери, открывает ее, но на пороге медлит и оборачивается:
— Эй, ты же не поступишь со мной как скотина? В смысле, ты ведь не собираешься позвонить командованию, пока я в душе, и дать делу официальный ход?
— Нет, — обещаю я. — Этого я делать не стану, хотя уверен, что решение было бы в мою пользу. Мы сами все уладим.
Он улыбается:
— Спасибо, Седьмой. Увидимся через полчаса.
И дверь за ним захлопывается.
Я прикинул, что Восьмому на самом деле понадобится не меньше часа. Слизь из бака — просто кошмар, смыть ее за один раз практически невозможно, да и химический душ не лучший способ. Я укладываюсь ненадолго вздремнуть, когда слышу тихий стук в дверь.
— Входите, — говорю я.
Дверь приоткрывается, в нее заглядывает Берто, обводит отсек взглядом и заходит внутрь.
— Привет, приятель! — говорит он. — Как самочувствие?
Берто садится возле стола — на то же место, где сидел я, когда обнаружил у себя в комнате Восьмого, — но, в отличие от меня, с трудом умещается на сиденье. Он почти два метра ростом; в колониях первооткрывателей это редкость, члены команды обычно компактного телосложения — и ради собственного удобства, и в целях эффективности. У меня рост едва дотягивает до ста восьмидесяти пяти сантиметров, и я не выделяюсь из общей массы. А Берто, помимо того что сильнее страдает от нехватки калорий, вынужден вечно пригибаться и приседать, из-за чего напоминает жука-палочника с бледным телом и рыжей головой.
Я сажусь в кровати и откидываю волосы со лба. Растянутую кисть прячу под одеялом.
— Вроде нормально.
— Хорошо выглядишь, учитывая, что ты только из бака, — замечает Берто. — Уже побывал в мойке со щетками?
Я киваю. Он секунду пристально смотрит на меня, потом отводит глаза.
— Итак, — говорю я. — Что на этот раз? Что случилось с Седьмым?
Берто качает головой:
— Брат, лучше тебе не знать.
— Хм, про Шестого ты то же самое говорил.
Он снова смотрит на меня:
— Возможно. Не помню. Разве это важно?
— Вообще-то важно. Вот ты пилот, да? Какова твоя последняя обязанность перед гибелью?
Он зло сощуривает глаза.
— Сообщить о причине смерти.
— Верно. У расходников те же инструкции. Вот почему всякий раз, отправляя меня на смерть, Маршалл обязательно заставляет обновиться перед тем, как я отключусь. Я бы хотел знать, что случилось с Седьмым, чтобы в будущем не допустить той же ошибки. И раз уж у нас зашел такой разговор, можешь заодно просветить меня насчет того, что произошло с Шестым. Что бы с ним ни случилось, уверен, я как-нибудь переживу.
Берто играет со мной в гляделки, но не выдерживает, пожимает плечами и отводит взгляд. Я делаю мысленную пометку, что надо как-нибудь сыграть с ним в покер на порцию обеда. Лжец из него никакой.
— Шестой и Седьмой погибли одинаково, — говорит он. — Затоптаны ползунами.
— Хорошо. Где это произошло и чем конкретно я занимался?
Он вздыхает.
— Снаружи. Совершал эти идиотские обходы, придуманные Маршаллом. Последние несколько месяцев ты с его подачи только тем и занят, что ходишь на разведку в расщелины вокруг купола и ищешь места обитания ползунов. Лично я не понимаю смысла, но складывается впечатление, что командор просто одержим ими. — Замявшись, он продолжает: — Иногда мне кажется, что и ты ими одержим. Как только он замутил это дерьмо, ты жаловался не переставая. Но примерно через неделю после того, как Седьмой выбрался из бака, все жалобы как отрезало. В последние две-три недели ты молча салютовал и уходил на задание. Не знаешь, с чем это связано?
Я отрицательно мотаю головой.
— У меня в памяти недостает последних шести недель. Похоже, Седьмой обновлялся не слишком регулярно.
— Да, — вздыхает Берто. — Он что-то такое говорил вчера, прежде чем отключиться.
Я чешу подбородок здоровой рукой.
— Хм… серьезно? Хочешь сказать, в разгар нападения роя ползунов, готовых разорвать его на части, он сокрушался по поводу того, что вовремя не загрузился?
Берто несколько раз открывает и закрывает рот, не в силах выдавить из себя ни слова. Как рыба, вытащенная из воды. Мне приходится стиснуть зубы, чтоб не заржать. Лжец из него и вправду никакой.
— Нет, это было раньше, — наконец находится он. — Наверное, у него было предчувствие.