Выбор Геродота

Внезапно на крыльцо выскочила девушка. Обхватив ноги Кимона, она тихо заскулила. Ему бы врезать рукояткой ксифоса ей по голове — да и дело с концом, потом уже можно спокойно рубить мужчин. Но рука почему-то не поднималась.

Вечером долопка сама пришла к нему в обмазанный глиной тростниковый домик на краю селения. Стоявший на часах эпибат заглянул внутрь, чтобы доложить командиру, потом впустил гостью.

Глядя в глаза Кимону, девушка сдвинула застежку с плеча. Увидев в них интерес, быстро скинула хитон. Отдавалась горячо, умело, в охотку, словно это была не плата за жизнь отца и братьев, а жертвоприношение милостивому богу…

Оторвавшись от губ рыбачки, Кимон с удивлением заметил — и действительно солнце почти село. Собачий лай со стороны деревушки относило ветром в бухту. Краски заката тускнели, а поцелуи уставшей любовницы становились спокойнее, мягче.

— Вот, Мнестра, это тебе. — Стратег протянул ей золотую подвеску с изображением Афины.

По краю круглой пластины бежал цветочный орнамент. Колпак на голове богини украшали крылатые кони, а свисающая сеточка из золотой проволоки была скреплена спиралями, бутонами и шестилистниками.

Трофей достался ему, когда разъезд эпибатов вырезал партизанский обоз. Кимон лично в карательном рейде не участвовал, но от подарка не отказался. Лесные разбойники сами виноваты — надо было сдать оружие, как предписывал указ стратега.

Примерив украшение, девушка улыбнулась. Зачем подарки, если она и так готова дарить афинянину свою любовь. Мнестра прошлась кончиками пальцев по его груди, потом игриво укусила за плечо.

— Ты чего? — Стратег изобразил притворное удивление. — Я думал, ты мне спасибо скажешь, а ты кусаешься. Придется ответить тем же.

Он опрокинул рыбачку на спину и впился зубами в ее руку — не сильно, озорно. Еще через секунду она тесно прижалась. Уже теряя над собой контроль, Кимон продолжал шептать дурашливые угрозы, а Мнестра смеялась тихим кимвальным звоном…

На следующий день случилась беда.

Долопы объединились, чтобы напасть на афинский гарнизон. Словно саранча они посыпались с заросших пихтами разноцветных скал — пьяные, с вымазанными сажей лицами. Затем перешли вброд Кефис и, оглашая пойму дикими криками, бросились на частокол вокруг деревни.

Эллины яростно отбивались.

Только после того, как в бой вступила кавалерийская ила, нападавшие дрогнули. Всадники гнали врага до берега реки. Но долопы под прикрытием лучников успели залезть в лодки.

Гоплиты прикончили раненых и отставших, после чего вернулись в лагерь. Едва живой от усталости, Кимон рухнул на тюфяк в штабе. Полевой медик настоял, чтобы стратег перевязал рану на бедре, где между краем кожаного торакса и поясом с птеригами оставалась полоска незащищенного тела. Туда и сунул свое самодельное копье долоп.

Выпив вина прямо из кувшина, стратег заснул. Проснулся оттого, что вестовой тряс его за плечо. Перед входом в мазанку лежало тело, накрытое тканью. Когда Кимон откинул край рогожи, ему стало не по себе.

Шея Мнестры была распорота от уха до уха. Локоны, которыми она еще недавно щекотала лицо стратега, слиплись в грязный бурый ком. Мухи вились над ставшим вдруг некрасивым лицом. Подаренной подвески на рыбачке не было.

Кимон сглотнул и отвернулся.

Взяв себя в руки, ровным голосом спросил:

— Кто это сделал?

Вестовой ответил:

— Староста говорит — наксосские пираты. Керкур бросил якорь в южной части острова. Они либо наемники Павсания, либо заодно с восставшими. Ночью пришли из соседней деревни, чтобы отомстить.

Потом кивнул в сторону трупа:

— Она в сеннике спала, братья криков не слышали.

— Найти! — коротко бросил стратег.

Тарентина рысью ушла в горы. Перед закатом привезли трех связанных пиратов.

Кимон осмотрел пленников. Бандитские рожи: один зарос курчавой бородой, у второго сзади болтается коса с вплетенной черной лентой, третий покрыт синими узорами, словно расписная ваза. На плече удивленно таращится морской конек-гиппокамп.

Глаза у всех троих блеклые, безжалостные.

Подавив первое желание вспороть пиратам животы, он приказал до утра запереть их в сарае, а у двери выставить охрану. Военнопленные должны умереть перед строем. Пусть казнь выглядит как наказание за сопротивление освободительной армии, а не за убийство любовницы командира.

Он плохо спал. Когда рассвело, вышел, чтобы проверить часового. Эпибат дремал, обняв копье. Ударом в ухо Кимон опрокинул его на землю. Вытащив запор, рванул дверь на себя. Внутри никого не было. В дальнем углу сарая темнела дыра подкопа…

Пираты остаток ночи бежали к бухте. Задыхались, мучились от жажды, но упрямо цеплялись за жизнь. Старались пробираться по заваленным буреломом урочищам и падям, где трудно пройти коннице.

— Слышь, Гнесиох, — обратился к бородачу синекожий, — кажись, оторвались.

Он оглянулся на прихрамывающего "плетеного" с лентой в косе.

— Гринн ногу повредил…

Пришлось подождать, пока товарищ подтянется.

— Что с ногой? — строго спросил курчавый.

Гринн уселся на землю и развязал портянку. В руке блеснуло золото.

— Ух ты! — Гнесиох не мог скрыть восхищения. — Все-таки сберег рыжье.

— А то! — ухмыльнулся пират. — Зря я, что ли, девку резал… Надо переложить, а то идти мешает. Принесу жертву Посейдону за то, что отвел от нас руку этого психа.

Синекожий не удержался:

— Если на троих делить, то каждому по статеру выйдет.

— Ты, Батт, все на деньги меряешь, — съязвил Гринн. — Смотри, красота какая.

Он повертел подвеску перед глазами. Потом оторвал от хламиды полосу ткани, бережно завернул добычу и засунул кулек за пояс.

Подельник ухмыльнулся:

— Девка тоже красивая была, только тебя это не остановило.

— А нечего было под афинянина ложиться, — огрызнулся Гринн. — Жалко, что всю семью не вырезали. Эпибаты многих порубили, а старосту с сыновьями пощадили. С чего бы это?

— Значит, было с чего, — зло сказал Гнесиох. — Пусть теперь долопы сами разбираются, а мы свое дело сделали. Живыми бы уйти…

Вскоре троица выбралась на берег бухты. Прямо под скалой покачивался керкур. С простеганного кожаного паруса таращился синий глаз. Чтобы не кричать, Батт бросил в воду камень. Поднявший голову навклер помахал рукой. Тогда беглецы один за другим нырнули со скалы.

Вскоре они вскарабкались на палубу. Навклер вытащил якорь, а пираты сообща навалились на рею, разворачивая парус по ветру. Кормчий яростно заворочал веслом, после чего керкур заскользил к выходу из бухты.

Стоило кораблю выйти в открытое море, как на берег выехали всадники. Кимон с ненавистью смотрел на белое пятно вдали. Сняв шлем, он вытер пот со лба, тяжело вздохнул. Потом выругался, развернул коня и по горной тропинке направился обратно к лагерю. Эпибаты цепью вытянулись за командиром…

Кости героя он доставил. Афины встретили победителя долопов всенародным ликованием, торжественными процессиями и жертвоприношениями.

Выступив в Пританее с речью во время обеда, Кимон рассказал об орле, который клевал падаль на холме и этим привлек его внимание. Стратег заявил, что именно благодаря птице ему удалось обнаружить могилу героя.

Многие сочли это выдумкой. В Народном собрании даже стали поговаривать, будто останки принадлежат вовсе не Тесею, а какому-то местному пирату.

Недоброжелатели также утверждали, что выковать медное копье и меч, якобы найденные Кимоном в могиле, можно в любой кузнице Скироса. Припоминали и то, что Тесей был изгнан из Афин остракизмом.

Но стратег не обращал внимания на завистников. Ничего странного в том, что политические противники воспользовались находкой как поводом для нападок, нет. Странно другое — почему эти опытные мужи верят в то, что кости человека, пролежав в земле восемьсот лет, так и не сгнили.

Как бы то ни было, разговоры закончились после того, как над саркофагом была возведена крыша усыпальницы — Тесейона. Этой постройкой Кимон увековечил свое имя, связав его с именем героя.