Заповедь речки Дыбы

Саша уже вполне отдышался, говорил спокойно и даже мягко, без всегдашней суровости.

— А вот спасателей здесь не дождаться — видишь, погода портится? — Тут Саша повернулся к ребятам и каждому внимательно и твердо посмотрел в глаза. — Если даже они и выйдут сразу, то не найдут тебя, потому что из нас никто не поднимется второй раз. Сил не хватит. — Он умолк, а после паузы, исподлобья взглянув в сторону далекой вершины, сказал уже резко, как всегда говорил руководитель группы, Мрачный Дылда. — Не тот случай, старик, чтобы оставаться. Уходить надо всем. И быстро.

Погода действительно стала резко ухудшаться. Хорошо еще, что окончательно она испортилась, когда они уже вышли на последнее, не очень-то круто падающее к нижнему лагерю плечо. Свистящий ветер колючей снежной пылью резал глаза. Температура упала до минус десяти — пятнадцати градусов. И здесь, как и большую часть пути, друга тащил Саша.

И шел он на ярости, на том резерве, что находят некоторые люди уже за гранью физических сил, которых сейчас даже у него, у Мрачного Дылды, не хватало. Он не заметил, как обморозился, и это стоило ему двух пальцев на левой руке, а перед самым лагерем он упал и полз, автоматически, на привычке подчиняться поданной последним усилием воли команде. С короткими передышками он продвигался метр за метром, и подтягивал за собой спеленутое тело друга.

И полз он, пока не наткнулся на палатки, где у них была портативная радиостанция. Место это, помимо группы, знали многие.

Следующим летом они работали на разных тропах. Саша по-прежнему торил дорогу вверх, а Виктор Николаевич Селезнев стал начальником контрольно-спасательной службы в одном из восточных ущелий Северного Кавказа. Для него, после травмы позвоночника, физические нагрузки года на три были исключены.

В тот год он понял и принял еще одну истину: горы нужны для того, чтобы человек помнил — он смертен, и жизнь ему дана единожды — быстротечная; чтобы он умел выбирать главные дела и не откладывал их на потом: ты есть сегодня и уже сегодня у тебя может не быть завтра.

Угол дома закрыл солнце, Вутя давно сидел в тени. Он продрог и, посмотрев на часы, спохватился: прошло уже около получаса.

Взбежав на площадку, Вутя нетерпеливо надавливал кнопку звонка.

Саша знал, кто мог звонить ему так бесцеремонно, но все-таки шел к двери не торопясь. По дороге он даже остановился, пнул под кушетку аккуратный моток силоновой веревки — там глухо звякнуло. Кто-то из «преходящих» брал посмотреть крючья или шлямбуры, а обратно положил как попало — не перевязал сверток.

В его одинокой квартире устоялся четкий бивуачный порядок. Дома он бывал редко — зарабатывал свой хлеб в горах: зимой инструктором у горнолыжников, а в другое время — свободное от восхождений — водил туристов. Восстанавливать порядок после веселых набегов альпинистской братии стало для него настолько привычным, что он эту работу не всегда и замечал. А вот сегодня…

Сегодня, во-первых, была такая суббота, когда с самого утра захотелось побыть одному; во-вторых, ему вспомнилась Чанчахи, Вутя; а в-третьих, опять настойчиво посетили его — это с самого-то утра — одноклубники и просили возглавить их группу. Да не куда-нибудь, а на эту самую Чанчахи-Хох.

«Они-то почему хотят идти именно на Чанчахи? — думал сейчас Саша. — Им-то что за дело до нее? Группа сильная. Да они интереснее могут сделать, сложнее. Вутя им, видишь ли, обуза. Не тренировался он, толстый… Только что испеченным второразрядникам Вутя — обуза! Да случись что, он любого из них вытащит. И ведь наглецы, уверены, что я без Вути на Чанчахи пойду. Наглецы. Ах, черт их дери, у них нервы. Они переживают. Везде окурков насовали. Они тренируются, видишь ли, а курят по десятку сигарет в день. Вот, прямо под креслом и за подлокотник пепел стряхивали. Недогляди — квартиру спалят».

Вутя позвонил длинно, и рука Саши, задержавшаяся было в раздумье, наконец повернула ручку замка.

— Здравствуй, старик, уснул, что ли? — Крепко пожимая протянутую руку, Вутя скользнул взглядом по хмурому лицу друга — к месту ли он?

— Дремал, — туманно ответил Саша.

— Ты один? — осторожно спросил Вутя.

— Один, — буркнул Саша. — Проходи.

— Видок у тебя неухоженный, — озабоченно определил Вутя.

За те несколько месяцев, что они не виделись, Саша не изменился, только немного похудел. Он был аккуратным холостяком, но стряпать не любил, а когда пребывал не в настроении, то и вовсе не готовил еду, перебивался как придется.

— Сейчас я, Саш, поесть сделаю. — Вутя решительно снял пиджак и широко открыл Сашин холодильник.

Дело было привычное. Способности кулинара передались ему, вероятно, с отцовской грузинской кровью.

— Что-нибудь новое появилось в кулинарной науке, — иронически бросил Дылда. — Хочешь на мне испытать? — мрачно добавил он.

— А что, откажешься? — удивленно вскинул брови Вутя. — Ты хорошо знаешь, что я еще никого не отравил.

— Ты же не обед приготовить зашел. Не хочу я есть, — равнодушно махнул рукой Саша. Не очень-то удобно ему было начинать неизбежный разговор о предстоящем лете за едой, приготовленной Вутей.

— Ничего. Не хочешь, так захочешь. Я к тебе, конечно, не суп варить пришел, но одно другому не мешает. — Движения Вутины были строги, уверенны и экономичны — они были профессиональны. Кулинарная суета помогла ему вновь придать голосу видимую беззаботность. — Я на спасаловке натренировался будь здоров. С районом лучше всего было разговаривать за хорошим столом. Район или колхоз, он не обязан формально нам помогать, хотя наши дела вроде бы всем нужны. Когда гости наезжали с устатку, двери спасателей, сам понимаешь, для них были открыты. Я принимал. Я угощал. Шашлык! Сациви! А про мое чахохбили люди знаешь, как говорят? «А-на-на. Вот ел я в прошлом году чахохбили, вот это было чахохбили!..» Э, брат, ты помидоры где-то достал!

— Принесли ребята, — сказал Саша равнодушно, а сам подумал, что эти непонятные весенние помидоры второразрядники принесли не только для того, чтобы удивить. — Тут забота с дальним прицелом. Задабривают. Дипломаты. Кило два, не меньше. — И ему окончательно расхотелось есть.

— Ну, куда этим летом собираешься? — Вутя ножом разбивал над сковородкой яйца и выливал их на сморщенные дольки помидоров и шипящий в масле лук. — В альпклубе разговоры идут: какие-то второразрядники на Чанчахи собираются. Не слышал?

— Слыхал, почему же, — без всякой интонации ответил Саша.

— Само дело в руки плывет. Давай возьмемся, поведем их, а? Или тебе это все уже не надо? Забыл. Может, тебе уже предлагали?

— Болтают они больше. Так, подумывают только. Заходили тут… Потрепались. Вскользь. Я не очень-то серьезно к их трепу отношусь.

— Ну? А я уж, грешным делом, думал, ты без меня договорился. Успел. Сюрприз приготовил… Давай сходим. Собирались ведь. А? Не забыл ее, нашу гору? Еще раз заглянут — соглашайся.

— Нет, Вутя. Я не забыл. — Саша раздумчиво наморщил лоб. — Я и рассчитывал: этим летом вместе… Как говорят, лето вместе на горе перезимуем. Ты осенью писал, что из спасслужбы уходить собираешься. Ушел? — уже твердо спросил Саша. — Значит, свободный. Чанчахи так Чанчахи. Собирайся потихоньку. Придумаем что-нибудь. Сходим.

— Да я уже давно… Готовлюсь. — Вутя выскочил в прихожую и внес свой безразмерный портфель, из которого, как последний рубль на прилавок, бросил на стол скальный крюк. Крюк подпрыгнул с пустым алюминиевым звоном.

Саша оживился, а когда взял его в руки, даже улыбнулся от удовольствия — таким воздушно-легким был металл. Он представил себе скальный маршрут Чанчахи-Хох, ее хитрые стены и мгновенно произвел подсчет. Если заменить стальные крюки такими, удалось бы уменьшить вес снаряжения не на один десяток килограммов. Ледорубы, молотки, продукты, веревки — здесь никуда не денешься. Но вот крюки…

— А ты времени не теряешь. Что за сплав? — бодро спросил Саша.

— Не знаю точно, как называется. Есть у меня приятель на одном экспериментальном заводике, подарил из отходов куски, которые уже никуда. Со свалки. Ну, я сам и сделал. Металл легкий, но обработка… Твердый и вязкий — жуть. Не ломается — пружинит, но и не плывет — не гнется, не рвется.