Страница 4 из 5
С этими словами она оттолкнула Дон‑Жуана.
Он упал на постель. И заснул.
Разбудил его Командор, бесцеремонно ткнув огромным пальцем в грудь.
– Тебе пора, – неласково сообщил он.
На земле еще лежала ночь: лишь на востоке темнота как бы истончала, переходя в дымчато‑серый цвет. Над степью сверкали по‑осеннему мелкие звезды, похожие на проколы в темном небе, сделанные до синевы раскаленной иглой. Дон‑Жуану было холодно – то ли от предрассветной свежести, то ли из‑за той болотной слякоти, которая обволакивала душу…
Мысли путались. Первый раз в жизни Супруг не вызвал его на дуэль, не навлек на его голову негодование общества, не опасался и не боролся с ним! «А ведь Командор мог просто ухлопать меня как наглого воришку, ночью забравшегося в дом! И даже уголовный кодекс оправдал бы это…» – мелькнуло у Дон‑Жуана.
За весь путь они не обмолвились ни словом. Дон‑Жуан едва поспевал за исполинской поступью Командора, стараясь не отстать от его спины. Наконец, тот остановился.
– Туда, – вымолвил он, указывая рукой в сторону маленьких самолетов, силуэты которых вычерчивались на заметно посветлевшем небе.
И, развернувшись, двинулся обратно. Каждый его шаг громом раскатывался по степи. Это громыхание не утихло и тогда, когда Командор скрылся вдали…
А у ног Дон‑Жуана разверзлась преисподняя. Он обрушился в нее с беззвучным криком, исторгнутым омерзением к тому, что до этого делал и к чему стремился. Он летел вниз, сброшенный пинком унижения, ударяясь о ранящие края гадких воспоминаний. Он падал и падал – дна у бездны отвращения к себе не было.
…Так погиб Дон‑Жуан.
Утром
Это случилось тогда, когда понятие «завтра» занимало в моей жизни неизмеримо большее место, чем «вчера»…
Легкое золото ранней осени пало на землю. В это благостное время года я – пятикурсник, и она – второкурсница, запоздав на несколько дней, направлялись в район, где уже трудились студенты университета, на время страды пришедшие помочь колхозникам собрать урожай хлопчатника.
Рейсовый автобус, в котором мы ехали, был заполнен так, словно кто‑то старательно напихал в него людей, пытаясь не оставить между ними малейшего зазора. Перед началом пути в нем было утомительно жарко. Но за чертой города свежее дыхание полей, в беззвучной усталости встречавших урочные сумерки, развеяло автобусную духоту. Затем стало даже прохладно. Поэтому, когда машина пересекала мост над будто стеклянной рекой, сиреневой от заката, я поступил так, как, вероятно, сделал бы любой на моем месте: сняв пиджак, осторожно набросил его на плечи девушки. Она ничего не сказала – лишь краем глаза быстро глянула на меня и чуть кивнула в знак обычной вежливости…
С этой девушкой, у которой были тяжелые каштановые волосы и усыпанное родинками лицо, меня ничего не связывало – мы здоровались, встречаясь в коридоре, потому что как‑то танцевали на университетском вечере. Ее лицо казалось бы обычным, если бы его не преображали глаза – нет, не их величина или цвет, а выражение. Их странный взгляд, прямой и долгий, устремлялся на человека, будто требуя незамедлительного ответа на невысказанный вопрос… Основную массу пассажиров составляли мальчишки и девчонки старшеклассного возраста, которые с рюкзаками и чемоданчиками направлялись неведомо куда и зачем. Сначала они галдели, хохотали и перекрикивались. Потом, утомившись, постепенно затихли.
Мы ехали долго. Ночь уже наливалась чернотой, изредка позволяя заглянуть в себя через далекие квадратики освещенных окон. Усталость охватила всех: это было видно по тому, как замолкали разговоры, сгибались спины, клонились головы. Очевидно, то же испытывала моя спутница, хотя сидела по‑прежнему прямо, словно стараясь нетерпеливым своим взглядом проникнуть в таинство бескрайней темноты. Но когда она повернула ко мне лицо, я понял – сон властно овладевает ею, – и придвинул к ней плечо. Она молча положила на него голову и, пристроившись удобней, затихла…
Покачиваясь, автобус мерно бежал по ровной дороге, раздраженно взревывая, лез на подъемы, почти бесшумно катился под уклон. Временами его трясло – тогда голова девушки подпрыгивала на моем плече. В эти мгновенья особенно чувствовался едва ощутимый аромат ее волос, выбившихся из‑под голубой, с цветочками, косынки. Необъяснимое единение отделяло нас от всего мира…
Вдруг откуда‑то сбоку послышалось хихиканье. Стараясь не потревожить спутницу, я скосил глаза: вслух веселилась девица, украшенная кирпичным румянцем и цыганскими клипсами, которую плотно обхватил гривастый малый в усах и с бакенбардами. Оказывается, парочка наблюдала за нами. Несомненно, им были весьма смешны подобные сантименты!
Однако всему приходит конец. Наше путешествие завершилось в доселе неведомом населенном пункте, который виднелся за посадкой пирамидальных тополей, линогравюрно врезавшихся в чуть более светлое небо.
Вместе с недовольно галдящими школьниками мы вылезли из автобуса, который остановился у железных ворот, выглядевших весьма необычно в саманном заборе.
– Приехали! – закричал обозленный шофер. – При чем тут я? Видите – машина неисправная? Ах, вас не пре‑дуп‑реж‑дали? По‑вашему, водитель каждое чэпэ должен предвидеть?.. Слушайте, не надо качать права! Короче говоря, вылазьте. Я чиниться буду… Чего? Возможно, и до утра. Кто шибко торопится – вот она, дорога. Ловите попутку. Их здесь навалом…
Оказывается, мы остановились у ворот автобазы. Я отправился разыскивать кого‑нибудь, кто сумел бы воздействовать на строптивого шофера. В конторке, где стояли стол под замызганной, зеленой скатертью и несколько обшарпанных стульев, обнаружился дежурный механик – толстый человек с копной седеющих волос. В окружении нескольких промасленных людей он ужинал, почему‑то предпочитая салату из помидоров и крупно нарезанной колбасе, которые имелись на столе, яблоко, предварительно обтертое о грязную ладонь.
– Ты кто таков? – не переставая жевать, дружелюбно осведомился он, разглядывая меня юркими медвежьими глазами. – Ага, вот как… Впереди, дорогой, вся жизнь, а ты горячку порешь. По‑твоему, автопредприятие вроде организации объединенных наций – во все конфликты вникать!
Сплюнув на пол яблочную кожуру, столь же незлобиво добавил:
– Пойми, человек смену отработал. Правильно? К тому же поломка. А я посылай его везти двух студентов, персонально? Не‑ет, милый друг, такое не можно. Извини.
Он взял пододвинутую ему пиалу, благожелательно протянул мне:
– Выпьешь чайку?
Испытывая закипающую в груди едкую смесь озлобления и беспомощности, я отказался.
– Дело хозяйское, – не стал настаивать механик. – Не пойму, что за спешка? Или утром нельзя?
– В конце концов, нам нужно где‑то переночевать?
– А здесь, – равномерно жуя яблоко, предложил невозмутимый человек. – Конечно, люксовых условий нет. Но переспать можно. А утречком вас отправим…
Я сообщил ей об этом предложении. Девушка согласилась без колебаний: ни тени тревоги или опасения, смущения или страха – что подумают о ней – не отразилось на полудетском лице…
Убрав остатки пиршества, она быстро подмела пол где‑то раздобытым веником из ивовых прутьев. Расстелив пахнущие бензином телогрейки, которые через хромого сторожа прислал гостеприимный механик, а в голову уместив кожаное сиденье, принесенное мной из доставившего нас автобуса, мы улеглись.
– Свет потушим?
Она согласно кивнула.
Темнота окутала нас. Лишь отблеск звезд лился в окно, позволяя увидеть контуры стульев, почти слившихся со стеной, и край свисающей скатерти. Перекинувшись несколькими словами, мы замолчали. Казалось, моя близость совершенно не смущала ее. Но когда, стараясь лечь поудобней, я случайно коснулся девушки, она вздрогнула и резко отодвинулась.
Что испытывала она? Не знаю… Во мне же сияла та особенная нежность, которая рождает преданность, не требующую взамен ничего…