Страница 92 из 93
Печален был вид этих могил до их восстановления; многие были совсем заделаны, другие разбились; в отверстия навалился мусор и щебень, и пришлось выбирать их оттуда, освобождая кости усопших; на некоторых из княжеских мощей, увидевших вторично на краткий срок свет Божий, при перемене на гробницах их камней, видны были одежды, ткани, обувь, некоторые полуистлевшие предметы, даже пучочек красной вербы с сохранившимися беленькими росточками. Освобождены были и гробницы святителей, и при совершении заупокойных литий бренные останки их одеты новыми пеленами. Прототипом для восстановления всех «комаров» послужила гробница епископа Луки, сохранившаяся вполне, так как она была заложена наглухо в очень давнее время: это — белокаменный гроб о двух скатах крыши под невысокой полукруглой арочкой в стене; такие гробы глядят на вас отовсюду, словно белые очи из-под полукруглой арки и надписи, означающейся темной бровью. Мрачности в этом царстве смерти нет никакой. Да и откуда взяться ей, этой мрачности, когда перед вами всплывают одни за другими такие внушительные, полные блеска воспоминания, как огненная жертва великокняжеской семьи 1237 года? Вот она.
Татары исполосовали Россию. Многострадальнее всех был именно Владимир, потому что в те дни это был город великокняжеский, первопрестольный город, почти первый по пути татар, город устроенный, богатый, с храмами, полными сокровищ, «яко тогда знаменитейший и столичный великих князей град», где восходили они на княжение (преимущество, перенесенное впоследствии в Москву). Собор был так богат, что паникадилам к сосудам золотым и серебряным не было числа; без числа были и порты, шитые золотом и жемчугом; по словам летописи, «яже вешали на праздник в две верви, от Золотых Ворот до владычних сений, в две же верви чюдных».
Поручив защиту Владимира двум сыновьям своим и покинув семью, благоверный князь Георгий с племянниками стал станом на берегах реки Сити, собирая войско против татар. Батый тем временем взял Владимир и пожег, и порубил его. Нетронутым оставался только собор. Тяжелые двери его были заперты, и долго должны были ломиться в них татары. Весь помост собора был полон людьми, запершимися в нем, перед образом Владимирской Божией Матери, тогда еще не перенесенным в Москву (святая икона эта была писана евангелистом Лукой и перенесена в Москву только в 1395 году; на месте её имеется теперь точная, старинная копия). Виднелись тут, на помосте, бояре и боярыни, народ, старцы и дети, и много их было, и все молились под страшные звуки ломившихся в двери татар. А наверху, на всходных палатах, пребывала великая княгиня Агафия со своей дочерью, снохами и внучатами, большая великокняжеская семья в трех поколениях, окруженная боярскими женами. Тут же находился епископ Митрофан. Под неустанный грохот в дверях соборных, под стенания коленопреклоненной на помосте церковном толпы, облекал святитель великокняжескую семью в монашеский образ, в схиму, и приобщал Св. Тайн.
Когда двери соборные уступили, наконец, усилиям татар и все, находившееся на помосте церковном, было посечено и истерзано, а сокровища разграблены, заметили татары и великокняжескую семью, находившуюся высоко, на палатах. К ним вел потайной ход; там, думалось татарам, имеются главные сокровища. Ласки и угрозы не открывали им хода наверх. Тогда натаскан был в храм хворост и зажжен, и все погибло в пламени, все — кроме иконы Божией Матери... На берегах Сити тем временем сложил свою венчанную голову и великий князь Георгий.
Духовное, невидимое присутствие этой огненной жертвы ясно сознавалось в живом рассказе преосвященного Феогноста, обводившего посетителей по собору и указывавшего место палат. В белых «комарах» почивали кругом вещественные доказательства былого — многострадальные мощи.
И много, много было таких страданий во Владимирском соборе. Вот еще одно. В 1485 году, уже на самом исходе татарского ига, Владимир был взять ордынским царевичем Талычем; нижегородский боярин, изменник Карамышев, тайно провел их окрестными лесами. В городе, по словам летописи, не было даже наместника, и он был взят и разграблен. Соборному ключарю, священнику Патрикию, поручены были сокровища храма; он скрыл их; и не узнали татары, где они, несмотря на то, что палили священника огнем, забивали ему под ногтя спицы, сдирали кожу и, продев насквозь его веревку, влачили, привязав к конскому хвосту, по городу. Замучен был Патрикий; но не выдал достояния церковного; тело его почивает на границе Рязанской и Владимирской губернии, на озере Святе. Как не перенести его в собор? — ведь это его достояние! Кажется, что это следовало бы сделать непременно.
Сколько видел собор Владимирский венчаний на великое княжение! Сколько раз оглашался он звуками свадебных и похоронных песен духовных! Еще недавно, в 1884 году, видел собор одну из чрезвычайно редких, высокохудожественных служб церковных. Когда окончено было возобновление его, то мощи трех святых великих князей, Георгия, Андрея и Глеба, перенесенные на два с половиной года в Георгиевский собор, возвращались в свое заветное обиталище. Это было 3-го ноября. В глубокую зиму веяло тогда над Владимиром вечной весной православия, когда, покачиваясь на плечах тех людей, между которыми, нет сомнения, в тяжелую годину могут проявиться и проявятся отцы Патрикии, богатые раки святых, одна за другой, втянулись в собор и заняли свои места. Налево от входа между столбов почивает Андрей Боголюбский; направо против него — Георгий; подле алтаря с правой стороны — Глеб.
И как спокойно светел, как одухотворен воссозданный собор. А ведь было же это когда-то и не раз, что среди него, опустевшего и ограбленного, птицы вили свои гнезда и гулял ветер. Таким был он еще в начале XVIII века, ко времени открытия мощей Андрея и Глеба. Теперь это одна из внушительнейших святынь земли Русской. Нужны не дни, а недели, чтобы подробно ознакомиться с собором, с его вещественными сокровищами, с его историческим и легендарным богатством. Как красиво предание о том, что при Иоанне Васильевиче, во время нашествия Девлет-Гирея, благоверные князья поднимались из гробов своих и уносились на брань на снеговидных конях. Очень любопытны стихи на гробницах княжеских; те, что читаются над Георгием и Андреем, согласно преданию, сочинены императрицей Екатериной II; над гробницей епископа Платона, умершего в 1757 году, читается очень длинное стихотворение и — что очень редко, пример едва ли не единственный, — акростих очень хитростного сложения, первые буквы строк которого, вперемежку чрез строку, изображают слова: «преосвященный епископ Платон». Как умилительно хорошо письмо этого Платона императрице Елисавете Петровне, писанное в 1753 году, о «переоблачении» мощей великокняжеских в новые одеяния, в «белые пристойные хитоны», в великокняжеские порфиры парчовые, обшитые вместо горностая «подобным бархатом»; как под святые главы мощей положены были три золотого глазета подушки; «да на главы же и лица их святопочивающие сделаны из белого толкового флиору три капи; на нетленные же руце с тако воже флиору також и на нос сделаны пристойные каптурки». Эти флиоры, капи и каптурки посетители разглядывали и приложились к бережно одетым мощам. Прежние одеяния их, темные лоскуты, разложенные по белому полотну,были тоже показаны. К этому времена яркие лучи осеннего солнца, осилив непогоду, глянули во всю силу свою сквозь многие окна стен и куполов, и ветхий деньми собор, играя всеми красками живописи, всеми оглавиями бессчетных ликов и матовыми отблесками беломраморных гробниц, благолепно окружал и нависал над путешественниками в молчаливом, но сознательном величии.
Следует сказать, что возобновленному собору посчастливилось и тем, что в среде его духовенства нашелся и хороший описатель — это протоиерей Виноградов; благодаря ясным и мастерским указаниям его, в «Истории Владимирского кафедрального собора» можно легко разобраться с тем обильным историческим и археологическим материалом, который присущ собору. Если бы все наши главные святыни обладали такими описателями, путешествующий был бы счастлив и вразумлен.